Окончательный вариант: Апокалипсис иммануила

Неужели вы поверили в это? В то, что красавица Венера была страшной кометой, принесшей миру столько бед? И когда? Не в далекие геологические эпохи, а каких-нибудь тридцать пять веков назад, можно сказать, вчера – по большим часам вечности.

Все, что нами было усвоено на школьной скамье, а потом прочитано в умных книгах и научно-популярных брошюрах, подсказывает: этого не могло быть потому, что не могло быть никогда.

С другой стороны, мы привыкли выслушивать доводы и лишь затем выносить суждение. И чем дальше от школьной скамьи, тем чаще после подобной проверки, наши мнения расходились с общепринятыми взглядами, догмами, даже законами.

И вот мы прочитали книгу Великовского, выслушали его доводы и, положа руку на сердце, должны признаться… Нет-нет, небесная одиссея кометы, ставшей Венерой, нам пока представляется невозможной. И все же признайтесь, не кажется ли вам, что в чем-то Великовский прав? Ведь лично от себя он говорит не так уж много. Он собрал, обобщил, выстроил в логической последовательности цитаты из сокровенных книг, и в результате получилась картина, которую страшно признать реальной.

Конечно, с высоты XXI столетия мы вправе с усмешкой отнестись к собранию мифов и преданий. Посчитать их небылицами. Но давайте подумаем: зачем древним людям надо было рассказывать небылицы, записывать их, передавать из поколения в поколение? Они не знали многого из того, что знаем мы, но вряд ли они были глупее нас. Когда-нибудь и мы для кого-то станем древними. Но разве мы рассказываем сказки о себе, о своем времени?

Помимо “Миров в столкновении” Великовский написал еще с десяток книг, столь же скандальных, интересных, хорошо раскупавшихся. Но “Миры в столкновении” – флагман. Остальные – его конвой, отряд охраны и прикрытия. Поэтому важно понять, как рождалась эта книга, как складывалась ее судьба. И что за странный человек написал ее.

В многочисленных статьях, появившихся после выхода книги, о биографии и личности автора говорилось скупо. Великовский не стремился сам и других не поощрял связывать факты своей биографии с книгой, хотя ее появление было столь же случайным, сколь закономерным. Молчал он и об известных ему неприглядных поступках ученых коллег.

Через четыре года после смерти мужа его жена издала мемуары “Звездочеты и могильщики” с подзаголовком “Воспоминания о Мирах в столкновении”(1983). Там биография автора, история рождения и создания книги, ее травли и триумфов, портреты друзей и недругов. Рассказ лишен полноты и строгой последовательности – это короткие главы о самом важном. Они помогут понять, как рождались “Миры” Великовского.

13 апреля 1946 года в нью-йоркском отеле “Коммодор” журнал Mademoiselle проводил студенческий симпозиум на модную тогда тему о мировом правительстве. После атомных взрывов над Хиросимой и Нагасаки это представлялось в высшей мере актуальным и созвучным крылатой фразе о том, что отныне планета должна иметь единое правительство.

Почетным гостем и главным докладчиком симпозиума был всемирно известный астроном, директор Гарвардской обсерватории, член многих академий и международных обществ, автор ученейших трудов и научно-популярных книг доктор Харлоу Шепли.

Восстановить подробности той встречи вряд ли уж удастся, и ничего иного не остается, как досужим домыслом восполнить пробелы между немногими достоверно известными фактами.

Вот отзвучали прения, и участники симпозиума, слегка возбужденные, из конференц-зала потянулись в холл, где мероприятие должно было завершиться непринужденной беседой за коктейлями. Просторное помещение было залито лучами предзакатного солнца, в вазах благоухали весенние цветы. Уже сновали официанты с подносами, бокалами, когда появился доктор Шепли. С благодушной грустью он поглядывал на бравых парней, недавно вернувшихся с войны и теперь спешивших наверстать упущенное. А вокруг столько молодых, красивых женщин. Кажется, тогда были в моде ситцевые платья и наверняка появились капроновые чулки, прекрасно облегавшие женскую ногу…

Вся эта беллетристика нам понадобилась лишь затем, чтобы попытаться понять, почему маститый астроном и мудрый человек (в том году Шепли разменял седьмой десяток) позволил вовлечь себя в историю, отнявшую столько сил и нервов, вынуждавшую его совершать подчас неблаговидные поступки, что приводило к размолвке с друзьями.

Все началось с мимолетного разговора. К нему подошел человек и представился доктором Великовским.

Позже Шепли будет рассказывать, что Великовский произвел на него приятное впечатление. Высокий, представительный господин с безупречными манерами. Его английский был бы совсем хорош, если бы не сильный акцент.

Доктор Великовский сразу перешел к делу. Последние шесть лет он занимался изучением одной астрономической проблемы. Основой для изысканий послужили древнейшие литературные памятники, а также некоторые геологические данные. Теперь, когда работа завершена, ему хотелось бы провести несколько спектральных анализов, которые подтвердили бы или опровергли сделанные выводы.

И каковы же эти выводы, спросил его собеседник.

Вкратце выводы были такие. Тридцать пять веков назад и затем семь-восемь столетий спустя Земле пришлось пережить две серии космических катастроф. Повинной в том была Венера, правда, не та блистательная звезда, какой мы знаем ее сегодня. В ту пору она была кометой, заброшенной в сторону Земли. В семью планет усмиренная Венера вошла сравнительно недавно, на исторической памяти человечества.

В те небесные войны оказались вовлеченными Земля, Луна и Марс. Особенно тяжело пришлось последнему. Но и Земле досталось основательно. Ей не раз приходилось менять орбиты, местоположение полюсов, при этом менялись продолжительность года и климат. И все это сопровождалось страшными катастрофами.

Вот что мог бы ответить Великовский на вопрос о том, к каким выводам пришел он в результате исследований. Но скажи он это , и разговор на том бы завершился, ибо ни один уважающий себя астроном тогда (да и сейчас) не стал бы выслушивать бредни о том, что всего тридцать пять веков назад на небосклоне не было Венеры и что каждый ее приход наводил ужас на землян. Великовский это понимал, а потому ни словом не обмолвился ни о Венере, ни о небесных войнах. Сказал только, что, по его предположениям, в сравнительно недавние времена в Солнечной системе произошли некоторые изменения.

Изменения в Солнечной системе? В недавние времена! И этого было достаточно, чтобы прервать разговор, отделавшись шуткой или строгим внушением. Но доктор Шепли ограничился замечанием, что тем самым его собеседник вступает в конфликт с законом гравитации Ньютона, что было серьезным обвинением.

Доктор Великовский пояснил: он не намерен делать каких-либо обобщений, всего лишь собрал, обработал изложенные в древних текстах данные и на их основании пришел к определенным выводам.

Но древние тексты не свободны от ошибок, возразил Шепли.

Великовский уточнил: он проштудировал древнейшие тексты многих народов мира – священные книги, летописи, литературные памятники, легенды – и все они говорят об одном и том же. Он был бы крайне признателен доктору Шепли, если бы тот нашел время познакомиться с рукописью. Если доводы покажутся ему убедительными, он попросил бы доктора Шепли провести спектроскопические исследования Марса и Венеры. На Марсе Великовский надеялся обнаружить неон и аргон, а на Венере углеводы.

На последнюю просьбу Шепли откликнулсяохотно: пусть Великовский, сославшись на их разговор, обратится к его ассистенту, доктору Уипли. Что же касается рукописи, в силу чрезвычайной занятости…Впрочем, наотрез не отказал, выдвинул условие: если доктор Великовский найдет человека, которому Шепли вполне доверяет, и если тот человек согласится прочитать рукопись и она ему определенно понравится, тогда и он, Шепли, ее прочитает.

Условия были подобны тем, что задают героям сказок, желая поставить перед ними неодолимую преграду, к примеру, построить за ночь хрустальный дворец, найти иголку в стоге сена.

Великовский спросил, к кому из знакомых доктора Шепли он мог бы обратиться с подобной просьбой. Было названо имя известного и очень занятого ученого.

А если тот господин не сможет прочитать рукопись, не вправе ли он будет с такой же просьбой обратиться к профессору Хорасу Каллену?

На это Шепли ничего не смог возразить. Доктор Каллен из Нью-Йоркского института социальных исследований был, безусловно, тем человеком, кому он вполне доверял. Более того, Каллен и Шепли были друзьями еще со студенческих лет.

И Великовского связывали с Калленом добрые отношения. Рукопись “Миров ” Каллен не читал, – тут все было корректно, – зато успел прочитать первую книгу Великовского, “Века в хаосе”, тоже в рукописи, и был от нее в восторге.

Расстались они довольные друг другом. Шепли даже пригласил Великовского остаться на коктейли, но тот поблагодарил и отказался.

Едва ли не на следующий день между ними обозначится великое противостояние (не хочется называть это враждой, когда речь идет о таких замечательных людях). Противостояние продолжалось все пять лет, пока рукопись искала издателя и готовилась к печати. За это время ее смогли прочитать лишь немногие, но уже тогда о ней разгорелась полемика. Тем более она ужесточилась после выхода книги, сумевшей рекордные сроки продержаться в списке бестселлеров под номером один. С 1950 по 1964 год она выдержала пятнадцать изданий в США и четырнадцать в Англии, и, что немаловажно, все в твердом переплете, затем переиздавалась в дешевом “карманном” формате. После нескольких лет затишья, когда подтвердились немыслимые предсказания Великовского относительно Венеры, Луны и Юпитера, началась ее вторая жизнь.

Борьба академических кругов против книги никогда не прекращалась, и во главе ее неизменно стоял доктор Шепли, даже после того, как покинул Гарвард и удалился на покой в Колорадо.

Заслуги Харлоу Шепли (1885 – 1972) в науке бесспорны. Защитив накануне первой мировой войны докторскую диссертацию в Принстоне, он отправился на другой конец Америки, где десять лет провел у телескопов обсерватории Маунт-Вилсон, изучая далекие звезды и галактики. Им была создана особая шкала внегалактических расстояний, по ней до сих пор определяют степень удаленности звездных систем. Он исследовал шаровые скопления звезд и открыл новый мир карликовых галактик.

С 1921 по 1953 год доктор Шепли руководил Гарвардской обсерваторией, а человек, занимающий этот пост, негласно считается первым астрономом Америки.

К моменту встречи с Великовским доктор Шепли, образно говоря, уже достиг дна Метагалактики (термин, кстати, придумал он) и его потянуло обратно к Земле. Много сил он отдавал общественной деятельности: хлопотал за беженцев из послевоенной Европы, был одним из создателей ЮНЕСКО, выступал на либеральных форумах, за что подвергался преследованиям комиссии сенатора Маккарти, впоследствии, впрочем, был полностью оправдан.

Шепли не был узколобым спецом, дутым авторитетом. Крупный ученый, общественный деятель и мужественный человек. Но был ли он искренен в своем неистовом отрицании гипотезы Великовского? Трудный вопрос. Тем более, что его книгу, по словам самого Шепли, он не читал, во что поверить еще труднее. Уж наверное читал и даже перечитывал.

В молодые годы Харлоу Шепли определил местонахождение нашего большого дома – Галактики. Центр ее оказался далеко от Солнца – на расстоянии тридцати-сорока световых лет в направлении созвездия Стрельца.

Тем самым Шепли внес очередную поправку в представления человека о себе и о месте его обитания. Первую поправку в XVI столетии внес Коперник, развенчав геоцентрическую доктрину: не Земля, а Солнце стало центром коперниковской Вселенной, вокруг Солнца вели хороводы все звездные миры.

Теперь пришлось распроститься и с гелиоцентрической теорией. По вычислениям Шепли, Земля расположена на далекой окраине Галактики, состоящей из ста тысяч миллионов звезд. Но и сама Галактика лишь одна из миллионов ныне известных, и она, в свою очередь, находится где-то на задворках “галактоцентрической Вселенной”.

Разумеется, имя человека, принесшего пусть и не слишком лестную для Homo sapiens весть, должно стоять в одном ряду с такими корифеями, как Джордано Бруно, Галилей, Коперник. Но Шепли пошел дальше. Он заговорил о четвертой поправке, или четвертой концепции мира, согласно которой “в нашей Вселенной, по меньшей мере, сто тысяч миллионов миллиардов звезд; столь же велико должно быть и количество вращающихся вокруг них планет”. Из этого положения следовало, что жизнь не может ограничиться лишь пределами третьей планетки при заурядной звезде по имени Солнце. Жизнь, в том числе разумная жизнь, с неизбежностью возникает, как только для нее создаются физические, химические и климатические условия.

Самое интересное: Шепли допускал, что планеты могут возникать от прямого столкновения звезд, хотя и считал, что “в настоящее время звезды рассеяны настолько широко, что столкновения должны быть крайне редкими”. Несмотря на оговорку, тут Шепли, похоже, протягивает руку Великовскому. Откуда же тогда неприязнь?

В бесконечности космоса, среди бесчисленных звезд и галактик, при всех холодящих душу поправках, за последние столетия лишивших человека статуса венца творения божьего, а Землю – центра мироздания, при всем при том мы могли тешить себя мыслью: да, мы не в центре Вселенной и даже не в центре Галактики, где неведомо что творится, зато мы живем в спокойном, надежном мире, именуемом Солнечной системой, живем без космических катастроф и серьезных потрясений, которые, если верить ученым, в далеком прошлом происходили и на Земле. Что из того, что наше Солнце звезда-карлик спектрального класса G2, которую не увидать с расстояния всего нескольких световых лет? Зато наше Солнце – отлаженный механизм с едва ли не вечным заводом, исправно вращающий планеты, дающий свет и тепло. Вот уж четыре миллиарда лет Земля вращается вокруг материнской звезды, и так будет, если не всегда, то очень-очень долго, до скончания времен…

И вот приходит доктор Великовский и говорит: увы, нет у нас, космических провинциалов галактической глубинки, и этого слабого утешения. На исторической памяти человечества, а не в далекие геологические эпохи на Земле происходили грандиозные природные катастрофы. Они перекраивали моря и континенты, обращая в руины царства и цивилизации. В последний раз такое случилось недавно, можно сказать, вчера. Шальная комета, отброшенная Юпитером, прошла в опасной близости от Земли, творя страшные разрушения. И это продолжалась несколько веков, пока залетная гостья не была перехвачена Солнцем. Вы ее знаете, она обращается по второй орбите, имя ее – Венера.

О том рассказывают священные книги многих народов, древние летописи, хроники, предания, однако мы предпочитаем эти свидетельства называть мифами, объясняя все недомыслием древних людей. А вывод такой: что случилось недавно, может вновь повториться.

…Харлоу Шепли проводил глазами статную фигуру доктора Великовского. Этот человек тут, кажется, говорил о каких-то недавних изменениях в Солнечной системе. Неужели он это всерьез?

Еще больше удивился бы Шепли, узнай он, что Великовский даже не доктор наук, как он, как его коллеги, а просто доктор, в смысле практикующий врач, и что совсем недавно к своим пациентам в Хайфе Великовский ездил на осле и в глиняных кувшинах возил воду из колодца.

Так этот лекарь из Палестины претендует на авторство пятой поправки?

Иммануил Великовский родился 12 июня 1895 года в раскинувшемся по берегам Западной Двины Витебске. Город торговал лесом и льном, а проживало в нем тогда шестьдесят с лишним тысяч душ, половина из них евреи. И как тут не вспомнить самого знаменитого среди них, - художника Марка Шагала? Он тоже родился в Витебске, восьмью годами раньше, и на своих полотнах пронес по свету странные грезы отом городе. В жизни Великовского Витебск не оставил следа. Иммануилу шел шестой год, когда семья перебралась в Москву.

Его отец, Шимон Великовский, к тому времени успел опробовать себя в торговых делах в западных губерниях. В Москву приехал, не имея вида на жительство. Сумел получить солидные кредиты от торговых домов и банков, что позволило поставить оптовую торговлю на широкую ногу. Вскоре он стал купцом первой гильдии.

Иммануил был третьим сыном в этой богатой еврейской семье. Шимон Великовский гордился предками, возводя свой род по материнской линии к библейскому Ездре, священнику-книжнику, который в V в. до н. э. вывел евреев из Вавилонского плена и заново открыл для них Священное писание.

Семья Великовских была одержима жаждой деятельности и тягой к образованию. В доме строго соблюдалась суббота, и все поголовно учили иврит. Пример подавал глава семьи, - праведный иудей и убежденный сионист. Идеями сионизма он заразился в молодые годы и оставался верен им всю жизнь. Шимон руководил московским сионистским центром, на его деньги издавался журнал “Сфатейн”. В доме Великовских встречались посланцы сионистских организаций, проводились собрания.

Шимон был застрельщиком сбора средств на покупку земли в Палестине для переселения туда евреев из России. На это он пожертвовал полтора килограмма чистого золота. В пустыне Негев был куплен участок для одной из первых сельскохозяйственных станций, которой Шимон дал имя “Рухама”. Там же в декабре 1937 года он закончит свои дни.

О сионизме можно было бы не говорить столь подробно, если бы увлечения отца не передались младшему сыну Иммануилу, в то время как старшие братья, Даниил и Александр, по словам биографа Великовского, “искали пути в социалистическую революцию”.

В 1917 году, накануне двух революций, под псевдонимом Иммануэль Рамио он публикует брошюру “Третий исход” с призывом к евреям возродить потерянную родину в Палестине. И сам, разумеется, собирался туда же, как только получит образование.

Иммануилу посчастливилось поступить в 9-ю императорскую гимназию в Москве. По семейным преданиям, решающую роль в том сыграли не столько деньги отца, сколько блестящие способности сына. Пристрастные экзаменаторы были поражены глубиной и широтой его познаний. В 1912 году Великовский закончит гимназию с золотой медалью, и все же Московский университет, куда он собирался поступать на медицинский факультет, оказался ему недоступен.

Осенью того же года со множеством отцовских поручений семнадцатилетний юноша отправляется в Палестину – через Одессу, Константинополь, Афины. В Москву он вернется весной следующего года, преисполненный восторга и рвения поскорее стать врачом, чтобы навсегда уехать в землю обетованную.

Еще до поездки в Палестину он поступил на медицинский факультет университета в Монпелье на юге Франции. Но что-то там не сложилось. В Монпелье Великовский пробыл недолго,а год спустя он уже в Англии, на медицинском факультета Эдинбургского университета. По окончании первого курса уезжает домой на каникулы и больше в Англию не возвращается: начинается первая мировая война.

Осенью 1914 года Великовский – студент Вольного университета им. А.Л. Шанявского в Москве. Там он слушает курсы юриспруденции, истории, экономики. В следующем году ему все же удается поступить на медицинский факультет Московского университета, более того – сразу на второй курс, с зачетом обучения в Эдинбурге (шла война, спрос на врачей был велик). Но и в Вольном университете занятий не прерывает. Это требует много сил, упорства, их у юноши в избытке, к тому же о средствах к существованию ломать голову не приходится.

Затем две революции, Февральская и Октябрьская. В начале 1918 года прошел слух: новая власть готовит аресты московских сионистов. Имя Шимона Великовского в том списке должно было стоять первым, и он, с женой и младшим сыном, пускается в бега – на юг. Цель проста: любыми средствами выбраться из России, а дальше – Палестина. Но их преследуют неудачи.

Иммануил в одиночку решает через Кавказ пробраться за границу. По дороге оказывается в расположении казацких сотен генерала Шкуро. Его схватили, приняв за красного лазутчика, приговорили к расстрелу.

Пока казак, покалывая штыком спину пленника, вел его к оврагу, Иммануил рассказывал своему палачу сердобольную легенду XVI столетия о молодом испанском рыцаре, ставшем жертвой клеветы, и до того растрогал казака, что у оврага тот отпустил пленника со словами: “Чудной ты какой-то! Хоть жид, а все же человек!”

Неисполненная из сострадания и жалости казнь – один из вечных сюжетов, на которые жизнь особенно щедра в смутные времена. После чудесного избавления Великовский отказывается от кавказского маршрута. Он пробирается в Москву и делает вид, что никакого побега не было. В московской чрезвычайке кипят уже другие страсти, интерес к сионистам пропал. Но родители по-прежнему на юге. Иммануил же возвращается к прерванным занятиям в университете.

1921 - знаменательный для него год. Летом он получает диплом. Отныне он доктор Великовский, и это звание в какой-то мере будет служить ему охранной грамотой. Никаких иных ученых званий он так и не сподобился получить.

В суровой послереволюционной эпохе 1921-ый стал годом недолгой оттепели. Советское правительство позволило неуживчивым интеллигентам и буржуям оставить страну. Вместе с вернувшимися из бегов родителями Иммануил навсегда покидает Россию.

В Берлине они пробыли недолго. Родители уехали в Палестину, в пустыню Негев, в поселение “Рухаму”, созданное стараниями Великовского-старшего.

Иммануил в Берлине развивает бурную деятельность. Несмотря на войны и революции, экспроприации и девальвации, Шимон Великовский сумел сохранить часть капитала. На те деньги сын начинает издание ученых записок “Scripta Universitatis”. Издание ученых записок – предприятие заведомо убыточное, и уж тем более, если записки предназначены для студентов еврейского университета в Иерусалиме, существовавшего тогда лишь в мечтах сионистов.

Авторами записок, по мысли Великовского, должны были стать всемирно известные ученые-евреи. Статьи предполагалось публиковать на языке оригинала с параллельным переводом на иврит, ибо на этом языке должно было вестись преподавание в Иерусалимском университете.

Знал ли редактор, какие трудности возникнут при переводе статей с изощренной научной лексикой на ветхозаветный иврит? Да и сами еврейские ученые были немало озадачены, получая письма от некоего господина Великовского с предложением участвовать в столь необычном сборнике. Среди тех, кому были разосланы письма, были Альберт Эйнштейн, Евгений Ландау, Христиан Бор.

Иврит, язык древних евреев, вырос из ханаанейского диалекта. На иврите составлялись книги Ветхого завета, на нем писались глиняные таблички, делались надписи в Иерусалимском храме. В качестве разговорного языка в Палестине иврит стал вытесняться еще в VI в. до н. э., сначала родственным ему арамейским языком, затем – греческим. Уже во II, а может, и в IV в. до н. э. иврит считался мертвым языком. Но он сохранился в Палестине и в мировой еврейской диаспоре как язык культовый, язык еврейских книжников. И вот теперь, более двадцати веков спустя, Великовский разыскивал переводчиков, способных переводить на этот язык тексты, в которых речь велась о расщеплении атома, химических реакциях и уравнениях высшей математики.

Со свойственной ему энергией он преодолевает трудности. Жизнь ведет подвижническую. Комната в пансионе превращена в редакцию, тут же за ширмой кровать. Условия самые неприхотливые, работа с утра до поздней ночи. Еще удается выкроить время для посещения Берлинского университета. Жажда знаний не ослабевает. Иммануил слушает лекции на биологическом, историческом и юридическом факультетах.

В ту пору он познакомился со многими известными людьми. Особенно важны три встречи. Одним из авторов и научных редакторов был Альберт Эйнштейн, тогда же, в 1921 году ставший Нобелевским лауреатом. Эйнштейн жил в Берлине, и вскоре его отношения с молодым доктором из деловых перерастают в доверительные.

Любимой темой при встречах с Эйнштейном для Великовского был сионизм. Он убеждал Нобелевского лауреата в необходимости и неизбежности для евреев третьего исхода, говорил, что они должны объединиться, создать собственное государство, поскольку в других странах их не ждет ничего хорошего. Он звал Эйнштейна под знамена сионизма и, как ему казалось, в этом преуспел. В письме отцу Иммануил напишет об Эйнштейне: “Он один из нас, он преданный сионист”.

Эйнштейн спокойно выслушивал пылкие речи молодого доктора, но, кажется, не разделял его страхов и крайностей. Многие его коллеги, евреи, приспособились к жизни в разных странах, стали частью общества, и цивилизованные народы восприняли это как должное.

Закончить спор они смогут тридцать лет спустя, когда Эйнштейн и Великовский вновь окажутся соседями в американском университетском городке Принстоне.

Другая важная встреча – с президентом Всемирной сионистской организации Хаимом Вейцманом – состоялась в Берлине в январе 1923 года. Профессор Вейцман, известный ученый-химик, был членом редколлегии “Scripta Universitatis”. Но разговор шел не столько об издании ученых записок, сколько о создании Еврейской академии наук и об открытии уже в ближайшем будущем университета. Великовский был удивлен и смущен, когда Вейцман предложил ему пост ректора Иерусалимского университета. Молодой доктор отказался, не чувствуя за собой ни житейского опыта, ни достаточных знаний. Пройдет несколько лет, и он, устав от врачебной практики в Палестине, пожалеет о своем отказе.

Третья, наиважнейшая встреча была с Элишевой Крамер, юной скрипачкой из Гамбурга. Они познакомились в пансионе, где Иммануил снимал комнату, а Элишева приходила туда обедать. Иммануилу показалось, что девушку всерьез увлекли его сионистские проповеди, она все чаще стала появляться в редакционной комнате, безвозмездно взяв на себя многие обязанности – чтение гранок, переписку с авторами, переговоры с печатниками. Молодой доктор не сразу понял, что рядом появился человек, без которого дальнейшая жизнь может показаться унылой. А когда понял, оробел, считая, что Элишева увлечена не им, а сионизмом.

Состоялось объяснение. Оказалось, их чувства взаимны, а взгляды на жизнь полностью совпадают, Элишева была готова отправиться с ним хоть на край света. Скромную свадьбу отпраздновали 12 апреля 1923 года в редакционной комнате.

К тому времени из печати вышел первый сборник ученых записок, на подходе был второй. Сборник разослали по семистам адресам – в университеты и академии мира. Вскоре в адрес еще не существующего университета стали поступать благодарственные письма и научная литература для библиотеки.

Между тем Великовские уезжают в Палестину, полагая, что едут навсегда.

Кого только не перевидела за тысячелетия та прокаленная солнцем полоска земли между Сирийской пустыней и Средиземным морем! Место встречи трех континентов, перепутье для торговых караванов и военных экспедиций, яблоко раздора современных и древних держав… Египтяне, халдеи, ассирийцы, персы, греки, римляне, арабы, турки… Всем она казалась важной и нужной. Последней ею завладела Британия, чтобы обеспечить беспрепятственный проход своих судов через Суэцкий канал.

Можно спорить о ее природных богатствах, плодородии почвы, красоте пейзажей. Одно несомненно: Палестина была тиглем, где выплавлялись великие религии – иудаизм, христианство, ислам и другие, о которых сегодня помнит лишь история.

Годы, проведенные в Палестине, – а их было шестнадцать, – пустые страницы в истории книги “Миры в столкновении”. Сначала несколько лет врачебной практики в Иерусалиме, потом четыре в Хайфе, и опять переезд, на этот раз в Тель-Авив. О причине переездов судить трудно – охота ли к перемене мест, желание получше узнать Палестину или замещение благоприятных вакансий.

Внешне все обстоит благополучно. Начатая в Берлине издательская деятельность продолжается, хотя не с таким размахом. Великовские влюблены в Палестину, совершают по стране пешеходные экскурсии. В доме постоянно звучит музыка – Элишева готовится к концертам и дает уроки. В Палестине у них родились две дочери. Бытовые условия не всегда безупречны, особенно в Хайфе. Да и работы у доктора многовато. Не это, однако, главное.

С годами у Великовского появляется чувство недовольства собой. Не дает покоя мысль, что не нашел он истинного призвания, не узнал всего, что хотел узнать. Но чего именно?

Среди пациентов нередко попадались люди с разного рода психическими расстройствами, а он был вынужден признать, что не готов их лечить. Так началось увлечение психоанализом. Великовский старательно изучает доступную литературу, сам пишет статьи, но чувствует, что знаний не хватает. Появляется предлог для поездки в Европу.

Сначала курс лекций профессора Вильгельма Штеккеля, последователя Фрейда, в Вене. Там Великовский знакомится с самим Зигмундом Фрейдом. Затем Швейцария, Цюрих, где он добирает знания о последних достижениях науки в области высшей нервной деятельности и мозга. Новые знакомства со светилами психиатрии, такими, как доктор Юнг, в прошлом ученик Фрейда, основавший собственную школу в психиатрии. Всех впечатляют познания доктора из Палестины, его замыслы и то немногое, что он успел уже сделать.

Статьи Великовского появляются в солидных научных журналах и не проходят незамеченными. Но он по-прежнему недоволен собой. Ему за сорок, и он считает, что не оправдал ни собственных надежд, ни ожиданий близких. Необходимо сделать что-то весомое, яркое.

Он всерьез увлечен психоанализом. Его мысли постоянно возвращаются к личности Фрейда. Великовский переписывается с ним, даже приглашает его совершить путешествие в Палестину. В ответном письме Фрейд напишет, что вынужден отклонить заманчивое приглашение, в его возрасте сил едва хватает, чтобы путешествовать по собственной квартире. Отцу психоанализа уже под восемьдесят.

Великовский внимательно изучал труды Фрейда, и однажды, перечитывая его книгу “Моисей и монотеизм”, ему почудилось, что он нашел разгадку сновидений великого толкователя сновидений. В потаенном мире Фрейда проглядывал довольно банальный конфликт с его собственным отцом.

Шестнадцать сновидений Фрейда вперемежку со снами его пациентов опубликованы в знаменитой книге “Толкование сновидений”. Внимательный анализ показал, что сны Фрейда так или иначе связаны с его еврейским происхождением и пронизаны присущим еврейству ощущением трагизма. В них закладывалось решение самого Фрейда покинуть ряды преследуемых, ущемленных в правах и тем самым попытаться облегчить свое существование, на худой конец оградить своих детей от горькой доли изгоев в христианской и в ту пору, несомненно, антисемитской Вене.

Из этих душевных борений Фрейд вышел победителем, когда на рубеже столетий он, безвестный врач, ничем непримечательный человек, издал книгу “Толкование сновидений”. Сновидения Фрейда предельно ясны, однако самому Фрейду смысл их остался непонятен. Или он не захотел его раскрывать читателям…

К таким выводам позже придет Великовский. А поначалу просто увлекла идея – разгадать сновидения самого Фрейда! Ведь это путь к постижению фрейдизма. Тому, кто осилит такое, уготовано место рядом с самим Фрейдом.

Чтобы понять систему образов Фрейда, необходимо было проникнуть в мир его любимых героев. Имена их известны: Эдип, Эхнатон, Моисей. С ними Фрейд не расставался на протяжении всей жизни. Психологические портреты великих мужей древности, по мысли Великовского, должны были облегчить решение поставленной задачи.

Летом 1937 года на международном конгрессе психологов в Париже Великовскому представился случай рассказать о своих замыслах редакторам: заинтересует ли их книга под названием “Фрейд и его герои”, в которой будет сделана попытка разгадать сновидения самого патриарха психоанализа? Предложение с восторгом принимается: когда он сможет завершить работу?

Действительно – когда? Идея книги ясна, кое-что уже написано, что-то пока в набросках. Но предстоит еще собрать материал, пролистать множество монографий. Для этого нужен досуг, большая библиотека. Врачебная практика по-прежнему отнимает много времени. Подходящей библиотеки в Палестине нет.

В декабре того же года Великовский хоронит отца. Иммануилу шел уже пятый десяток. “Я понял: если не отправлюсь в США и целиком не отдамся работе, – писал он в своих мемуарах, – то годы, проведенные вдали от крупных библиотек, сведут на нет последнюю возможность, и до конца своих дней мне будет суждено остаться вечно занятым лекарем”.

В июле 1939 года из порта Лимасол на Кипре Великовские морем отправляются в Нью-Йорк. Предполагалось, там они пробудут до весны следующего года.

М е р т в о е м о р е, о т к у д а о н о в з я л о с ь ?

Квартиру сняли с видом на парк Риверсайд, за ним свои воды несла река Гудзон. Облюбованная Великовским библиотека – свыше четырех миллионов единиц хранения – находилась в часе ходьбы.

Работа продвигалась успешно, к началу следующего года рукопись книги “Фрейд и его герои” вчерне была закончена. Через месяц с небольшим после приезда в Нью-Йорк началась вторая мировая война. Тогда же Великовский узнал о смерти Фрейда. Умер он в Англии, куда его вывезли из захваченной Австрии, уплатив нацистам выкуп. Весть пришла, когда Великовский писал Фрейду письмо с толкованием его давних снов. Мнение Фрейда о проделанной работе так и не довелось узнать.

С героями Фрейда, – Эдипом и Эхнатоном – трудностей не возникло. Изучение источников привело Великовского к неожиданному выводу: царь Эдип – это греческая ипостась фараона Эхнатона! Известны реальные события египетской истории времен Аменхотепа III и его сына, Аменхотепа IV, будущего фараона Эхнатона, который убил (в переносном смысле) своего отца, стерев его имя с каменных плит и отказавшись поклоняться его богам, а затем взял в жены свою мать (в прямом смысле).

Вести о тех событиях, доходя до Греции, превращались в легенды, толкуемые на эллинский лад. Но и в греческой версии проглядывают приметы изначально документальной основы. Прежде всего, это город Фивы, где разворачивается действие греческой легенды об Эдипе и его отце, царе Лае. Аменхотеп III и его сын, будущий Эхнатон, тоже живут в Фивах, только египетских. Греческое имя Эдип означает пухлые, отечные ноги. Дошедшие до нас реалистические портреты Эхнатона подчеркивают нездоровую отечность его тела. Лай, напуганный предсказанием о том, что ему суждено погибнуть от руки собственного сына, велит отнести младенца в горы и бросить там, проколов сухожилия у лодыжек (отсюда – опухшие ноги). Но Эдипа подбирает пастух.

Такой вариант чудесного спасения был предложен Софоклом. Но в ранних версиях мифа родители кладут ребенка в ковчежек и пускают в море на волю волн. И здесь проступает египетский мотив: море и греческие реки для ребенка заведомо гибельны. Другое дело Нил. В просмоленной корзине, согласно легенде, был найден Моисей, найден египетской принцессой, пришедшей со служанками к реке стирать белье. Поразительно, но Эдипа в ранней версии греческого мифа тоже находит царица, занятая стиркой белья.

Помимо Софокла к мифу об Эдипе обращались Еврипид, Эсхил, Сенека Младший, затем, много веков спустя Боккаччо, Ганс Сакс, Корнель, Драйден, Вольтер, а ближе к нашим временам – Кокто, Т.С. Элиот. Современные авторы, как правило, строили свои произведения в духе сформулированного Фрейдом комплекса – любовь сына к матери и ненависть к отцу. Никто, однако, не заподозрил прототип Эдипа в его реальном египетском двойнике – фараоне Эхнатоне.

Тогда Великовский впервые, к своему удивлению, за множеством мифологических наслоений обнаружил документальную основу. И в дальнейшем, работая над книгами, он будет открывать неожиданные, до неузнаваемости искаженные временем лики, на разные лады звучащие имена, за которыми будут стоять одни и те же персонажи – цари, герои, боги. Так, в легендарной царице Савской, в свое время посетившей Соломона (3-я Царств, гл. 10), он распознает египетскую царицу Хатшепсут. Его не смутит, что по традиционной хронологии этих венценосных особ отделяют несколько веков: он выстроит свою синхронистическую таблицу.

Удивительные примеры, если можно так выразиться, исторического оборотничества, находим в “Мирах в столкновении”, где не спеша выводится сложнейшее уравнение со многими неизвестными, и в результате оказывается, что дракон Тифон, Афина Паллада с ее разноязычными близнецами (Исидой, Иштар и др.), библейский Вельзевул, Люцифер, арабская аль-Узза, Кецалькоатль древней Мексики и даже архангел Михаил – все они олицетворение Утренней звезды, или планеты Венеры.

А вот с третьим героем Фрейда, с пророком Моисеем, дело не заладилось. Не потому, что не хватало материала. О Моисее Великовскому нечего было сказать такого, что до него не было бы уже сказано и затем повторено.

Пришло время возвращаться в Палестину. Были куплены билеты на пароход, отплытие намечалось в начале апреля 1940 года. Предстояло зайти в транспортное агентство, зарегистрировать билеты. На обратном пути Великовский завернул в издательство, чтобы забрать рукопись неоконченной книги “Фрейд и его герои”. Рукопись там оказалась не столько по воле автора, сколько при его попустительстве. Профессор Хорас Каллен, один из немногих знакомых Великовского в Нью-Йорке, был единственным человеком, прочитавшим рукопись. Каллену она так понравилась, что он отнес ее в издательство, поставив автора перед свершившимся фактом.

Теперь приходит автор, просит вернуть рукопись. Издательство не хочет возвращать, рукопись им понравилась, они намерены ее напечатать. Автор возражает: книга не готова к печати. Его заверяют, что даже в таком виде она превосходна. Его просят отложить отъезд и проследить за выходом книги в свет. Великовский позволяет себя уговорить.

Однако восторги расточались автору в отсутствие первого лица в издательстве. Возвращается из поездки директор, читает рукопись и приходит к заключению, что она не готова к печати, договор с автором не может быть подписан. Но и автор говорил то же самое. Ради чего было оставаться в Нью-Йорке?

Великовский не подозревал, что это конец его запоздалого романа с психоанализом, во всяком случае, с тем психоанализом, который занимается душевными проблемами отдельных пациентов. Книга о Фрейде и фрейдизме в том виде, как была задумана и вчерне написана, никогда не увидит свет. Двадцать лет спустя, получив передышку в незатихающей борьбе с академистами, Великовский опубликует книгу “Эдип и Эхнатон”, а то, что он собирался рассказать о сновидениях Фрейда, скупо изложит в статье “Сны, которые снились Фрейду” (октябрьский номер журнала “Psychological Review” за 1941 год).

Но ушел ли он из психоанализа? Книги Великовского, в том числе и “Миры в столкновении”, следует рассматривать как психоанализ исторически документированных симптомов и синдромов, как выявление определенного скрытого смысла мифов, легенд, преданий. Иначе говоря, книги Великовского – психоаналитическое исследование истории Земли и человечества.

…Великовские опять готовятся к отплытию. С прощальным визитом заходит знакомый ученый-гебраист. Пятница, предвечерние часы. С первой звездой для евреев начнется суббота.

На столе горят свечи. Окна открыты. С Гудзона доносятся протяжные гудки буксиров и пароходов. А в комнате идет неторопливая беседа. Хозяин все еще во власти библейских штудий, разноречивых гипотез относительно времени исхода евреев из Египта, личности Моисея. О чем еще говорить со знатоком Священного писания? Хозяин и гость перебирают тончайшие нюансы – параллельные места, совпадения и расхождения в текстах, – толкуют о материях неспециалисту не понятных.

И в какой-то момент Великовский произносит фразу, от которой, как от искры, разгорелось все – дерзкая гипотеза, книга, борьба с академистами и в конечном итоге вся дальнейшая жизнь. Мертвое море, откуда оно взялось? Примерно так прозвучала фраза, произнесенная без мнимой значительности, как бы, между прочим.

В самом деле, когда в Палестине появилось Мертвое море? В библейской книге Бытия о нем ни слова. Похоже, в те времена, когда Авраам со своими людьми пришел из Ура в землю обетованную, Мертвого моря не было. Лот, племянник Авраама, поселился как раз в тех местах, в долине Сиддим, обильно орошаемой водами и цветущей, “как сад Господень.” Тогда там стояло пять городов, в их числе Содом и Гоморра, позже уничтоженные взрывом… Цветущий край, и ни малейшего намека на море. Сегодня там Мертвое море, в котором нет жизни, а кругом бесплодная пустыня.

Впервые Мертвое море упоминается в книге Иисуса Навина, в том месте, где говорится о переправе его войска через Иордан, – столетия спустя после прихода Авраама в Ханаан.

Одни ученые считают, что Мертвому морю миллион лет, другие полагают, оно появилось всего пятьдесят тысяч лет тому назад. Есть и такие, кто дает ему не более пяти-шести тысяч лет. А может, еще моложе? Оно могло появиться в ту пору, когда в огне и пламени погибли Содом и Гоморра, когда перед бежавшими из Египта израильтянами обнажилось дно Моря Перехода, когда содрогался Синай и творились чудеса, о которых повествует Библия…

Гость давно ушел, Великовский листает Библию, освежая в памяти главы Исхода, Хроник, Псалтыри, пророков. Многие стихи он знает наизусть, но теперь читает их новыми глазами, все больше убеждаясь, что они рассказывают о какой-то грандиозной природной катастрофе, очевидцами и жертвами которой стали вышедшие из Египта израильтяне. Пережитые страхи и беды передавались из поколения в поколение, отзвуки той великой катастрофы донесли до нас библейские книги.

Если эти слова означают то, что они означают, масштабы катастрофы должны быть неизмеримо большими, чем бедствия, объяснимые одним проснувшимся вулканом. А если так, свидетельства о той катастрофе должны сохраниться в литературных памятниках и хрониках разных народов, прежде всего египтян. События, о которых рассказывает Библия, произошли на расстоянии нескольких дней пути от Египта.

Взгляд историков по этому вопросу известен: в египетских текстах нет ни слова о пребывании израильтян в Египте. Ничего неизвестно о том, когда происходил исход и был ли он вообще. Не выдумки ли это самих евреев – сначала добровольное переселение в Египет, потом многовековое рабство и, наконец, драматический исход?

Но какой народ станет придумывать басни о своем порабощении? Нет, в библейском рассказе должна присутствовать документальная основа. На протяжении веков евреи с удивительным упорством держались этого рассказа, считая его изначальным и самым драматичным эпизодом своей истории. Так полагал Великовский.

…Отплытие опять отложено. Он с нетерпением ждет понедельника, чтобы отправиться в библиотеку и проверить свои предположения.

С Мертвым морем вскоре все прояснилось. Согласно отчету авторитетной научной экспедиции, обследовавшей наносные отложения реки Иордан, ему не более пяти-шести тысячелетий. Это подтверждало догадки Великовского. Однако никаких упоминаний о природной катастрофе в египетских источниках обнаружить не удавалось. Он просмотрел десятки книг, монографий. И вдруг удача.

Штудируя статью в журнале, он обратил внимание на сноску, в которой говорилось о древнеегипетском мудреце Ипувере, упоминавшем о том, будто воды Нила превратились в кровь. “Воистину: река в крови, если люди пьют из нее, их с души воротит, и они жаждут чистой воды…” Но ведь это то же самое, о чем рассказывает Библия! “И вся вода превратилась в кровь; и рыба в реке вымерла, и река воссмердела, и Египтяне не могли пить воды из реки” (Исход 7:20-21).

В 1828 году Лейденский музей приобрел древний египетский папирус. Среди египтологов он известен по имени первого владельца – папирус Анастаси.

Папирус был большой, исписанный с лицевой и оборотной стороны, однако в крайне плачевном состоянии. От первой страницы сохранилось одиннадцать строк, и только с левой стороны. Страницы с девятой по шестнадцатую практически не поддавались прочтению. По причине плохой сохранности папирус не вызывал энтузиазма, и к переводу приступили десятилетия спустя.

Первая экспертиза выявила, что восемь страниц папируса – это собрание пословиц и поговорок. Затем следовал текст философского содержания. Другой переводчик пришел к такому же выводу: собрание пословиц и назидательных изречений. Но работа продолжалась, высказывались иные мнения: собрание загадок (Бругш); литературное пророчество (Ланге); предсказание глубоких социальных перемен (Гардинер и Зете).

В 1909 году Алан Гардинер представил новый перевод. Переводчик посчитал, что имеет дело с привычным для египетской литературы жанром, – рассказом о грядущих переворотах в стране фараонов. Используя наработки коллег, Гардинер смог приблизиться к сути того, о чем рассказывал папирус, написанный неким вельможей по имени Ипувер.

Впрочем, Гардинер предупреждал читателей: “Повествование следует считать в такой же мере мифом, как и рассказ о сотворении мира в книге Бытия”. Между тем Великовский в папирусе Ипувера увидел египетскую версию описания той великой катастрофы, о которой столь наглядно рассказывает Библия.

Поражало и то, что египетский текст Гардинер подчас переводил теми же словами, какими о катастрофе повествует Библия. А там, где слова были другими, суть оставалась той же. Совпадали отдельные эпизоды и детали. Это стало ясно, как только основные вехи и приметы выстроились в два столбца: справацитаты из Библии, слева из папируса, вернее, то, что удалось в нем прочитать. Но и такой изувеченный временем текст становился понятен. Заиграли, обрели смысл разрозненные, лишенные контекста фразы, половинки фраз. Папирус рассказывал о “египетских казнях”, дотоле почитавшихся мифическими, рассказывал о великой катастрофе, при которой все стихии – земля, вода и небо – пришли в смятение и стали непохожими на самих себя.

Сегодня Лейденский папирус занимает почетное место в хрестоматиях древних текстов, и редкий учебник по египетской истории обходит его стороной. Русский перевод папируса под редакцией В.В. Струве сделан в 1935 году.

Но папирус Ипувера не единственный литературный памятник, повествующий о тех событиях. О них рассказывает и папирус из ленинградского Эрмитажа, получивший название “Поучения Ноферреху”. В этих двух папирусах, отмечал академик В.И. Авдиев, “дается настолько яркое и образное описание… и рисуются столь реалистические картины, непосредственно выхваченные из жизни, что необходимо признать подлинную историчность описанных в них событий”.

Историчность каких событий? Для Великовского ответ ясен: событий, связанных с великой катастрофой. Авдиев и другие историки в тех событиях видели примеры жестокой классовой борьбы. Кстати, и его западные коллеги, далекие от марксистской идеологии, смысл описаний Ипувера и Ноферреху видели в том же – в классовой борьбе.

“Египетские казни” – лишь малая часть чудес, о которых рассказывает книга Исхода. Едва евреи вышли из Египта, как с ними стали происходить невообразимые вещи. Благочестивые читатели Библии все принимали на веру. Критически мыслящие отвергали подобные рассказы, считая их мифами. Великовский исходил из того, что Библия – книга правдивая, а кажущиеся чудеса объясняются природными явлениями, суть которых необходимо выяснить.

Это случилось в последний (седьмой) день тьмы, накрывшей собою землю. Израильтяне остановились лагерем в урочище Пи-Гахироф на берегу моря. В какой-то момент они расслышали топот приближавшегося войска.

Израильтяне оказались в ловушке: с двух сторон горы, впереди море, позади фараоново войско. Дневные сумерки сменились кромешной тьмой, поэтому египтяне не решились приблизиться.

Ночь выдалась жуткая. Небо накрыла черная туча. Временами ее простреливали молнии, озаряя округу. В стане израильтян царило уныние – предчувствие неминуемой гибели.

Но под утро случилось чудо: море поднялось столбом и отхлынуло в разные стороны. По обнажившемуся дну израильтяне поспешили на другой берег. “И пошли сыны Израилевы среди моря по суше: воды же были им стеною по правую и по левую сторону” (Исход 14:21-22).

Когда же вслед за ними устремились египтяне, воды сомкнулись, и войско погибло вместе с фараоном.

До поры до времени Великовский не искал объяснения чуду. Он искал подтверждения ему в египетских источниках. И нашел.

На северо-востоке Египта, в нескольких милях от Средиземного моря, в голой пустыне приютился городок Эль-Ариш. В середине прошлого века в нем проживало полторы тысячи человек. Мужчины из поколения в поколение занимались извозом, подряжались проводниками, водили караваны из Сирии в Египет и обратно.

В 60-е годы прошлого столетия один французский путешественник был вынужден скоротать в Эль-Арише недельный карантин. Вокруг ни деревца, ни кустика, камни да песок, вода в колодцах солоноватая. За зиму в овраге собиралась дождевая вода, летом овраг пересыхал. Блуждая по окрестностям городка, француз обнаружил крышку саркофага из черного гранита, сплошь покрытую иероглифами. Местные жители использовали ее в качестве поилки для скота.

Француз издал в Париже книгу о своем путешествии (V. Guérin. Judée. 1869), и в ней упомянул о крышке саркофага с неизвестными письменами. Первый перевод иероглифической надписи появился в 1890 году, когда крышка все еще служила поилкой. Лишь в начале XX века ее перевезли в музей г. Исмаилии. Прошло еще немало лет, прежде чем был сделан полный перевод того, что сохранилось.

Содержание надписи оказалось столь поразительным, что многие авторитеты попросту отказывались верить. Иероглифы подтверждали один из самых невероятных эпизодов исхода – преследование евреев египтянами и гибель фараонова войска в морской пучине!

Эти строки вызывают в памяти стихи из книги Исхода: “И была густая тьма по всей земле Египетской три дня. Не видели друг друга, и никто не вставал с места своего” (Исход 10:22-23).

Однако девять дней тьмы египетского текста и три дня библейского – разница немалая. На помощь приходят раввинические источники. Мидраш уточняет: тьма длилась семь дней, временами наступало легкое просветление, потом опять сгущалась тьма, почти осязаемая на ощупь. А девять и семь дней при таких обстоятельствах – расхождение несущественное. Стало быть, текст крышки саркофага подтверждал правдивость девятой “египетской казни” – наказание тьмой. А дальше совсем удивительные вещи.

Его величество Шу собрал своих воинов и велел им выступить с ним в пределы, где они снова увидят свет: “Мы увидим отца нашего Ра-Гарахути в лучезарных пределах Бахит…”

Под покровом темноты злодеи подкрались к границам Египта…Его величество Шу выступил, чтобы сразиться с приспешниками Апопи.

И вот, когда его величество Ра-Гарахути вступил в сражение со злодеями в своем водоеме…злодеи не смогли одолеть его величество. Его величество ринулся в самую гущу водоворота…

На самом интересном месте текст безнадежно утрачен. Но далее говорится, что фараон (после того, как ринулся в гущу водоворота) был подброшен вверх какой-то неведомой силой. О том же рассказывает и Библия:

“Когда вошли кони фараона с колесницами его и с всадниками его в море, то Господь обратил на них воды морские” (Исход 15:19). “И вода возвратилась и покрыла колесницы и всадников всего войска фараонова, вошедших за ними в море; не осталось ни одного из них” (Исход 14:28).

Многое требовало расшифровки, но одно было ясно: Библия и текст с крышки саркофага рассказывают об одном и том же событии. И если у кого-то на сей счет оставались сомнения, их должны были развеять последующие строки сильно испорченного текста: “Его величество [лакуна]… находится в местности, называемой Пи-Кироф”. Комментируя эту фразу, переводчик бестрепетной рукой напишет: “Местонахождение Пи-Кироф неизвестно, встречается лишь в данном случае”.

Как неизвестно!? – должен был воскликнуть Великовский. Это же Пи-Гахироф! Созвучие названий станет совершенно очевидным, если библейский вариант написать по всем правилам: Пи-ха Хироф, где ха – древнееврейский определенный артикль. А поскольку звук “К” при передаче с одного языка на другой нередко заменяется на “Х”, а “Т” на “Ф” (Пифом – Питом), можно смело утвержать, что переход моря израильтянами произошел в урочище Пи-Гахироф, на египетский лад – Пи-ха-Кироф.

Таким образом, неизвестно кем и когда написанный иероглифический текст подтвердил правдивость одного из самых драматичных библейских эпизодов. Само же место перехода необязательно находилось там, где указывают прилагаемые к Библии карты, – не на северной оконечности Красного моря, а возможно, ближе к Средиземному морю и Эль-Аришу.

Море Перехода в Библии именуется Jam Suf, a suf означает тростник. Получается что-то вроде Тростникового моря. Но в соленой воде тростник не растет. Если довериться этимологии слова, переход мог состояться на одном из внутренних озер или на берегах пресноводной лагуны. Впрочем, Великовский считает, что искать место перехода бесполезно, – после катастрофы расклад воды и суши мог измениться.

Неважно, где израильтяне пересекли водную преграду. Важно, что такой переход состоялся и что проходил он при форс-мажорных обстоятельствах: преследование беглецов египтянами, необъяснимое буйство стихии, и в результате израильтяне спаслись, а фараон и его войско погибли.

Текст с крышки саркофага называет имена погибшего фараона. Его звали Том или Тоум. Это его тронное имя, в тексте оно стоит в картуше. Далее он именуется “его величество Ра-Гарахути.” Это его царственное прозвание: фараон Том, сын Ра-Гарахути, или сын Солнца. Его называют также “его величество Шу”, это еще одно царственное прозвание. Шу – бог воздуха, он разделяет небо и землю и поддерживает небосвод. Египетские фараоны, как, впрочем, и другие восточные цари, имели не менее пяти имен.

Том – непривычное для фараона имя. Но вспомним, один из городов, которые рабы-израильтяне, по преданию, построили в Дельте, на земле Гесем, назывался Пифом, или Питом, в переводе – место обитания Тома.¹

Подтверждением тому, что имя фараона звучало так или примерно так, находим у Манефона, египетского жреца, жившего при Птоломеях в первой половине III в. до н.э. В своей “Истории Египта”, сохранившейся в цитатах, он пишет о том времени: “Правил у нас царь по имени Тимайос [в другом прочтении – Тутимайос]. При нем, не знаю почему, прогневалось на нас божество, и люди с востока неизвестного происхождения неожиданно осмелились пойти войной на Египет. И, убив вождей страны, они жестоко сжигали города и разрушали храмы. Со всеми жителями они обращались очень враждебно, одних убивали, других уводили с детьми и женами в рабство”.

Том или Тоум с крышки саркофага – это Тимайос-Тутимайос в греческой транслитерации (Манефон писал свою историю на греческом языке). А жестокие люди с востока – это гиксосы, очередная историческая головоломка, которую Великовский решил неожиданным образом. Но сначала дочитаем длинную надпись с крышки саркофага.

После гибели фараона, сообщает текст, на место происшествия прибыл сын фараона, “его величество Геб”.² Царевич выслушал скорбный доклад о случившемся в Пи-Кирофе. Вскоре ему пришлось пережить еще одно потрясение: войско царевича погибло от какого-то сильного взрыва, сам он получил ожоги. Остается неясным, что это был за взрыв. Далее говорится о “детях Апопи”, злодеях пустыни, которые под покровом темноты, как с неба свалились на Египет. Захватчики шли с востока всеми возможными путями.

Апоп – божество египетского пантеона, олицетворявшее силы зла, извечный враг Ра-Гарахути. Это он, Апоп, похитил лучезарный диск солнца, а его приспешники вырвали власть из рук фараона.

Царевич не рискнул вернуться в свою резиденцию в город Он (будущий Гелиополь), а укрылся в крепости близ Фаюмского оазиса, где и погиб насильственной смертью. Это был конец Среднего царства и начало периода смут, когда Египтом правили “приспешники Апопа”, они же аму, гиксосы, “цари пастухов”. Как долго они правили? Одни ученые считают, – сто, полтораста лет. Другие “темному периоду” отводят четыре и даже пять веков. За это время на египетском престоле сменилось больше сотни фараонов, – стало быть, время было кровавое.

Можно представить, сколько вопросов, откровений, озарений и головоломок свалилось на Великовского, едва он окунулся в изучение египетских источников. Но он обнаружил первые звенья, связавшие историю Египта и Израиля, нашел в египетских источниках параллельные описания библейских событий, что всеми отрицалось. И перед ним распахнулась потайная дверь в седую древностьс захватывающей дух перспективой.

Еще не было четкого представления, за какие проблемы взяться сперва, а какие оставить на потом. Главной темой оставалась великая катастрофа времени исхода. Но тут же обступали, хватали за лацканы и другие, вроде бы второстепенные темы, без которых не решить главнейшую. Он понимал, рассказ получится сумбурным, если все вопросы втиснуть в одну книгу. И тогда же, в первые недели, было принято решение одновременно писать две книги – одну с изложением причин и обстоятельств катастрофы, а вторую посвятить исследованию политической и культурной жизни эпохи.

Но какой эпохи? Египетские литературные памятники времени исхода (папирусы Ипувера, Ноферреху) ученые почти единодушно датировали концом Среднего царства, – около 1700 г. до н. э. Между тем исход евреев из Египта ученые относили (если вообще допускали такое) ко времени Тутмоса III (1483-1450 гг. до н..э.), а то и на полтораста-двести лет позже, к годам правления одного из Рамзесов. Но приметы катастрофы в египетских и библейских текстах разительно похожи, они повествуют об одном и том же. Природная катастрофа и бегство евреев из Египта – события одновременные.

У Великовского возникли подозрения: а не растянута ли искусственно египетская история? И не укорочена ли в таком случае история других народов, в том числе еврейского? Ведь хронология любого древнего царства Востока жестко привязана к египетской хронологии, так издавна повелось. Если же временная шкала египетской истории неверна, значит, грешат и все прочие.

Хронология истории Древнего Востока, синхронизация важнейших событий – вторая важнейшая проблема, которой Великовский посвятит многие годы, всю дальнейшую жизнь.

Всецело занятый двумя проблемами – великая катастрофа и временная шкала – Великовский нередко оставлял без внимания интереснейшие вопросы. Из текста крышки саркофага он взял лишь то, что ему требовалось – документальное подтверждение библейского эпизода, не пожелав касаться истинного смысла иероглифической надписи. Скорее всего, он понимал взрывоопасную силу документа, а потому не стал на нем останавливаться.

Ученые полагают, что надпись из Эль-Ариша была сделана много веков спустя после описанных в ней событий, в эллинистическую пору, когда уже мало кто умел читать и писать иероглифы. Подходящим временем можно считать царствование Птоломея II Филадельфа (285-246 гг. до н. э.), царя-мецената, покровителя искусств, науки (знаменитая библиотека и мусейон в Александрии). При нем был сделан перевод Ветхого завета на греческий язык (Септуагинта), написана история Египта одним из последних египетских жрецов Манефоном. И установка гранитного саркофага с иероглифической надписью на месте драматического эпизода египетской истории вполне согласуется с культурно-просветительскими инициативами первых Птоломеев.

Странным может показаться сам факт установки саркофага с надписью, объясняющей, почему он пустой. Но это в русле греческих традиций, которых придерживались Птоломеи. Кенотаф (буквально: пустая могила) служил памятником людям, оставшимся без погребения. В архаические времена в память о них насыпали холмы, в более поздние времена возводили каменные гробницы.

Независимо от того, кем, когда и зачем была сделана эта надпись, из нее следует, что у Моря Перехода произошло одно из величайших недоразумений в истории Древнего Востока. Если внимательно перечитаем текст с крышки саркофага, то поймем, что вовсе не за израильтянами гнался фараон, не ради них предпринял трудный поход.

За кем же тогда он гнался? В Библии сказано: “И возвещено было царю Египетскому, что народ [израильтяне] бежал; и обратилось сердце фараона и рабов его против народа сего…” (Исход 14:5). На самом деле все обстояло иначе.

Тьма еще не рассеялась, а фараон с войском устремляется в погоню за беглецами. В тот момент, когда в столице и в стране столько неотложных дел! Серебро и золото, что унесли с собой израильтяне, тоже не причина для погони. Разбой и грабежи во время и после катастрофы, по словам Ипувера, были повсеместны, и войско, казалось бы, следовало бросить для наведения порядка в городах. Но фараон отправляет рать в пустыню, на восток, при этом сам возглавляет ее. Почему? Читаем текст:

Который уже день мир погружен во тьму. Солнце поутру не встает над горизонтом, и каждый египтянин знает почему: их прародителя и создателя, божественного Ра похитили приспешники Апопа, змееподобного бога тьмы!

По египетским верованиям, Ра в своей дневной ладье днем плывет по небесному Нилу, освещая и согревая землю. Под вечер он подплывает к вратам преисподней и там, пересев в ночную ладью, плывет дальше, уже по Нилу подземному, где его подстерегает коварный змей Апоп со своими приспешниками. Чтобы поутру взойти над горизонтом, божественному Ра приходится еженощно сражаться с владыкой подземного мира Апопом. Это он подстерегает Ра, стараясь выпить воду подземного Нила и тем погубить бога Солнца. До той поры победа всегда оставалась за Ра, он заставлял Апопа отрыгнуть выпитую воду, и поутру ладья лучезарного Ра-Гарахути опять всплывала над горизонтом, принося людям свет и радость.

Верили тому египтяне? Вопрос рискует остаться без ответа. Возможно, это была огрубленная, профаническая версия догмата веры, а его эзотерическое толкование было ведомо жерецам, вельможам, мудрецам. Но когда “случилось то, что никогда не случалось” (Ипувер), когда солнце исчезло (“И была густая тьма по всей земле Египетской три дня”, Исход 10:22), а затем по стране прокатилась волна землетрясений, тогда в тот миф поверили даже те, кто раньше не верил. И как было не поверить, когда нутро земли, где протекал подземный Нил, гудело, содрогалось (“Нет конца шуму”. Ипувер). И каждому стало ясно: там происходит смертельная схватка между Апопом и Ра.

Временами казалось, что в той стороне, где прежде был восток, начинал брезжить свет. Это был знак, что Ра стремится вырваться к людям, но его удерживал злой Апоп. Надо спешить на выручку Ра-Гарахути! И кому как не фараону, сыну бога солнца, надлежит сделать это. Фараону донесли: “Под покровом темноты злодеи пустыни подкрались к границам Египта”, –к восточным границам, и “его величество Шу отправился сразиться с приспешниками Апопа”.

В густых сумерках египтяне достигли Пи-Кирофа и, когда услышали, угадали присутствие многолюдного стана, решили, что это и есть те самые “злодеи пустыни”, пришедшие с востока “дети Апопа”. Но сражение пришлось отложить до первых проблесков света.

Израильтяне тоже услышали-угадали приближение египетского войска. У них не возникло сомнений, что фараон пришел за ними.

Когда забрезжило тусклое утро, случилось то самое чудо. Воды поднялись стеной, разделились надвое и отхлынули в разные стороны. Израильтяне, не мешкая, начали переправу, а когда египтяне устремились следом, воды накрыли фараоново войско, и оно погибло в водовороте.

До последнего вздоха египтяне должны были верить, что все происшедшее с ними, это происки коварного Апопа, сначала заглотившего морские воды, дабы дать возможность своим людям уйти от погони, а затем отрыгнувшего их на погибель египтянам.

Для евреев, понятно, это была наглядная демонстрация могущества бога Яхве, взявшего их под свое покровительство. Библейская книга Исхода – как бы официальный, а потому слегка приукрашенный отчет о происшедшем. Несмотря на уверения, что во всех эпизодах Яхве безжалостно карал египтян и миловал евреев, раввинические источники, предназначенные для ограниченного круга лиц, на этот счет более откровенны. Так, после “египетских казней,” утверждают они, из Египта смогла выйти лишь малая часть евреев, остальные же погибли. Большие потери они понесли и форсируя водную преграду.

А в том эпизоде израильтяне оказались для фараона чем-то вроде погонщиков мулов, которых доблестный Дон-Кихот в своем рвении принял за враждебных рыцарей.

Но если не Апоп и не Яхве вздыбили воды, а затем низринули их обратно, как могло произойти такое?

Морские воды взметнулись вверх под действием силы тяготения подошедшей к Земле кометы. И море обмелело. Затем пришли в соприкосновение атмосфера Земли и облако кометы. От трения возникла гигантская искра, произошел разряд, и отхлынувшие воды вернулись в берега. Подобные истории происходили тогда не только в Синайской пустыне. Похожее предание Великовский отыщет у народов Древней Америки: местное племя, спасаясь от преследования более сильных врагов, сумело точно так же преодолеть водную преграду, а преследователи погибли.

Так позже Великовский объяснит происшедшее в урочище Пи-Гахироф (в переводе с еврейского устье пещер, а с египетского – место травы, тростника). Однако он ни словом не обмолвится, за кем же погнался фараон. Это увело бы в сторону повествование и подорвало библейскую легенду, и без того преображенную рациональным истолкованием священных событий.

Кары, свалившиеся на Египет, как и последующие чудеса – переход моря, богоявление на Синае, дар манны небесной для прокормления народа в пустыне и пр. – все это израильтянами воспринималось как задаток при заключении договора с богом Яхве, суть которого сводилась к следующему: вы поклоняетесь только мне, а я вам обещаю весь мир, тогда еще не такой огромный, каким мы знаем его сегодня.

Итак, были найдены документы, позволившие обозначить событие, в равной мере затронувшее Египет, Палестину и Аравию. Природная катастрофа! Но если от нее пришли в смятение стихии, она не могла ограничиться лишь территорией Египта и сопредельных стран. Такая катастрофа должна была затронуть все континеты, весь земной шар.

Что могло стать причиной столь грандиозной катастрофы? Этого Великовский не знал. Одно было ясно: память о ней должны хранить древнейшие священные книги, литературные памятники, предания других народов, а не только еврейские, арабские и египетские.

Сначала Великовский обратился к источникам древнего Китая. Первые поиски не принесли желаемых результатов. Катастроф было много, но в их описании не просматривалось сходства с теми, о которых рассказывали Библия и египетские папирусы.

Следующим объектом изучения стали памятники древней Америки: священная книга народа майя “Пополь-Вух”, “Анналы какчикелей”, Троанский и другие кодексы, – то немногое, что осталось от великой письменности, уничтоженной на кострах монахами. Здесь Великовского с первых шагов ожидали откровения.

В рукописях и кодексах Месоамерики настойчиво звучала тема всесокрушающих природных катаклизмов – пожаров, потопов, землетрясений. Стоило сделать скидку на местный колорит, и картина получалась именно такой, какой ее описывала Библия. Те же “египетские казни”, только на Американском континенте.

Исследователи, задолго до Великовского изучавшие эти манускрипты, обращали внимание на обилие природных катастроф и терялись в догадках: что за катастрофы, по какой причине они происходили? И ни одному ученому монаху не пришла в голову мысль сопоставить похожие описания в Библии и в рукописях американских индейцев. Не только приметы, детали, но и последовательность “казней” в тех катастрофах была той же, что в книге Исхода. Одна из рукописей даже содержала эпизод с чудесным обнажением дна – индейское племя благодаря тому чуду смогло уйти от погони преследователей.

Но если катастрофа в равной мере затронула Африку и Америку, значит, она носила глобальный характер. Тогда в чем ее причина?

Перечитывая американские рукописи, Великовский обратил внимание, что в них настойчиво повторялось имя планеты Венеры. Майя называли Венеру косматой, волосатой, хвостатой звездой. Это в точности совпадало с тем, как принято называть кометы. Кома – на латыни значит “волосы”.

От других “подвижных звезд” Венера отличалась не только размерами и яркостью. Остатки ее кометного хвоста подчас принимали причудливые формы. Афина Паллада изображалась в громоздких шлемах со множеством накладок-украшений в виде перьев. На одной древней монете шлем Афины украшает фантастическое хвостатое чудовище. Другие ипостаси планеты Венеры (Исида, Иштар) изображались с рогами. Свою Венеру – Кецалькоатля – народы Месоамерики представляли в виде “змея, покрытого перьями”. Эти детали возвращают нас к кометной сущности Венеры, подтверждая, что все племена и народы земного шара видели в небе один и тот же, с небольшими вариациями, образ.

Испанские монахи с удивлением отмечали, с каким трепетом, пристрастием наблюдали майя за восходами и заходами Венеры, следили за ее перемещениями, переливами цвета. Индейцы боялись Венеры. Стоило ей появиться на небосклоне, как в домах затворялись окна и двери, даже печные трубы: считалось, она может заразить человека дурной немочью. В то же время народы Месоамерики поклонялись Венере и вплоть до начала XIX столетия приносили ей человеческие жертвы.

Для индейцев Венера была грозным божеством по имени Кецалькоатль, что переводится как “зеленая змея, покрытая перьями”, иначе говоря, пернатый змей. Змей, который умеет летать. Зрительный образ напомнил о косматой, волосатой, хвостатой звезде, или комете.

Совершенно очевидно, что отношение к Венере у народов майя было особое, не то, что к другим планетам. На исходе пятидесятидвухгодичного цикла майя собирались в одном месте в ожидании светопреставления. Когда же выяснялось, что конца света не будет, майя в варварски-красочном обряде приносили человеческие жертвы Кецалькоатлю-Венере и затем возвращались к повседневным делам в полной уверенности, что им отпущено еще пятьдесят два года безбедного существования.

Тот же странный цикл, с разницей всего в два года, с тем же ожиданием конца света был у евреев. Каждый пятидесятый год считался у них юбилейным. Чтобы предотвратить светопреставления, совершались обряды очищения, приносились жертвы, не столь жестокие, как в Месоамерике: жертву заменял так называемый козел отпущения. К этому сроку отпускались рабы (если они были евреи), а проданная или заложенная земля возвращалась исконным владельцам.

Но что могло приходить или наступать с интервалом в пятьдесят или пятьдесят два года?

Впервые разгадка забрезжила при изучении рукописей майя, и на подозрении сразу оказалась Венера. Правда, было непонятно, как могла прекрасная Венера превратиться в пугало для людей.

Чтобы найти ответ на этот вопрос, Великовский знакомится с тем, как воспринимали Венеру в других регионах мира. Выяснилось, что у всех народов и племен – в Европе, Азии, Южной Америке, на островах Океании – отношение к Венере было особым. Древние народы ее вроде бы и не считали планетой. И почему-то все главные божества в какой-то момент становились ее олицетворением, ей приносились жертвы, ей шептались и пелись молитвы.

Но если на людей наводила страх комета со столь коротким периодом обращения, куда она делась в последующие времена? Была выброшена из Солнечной системы? Повадками вышибалы славился Юпитер: при сближении с кометами он своим притяжением увеличивал их скорость, превращая кометные орбиты в гиперболические, что равнозначно удалению комет из Солнечной системы.¹ Значение имеют скорость и направление движения кометы. От этих факторов зависит ее новая орбита после того, как она пройдет мимо Юпитера, – то ли будет эллипс, то ли гипербола.

Но вот Юпитер отшвырнул от себя комету, и на пути у нее оказывается Земля. Они сближаются, происходит столкновение, не в буквальном смысле. Соприкосновение атмосфер космических тел – тоже столкновение с серьезными последствиями. Если астрономическое тело будет достаточно крупным, вращение Земли вокруг оси замедлится, а то и вовсе остановится. Ось в принудительном порядке изменит наклон. Полярные зоны планеты сдвинутся в умеренные широты, и, напротив, умеренные окажутся за Полярным кругом.

Воды мирового океана под действием сил притяжения взметнутся ввысь на несколько километров, а затем, когда Земля разминется с пришельцем, та масса воды прокатится по континентам, сметая все на своем пути. И, скорее всего, не будет прежнего расклада воды и суши. Где высились горы, появятся равнины, а моря и цветущие долины превратятся в пустыни.

Силой притяжения будут разбужены старые, дремавшие вулканы, запылают новые, и по земле растечется горячая лава. Планета содрогнется от мощных землетрясений. Канут в бездну материки, вместо них поднимутся новые земли и будут плескаться новые моря.

Планету захлестнут потопы и пожары. Большая часть человечества погибнет. Оставшиеся в живых будут обречены на прозябание в глубоких сумерках. Земная атмосфера от извержений тысяч вулканов, от гари и пепла вселенских пожаров, земной и космической пыли помутнеет на долгие годы, и солнечный свет даже в полдень не сможет пробиться к земле. “Тенью смертной” называет тот сумрак Библия, “сумерками богов” именуется он в нордических преданиях.

Но даже если виной всему была шальная комета, подобно праще запущенная Юпитером в сторону Земли, причем тут Венера, спокон веку в урочные часы блиставшая на небесах?

И тут Великовского, задавшего себе подобный вопрос, ожидало еще одно откровение: Венеры в древнейших астрономических таблицах нет! Ассиро-вавилонские, халдейские, индийские источники упоминают о Венере не ранее VII в. до н. э. И что совсем удивительно, первые упоминания о ней подтверждают, что это еще не вполне усмиренная Венера, обегающая Солнце по кругу, а строптивый подкидыш, обращавшийся по неупорядоченной орбите, постоянно угрожая своим соседям, Земле и Марсу.

Великовский искал Венеру во всех доступных источниках. Но древние звездочеты знали о существовании лишь четырех “подвижных”, невооруженным глазом видимых звездах – Меркурии, Марсе, Юпитере и Сатурне.

Ученых это озадачило? Не очень. Отсутствие Венеры ученые объясняли тем, что “она входит в триаду вместе с Луной и Солнцем” (Э. Ф. Вайднер).

Известный историограф древней астрономии Б. Ван-дер-Верден, отслеживая упоминания Венеры в “Авесте”, священной книге персов, отметил, что планета Венера отождествляется с богиней Анахитой, хотя, по мнению других авторитетов, Анахита персонифицирует Млечный Путь. По этому поводу Ван-дер-Верден замечает: “Мне кажется, что текст “Яшт” легче понять, если мы отождествим Анахиту с планетой Венерой. В “Яштах” Анахита называется могущественной и великолепной. Подходят ли эти эпитеты для описания слабого Млечного Пути? Утверждается, что движение Анахиты совершается выше Солнца и что она может покидать область звезд и перемещаться ближе к нам (курсив, конечно, наш)“.

Если бы книга Ван-дер-Вердена “Пробуждающаяся наука. Рождение астрономии” появилась раньше, это высказывание наверняка было бы приобщено Великовским для подтверждения своей теории. Конечно же, Анахита – это Венера, которая в былые времена могла покидать область звезд и перемещаться ближе к Земле и Марсу, чтобы вести космические войны, о которых рассказывает Великовский. Апозже, когда Солнце приручило Венеру, запустив ее на круговую орбиту, Анахита могла отождествляться с прекрасным и негрозным Млечным Путем. Перераспределение божественных ролей для всех пантеонов – вещь обычная.

С тех пор, как астрономы получили в свое распоряжение телескопы и хитроумную аппаратуру, их отношение к древним собратьям по ремеслу стало крайне снисходительным. Действительно, астрологи и звездочеты многого не знали, многого не способны были увидеть, но восходы и заходы Венеры они умели точно фиксировать.

При раскопках во дворце ассирийского царя Ашшурбанапала нашли библиотеку глиняных табличек. Среди них оказались клинописные астрономические тексты с записью наблюдений восходов и заходов Венеры. Они известны как таблички вавилонского царя Амми-цадуки.

Первые расшифровки текста были опубликованы монахом, знатоком древней астрономии Францем Куглером в 1907 и 1910 годах. Ученые получили полный список восходов и заходов Венеры за 21 год. Скандальность этих данных заключалась в том, что Венера в некий период древней истории вела себя неподобающе. Когда могло произойти такое?

Итальянский астроном Скиапарелли полагал, что речь должна идти о VII- VIII веках до н. э. Однако на одной табличке стояло имя Амми-цадуки, малопримечательного царя Старовавилонской династии. Годы его правления неизвестны, но сохранилось упоминание, что он взошел на престол через 146 лет после Хаммурапи. Но годы правления этого царя тоже вызывают споры – где-то между 1900 и 1680 гг. до н. э. назывались, впрочем, и более близкиестолетия. Было выдвинуто предположение: имя Амми-цадуки вставлено позже переписчиком (сохранилось несколько копий табличек), дабы древностью придать больший вес астрологическим прогнозам, сопровождавшим каждое наблюдение Венеры.¹ Однако это не снимало скандальности неурочных появлений Венеры.

О том, как ведет себя наша Венера, знают даже прилежные школьники. Планета совершает полный оборот вокруг Солнца за 224, 7 суток. Это сидерический (звездный) год Венеры.

Земля обращается вокруг Солнца по более длинной орбите и с меньшей скоростью, а потому для наблюдателя с Земли Венера вернется в ту же точку относительно нашей планеты лишь через 584 дня. Это синодический год Венеры.

Каждое утро в течение 71 дня восход Венеры опережает восход Солнца. Так будет продолжаться, пока Венера не достигнет предельной точки к западу от восходящего Солнца. В это время ее называют Утренней звездой, или Люцифером. С каждым последующим утром она будет подниматься все ниже и ниже, пока не достигнет верхнего соединения. Так будет продолжаться 221 сутки. Примерно за месяц до конца того периода Венера станет невидима – потонет в солнечных лучах позади Солнца (в верхнем соединении), и это продлится более двух месяцев.

В последующие 221 сутки она станет отступать от средней точки верхнего соединения, ненадолго появляясь над горизонтом после захода Солнца уже в облике Вечерней звезды, или Геспера. Сначала она будет отдаляться от заходящего Солнца, а затем, достигнув крайней точки, – в продолжение 71 дня сближаться с ним. Наконец Венера оказывается в нижнем соединении – между Землей и Солнцем – и опять в продолжение нескольких дней она невидима в его лучах, после чего становится Утренней звездой, и все повторяется сначала.

Венера из табличек Амми-цадуки не признавала урочных восходов и заходов. Вместо положенных семидесяти дней порой отсутствовала в небе до пяти месяцев или появлялась на месяц раньше положенного. Если бы речь шла о неточности наблюдения, ошибка была бы в несколько дней, но никак не месяцев. Так, может, перепутаны месяцы? Но каждое наблюдение отмечено датой и числом дней, разделяющих предыдущее наблюдение.

И тогда ученые попросту отмахнулись от странных табличек с тлетворным душком астрологии, признав их данные недостоверными.

Великовский отыскал записи наблюдений Венеры древнеиндийских астрономов, в них также обнаружилось разительное несоответствие восходов и заходов древней Венеры сравнительно с нашей. И там уже другие комментаторы вынесли им точно такой же приговор: “Все эти записи совершенно недостоверны”. “При наблюдениях совсем не обращалось внимания на действительно происходившие движения на небе”.

А что в действительности происходило на небе? Почему Венера, перестав быть грозной кометой времени исхода, все еще не стала прирученной планетой?

Усмирение Венеры проходило постепенно. Приемыш Солнца, перестав в прямом смысле быть кометой, еще долго кружил по вытянутой орбите, на которой его небесные пути перекрещивались с путями Земли и Марса.

Да и внешне она отличалась от других “подвижных” звезд. У нее были внушительные рога – остатки растерянной в космических войнах комы. Тогдашняя Венера была похожа на голову рогатого животного, то ли быка, то ли коровы. Венера рогатая (Venus cornuta), так ее называли в древности. И все земные божества, ее олицетворявшие, изображались рогатыми. Возможно, отсюда пошел или возродился культ быка Аписа в Египте и коровы – в Индии.

Веря и не веря в нарождавшуюся гипотезу, Великовский ни на миг не упускает из виду Венеру. Новыми глазами перечитывает все, что имеет отношение к “косматому светилу” в библейских книгах, в египетских, ассиро-вавилонских, индийских источниках. Изучает молитвы и гимны, ей посвященные, культы богинь, ее олицетворявших, не оставляя без внимания сказания и легенды живущих первобытной жизнью племен, обитателей островов, затерянных в океане. Оказывается, и они, веками оторванные от цивилизации, в своих мифах и преданиях о давней катастрофе рассказывают примерно то же, что цивилизованные народы Древнего мира.

Лишь на втором году изысканий Великовский возвращается к китайским источникам, и тут его ожидают новые находки.

Он ищет поддержку своей гипотезе в пожелтевших подшивках малотиражных журнальчиков, в ученых записках, которые даже в год своего издания вряд ли были прочитаны более, чем дюжиной знатоков. Авторы тех узкопрофессиональных изданий, – археологи, историки, этнографы, антропологи – в свое время увлеченные какой-то проблемой, при решении ее, как это нередко бывает, сталкивались со многими странностями, для которых не находилось ответов. И честные труженики науки высказывали свои недоумения по поводу тех или иных фактов, не пытаясь искать разгадку за пределами общепринятой точки зрения.

В Фаюмском оазисе, в Египте, археологи раскопали древние, в хорошем состоянии солнечные часы, которые, однако, упорно не желали показывать точное время на своей широте, зато исправно выполняли обязанности за сотню-другую километров северней от места находки. Но к чему было держать в Фаюме часы, которые показывают точное время в другом месте, терялись в догадках археологи.

Известно, что порталы храмов ориентированы точно на восток. Однако при раскопках фундаментов древнейших сооружений выяснялось, что их двери смотрят на восток с небольшими отклонениями. Неужели древние зодчие не умели точно определить местонахождение востока?

Археологи раскопали на Аляске, за Полярным кругом, не просто большое селение, а город с самобытной, неэскимосской культурой. Как мог он там появиться?

Немало загадок задал ледниковый период: как многотонные валуны оказались на горных вершинах за десятки километров от своих исконных мест; почему следы ледниковых отложений (морены) иногда тянутся не в направлении экватора (что было бы в согласии с ледниковой теорией), а удаляются от него?

Великовский старательно собирал подобные недоумения. Они служили строительным материалом для его теории. Озадаченность специалистов в его построениях получала логичное, более того – изящное объяснение. Читатель мог не соглашаться с автором, ничего не принимать на веру, даже спорить с ним. Но только ли с ним?

В какой-то момент читатель, доверяющий здравому смыслу и собственной способности логически мыслить, под напором фактов и свидетельств был готов принять жуткую картину апокалипсиса Иммануила. Громада земного шара, словно театральные кулисы, с горными кряжами, морями, континентами, вдруг начинала крениться, и Северный полюс уплывал к нынешней Баффиновой Земле. А по другую сторону земного шара просторы, известные ныне как Сибирь, из умеренной зоны поднимались к высоким широтам со всем сущим на них – стадами мамонтов, еще не дожевавшими листья кустарника (тот кустарник по сей день растет в Китае), с домами, юртами, городами, не догоревшими кострами и людьми. Все это – мамонты, люди, селения – вскоре в зоне мертвящего холода. А в других частях света все живое будет погибать от землетрясений, пожаров, потопов… Фрагменты той апокалиптической картины читатель встретит в разных главах книги и за нарочито аскетичным, лишенным эмоций и восклицательных знаков стилем несомненно ощутит скрытое волнение автора.

Но если даже Великовский прав в главном, вряд ли прав он в частностях. Уж очень все гладко, красиво – и жутко! – в его описаниях. Если все происходило так, то устоявшийся ньютоно-дарвино-лайелевский мир с его постулатами гармонии при микроскопических, на миллионы лет растянутых изменениях, именуемых эволюцией, окажется разрушенным, и человек опять пребудет во власти древнего метафизического ужаса, предчувствий сокрушительных катастроф.

История преображения кометы в планету Венеру – лишь первый акт космической драмы, разыгравшейся в середине второго тысячелетия до н. э. Перестав быть кометой, этот подкидыш долгое время не желал становиться законопослушным членом Солнечной системы. Народы, зная из преданий об опасном норове Венеры, со страхом и молитвами наблюдали за ее перемещениями, переменами облика и цвета.

Внешне Венера была тогда иной. Судя по многочисленным гимнам (“светоч небес и гроза народов”), написанным в ее честь, она была во много крат ярче, быть может, потому что не успела остыть после поединков. И еще потому, что была ближе к Земле.

Прошло примерно семь веков, и Венера, уже не комета, но все еще не планета, снова вышла на тропу войны. В какой последовательности развивались события той небесной кампании, у Великовского, похоже, не было ясности, и он предпочел не фантазировать. Но суть их в следующем.

В какой-то момент Венера, обращавшаяся по вытянутой орбите, оказывается в недозволенной близости от Марса. Тот принимает первый удар. Столкновение не было прямым – соприкоснулись атмосферы. Планеты мерились силами тяготения. Блистали молнии, летели искры, –гигантские огненные сгустки планетарного электричества (если таковое существует).

Земляне воспринимали это как битву планетных богов. От трения атмосфер рождались миниатюрные по космическим меркам кометы, они летели впереди и с флангов Марса, светились, пламенели и казались воинами в блестящих доспехах. Древнеиндийские гимны “Ригведы” называют их марутами. Сам же Марс мчался в колеснице, запряженной конями, которым древние греки дали имена Страх и Ужас, Бегство и Распря. Это спутники Марса.

С той поры смирная планета Марс становится символом воинской доблести, ратных подвигов, грозным богом войны, особенно для молодых энергичных народов, таких, как римляне в Европе, ассирийцы в Передней Азии, майя в Америке. Мечом отвоевывают они жизненное пространство, создают свои империи. Планета Марс – их главное божество. К нему – Нергалу, Уицилопочтли или по-иному звучащим именам планеты Марс – возводят свое происхождение земные цари.

И вот они сблизились – Марс и Венера – в блеске молний, средь дымных столпов, и в небе, как в волшебном фонаре камеры обскуры, появляются зримые образы – колесницы, кони, воины. Рыскают волки, извиваются змеи, шмыгают мыши. Иногда на небесном экране возникало нечто фантастическое, дотоле невиданное: помахивая помелом, летала в ступе баба-яга. В это было бы трудно поверить, если бы обитатели Европы и племена майя, между собой никогда не общавшиеся, одинаково хорошо не запомнили тот зрительный образ. И конечно же на поле брани многократно возникал многоглавый, огнедышащий дракон, с ним сражался и его побеждал Марс.

Из пламени и плоти задымленных атмосфер сотканные образы глубоко запали в души людей и в преданиях, легендах, сказках передавались из поколения в поколение.

Марс заслонил собою Землю, принял первый удар. Ему это дорого стоило: он лишился атмосферы, поверхность покрылась разломами, гигантскими вулканами. Щитовой вулкан Olympus Mons в поперечнике достигает 600 км, а вершину свою он вознес на 25 км. Ничего подобного на Земле нет. Если существовала на Марсе жизнь, на том она и пресеклась.

Более массивная Венера заставила Марс изменить орбиту, подвинув ее поближе к Земле. Это стало поводом для новых борений. В очередное Великое противостояние Марс пошел войной на Землю, пытаясь отнять у нее Луну. Об этом тоже сохранилось немало преданий, которые в наш трезвый век, понятно, почитаются сказками.

Даже Библия, самая читаемая в мире книга, не говоря о египетских папирусах и мексиканских кодексах, для многих все еще остается “вещью в себе”. Образно говоря, это труднодоступный массив с лабиринтом ущелий, куда без надежного проводника лучше не заглядывать. В первой части книги о Венере таким проводником для нас был сам автор. Мы слушались его, верили ему. Но вот наступает время Марса. Система доказательств та же – священные книги, литературные памятники, мифы, предания. Но среди малознакомых текстов вдруг всплывает “Илиада”, и Великовский обещает на ее примере показать не только “космическую подоплеку” эпоса Гомера, но и решить стародавний вопрос – когда была создана эпическая поэма.

“Илиаду” мы знаем, обязаны знать. Гнев Ахилла, смерть Патрокла, поминки, Троянский конь, описание щита Ахилла… Каждый сможет что-то припонить. Однако о космической катастрофе нигде ни слова. Великовский предлагает перечитать поэму новыми глазами, особое внимание обращая на второй, а по его мнению, первый план повествования –происходящее на небесах.

Олимпийские богиразделились на два лагеря, одни, во главе с Афиной Палладой, поддерживают греков, другие на стороне троянцев, их самый ярый заступник Арес. Да, мы помним споры и препирательства небожителей, их взаимные упреки и поношения, а затем жаркие схватки на поле боя. Но от тех сцен разило шутовством, несерьезностью, и при чтении мы торопились пробежать их глазами, чтобы поскорее вернуться к героям из плоти и крови, которые сражались на земле под стенами Трои.

Точно так же и бесчетные поколения читателей “Илиады”, говорит Великовский, не обращали должного внимания на аллегорический смысл происходящего в небесах, хотя это куда важнее, чем то, что творилось на земле.Убедившись, что Афина Паллада олицетворяет планету Венеру, Великовский не сомневался в том, что противник ее, Арес, “истребитель народов, стен сокрушитель” – это планета Марс, с которым Венера сближалась в VII – VIII в. до н. э. По крайней мере два таких сближения запечатлены в “Илиаде”. Афина и Арес (планеты Венера и Марс) столь же значимые герои, как Ахилл и Гектор. В пятой песне Арес, по подсчетам Великовского, упоминается более трех десятков раз. А решающие сражения между богами-планетами описаны в двадцатой и двадцать первой песнях.

Обилием цитат Великовский показывает небесную битву, космическую катастрофу, как она рисовалась незрячему (по преданию) Гомеру. Приметы битвы те же, что в Библии, в папирусах и кодексах. Читая Гомера, видим и слышим, как “все затряслось от кремнистых подошв до верхов многоводных Иды” (горная цепь к югу от Трои), как содрогались земные недра (“В ужас пришел под землею Аид”, владыка подземного царства), как Гера (богиня Земли, иначе говоря, сама Земля) “глубокий мрак распростерла” и как затем пришел “пожирающий пламень”. Сначала “рыбы в реке затомились” (эта деталь повторяется и в мексиканских преданиях), а уж потом “от огня раскалилися волны, вода клокотала.” И наконец те строки, что связуют воедино, происходящее вверху и внизу: “Вкруг, как трубой огласилось великое небо…” Это “Арей налетел на Палладу Афину.”

У Гомера все описанотак, как происходило в действительности. Марс, будучи слабее Венеры (его масса в несколько раз меньше), во всех поединках терпит поражение. После битвы Афина-Венера говорит побежденному Арею-Марсу:

Или доселе, безумный, не чувствовал, сколь пред тобою

Выше могуществом я, что со мною ты меряешь силы?

Марс был выброшен из прежней орбиты и, оказавшись ближе к Земле, пытался отнять у нее Луну. Именно по такому сценарию должны были бы развиваться события, если бы Марс приблизился к Земле – Луна обречена стать планетой раздора. Отголоски этого слышны в изящном гомеровском иносказании, когда Афродита, богиня Луны, пытавшаяся принять участие в битве богов, получает от Зевса-Юпитера внушение:

Милая дочь! Не тебе заповеданы шумные брани.

Ты занимайся делами приятными сладостных браков;

Разумеется, это следует воспринимать с улыбкой. Но одно бесспорно: если бы Марс и сегодня вдруг каким-то образом непозволительно близко подошел к Земле, между ними завязалась бы борьба за обладание Луной.

Все или почти все приметы великой катастрофы у Гомера присутствуют. Но в какой-то момент в нас должны проснуться протест и досада, разбуженные прошлым (классическим!) восприятием “Илиады”. Почему нас заставляют в Афине видеть планету Венеру, а в Аресе – планету Марс? Мифология греческого Олимпа полна подобных историй – поэтических, трагико-комических, не счесть в ней примеров жестокости, коварства,похотливости небожителей. И что же, во всех тех курьезах следует искать подоплеку природно-космических происшествий? Если не во всех, то во многих, говорит Великовский и мимоходом обещает раскрыть потаенную суть многих мифов, в частности, тех, что повествуют об отношениях Кроноса (планета Сатурн) с Юпитером. Пока же необходимо доказать, что Афина Паллада – это действительно планета Венера, а ее противник, Арей – планета Марс. И Великовский выкладывает, как всегда, напоследок, свои самые важные доводы

Оказывается, скрытая для нас космическая подоплека событий, изложенных Гомером в форме бурлеска, в древние времена для многих не являлась секретом. Неожиданная цитата из Лукиана: “Сближение Венеры и Марса – вот что породило поэзию Гомера.” Не богов Венеры и Марса, а сближение планет Венеры и Марса – вот истинный смысл космической фабулы гомеровского эпоса. То, что подобное мнение в древности было достаточно распространенным, подтверждается другой цитатой из Гераклита (не Гераклита Эфесского, а стоика I в. до н. э.), автора “Гомеровских аллегорий”, где он спорит с оппонентами, считавшими, будто битва богов в “Илиаде” на самом деле означает столкновение планет. А то, что Арес – это планета Марс недвусмысленно подтверждается еще одним древним сочинением – “Гомеровскими гимнами”:

“Семь небесных кругов” –орбиты семи известных древним небесных тел, включая Солнце, Луну и – самое удивительное! – Землю, которую неведомый автор “Гомеровских гимнов” тоже считал планетой, наряду с прочими “пламенными дисками”, совершающими в небе свой урочный путь.

А теперь оставим стародавние времена и вернемся в 1940-е годы.

Давая обещание прочитать рукопись, доктор Шепли был уверен, что ему больше не придется иметь дела с Великовским. Прошло всего два дня после их встречи в отеле “Коммодор”, и Великовский отправляет Шепли письмо с просьбой провести спектроскопический анализ атмосфер Марса и Венеры. В первом случае он ожидал, что будут обнаружены линии аргона и неона, а в атмосфере Венеры – углеводы, что означало бы наличие там нефти. Именно этот анализ больше всего волновал Великовского, но первым, в целях маскировки, был поставлен Марс.

У доктора Торндайка, рекомендованного Шепли для прочтения рукописи, времени, как и следовало ожидать, не нашлось. Зато доктор Хорас Каллен прочитал ее за считанные дни и пришел в восторг.

Уже тогда была расхожей мысль, что в XX веке с его засильем телефона и телеграфа у людей не найдется ни времени, ни желания вести переписку, как в прежние века, оставивших богатое наследие эпистолярной литературы. Но о книге Великовского сохранились десятки писем, пространных, неторопливых, написанных в лучших традициях жанра. В них есть все – восхищение, ненависть, лукавство, ущемленное чувство собственного достоинства, прозрачные намеки, глубинный подтекст… Вот выдержки из первых двух.

Дорогой Харлоу,

Только что закончил чтение рукописи. Взял в руки и не смог оторваться… Мне кажется, Великовский выдвинул серьезную, заслуживающую внимания ученых теорию, отмеченную высокой степенью научного воображения, что в наше время само по себе редкость. Если состоятельность теории будет доказана, это потребует пересмотра содержания и некоторых положений не только астрономии, истории, но и целого ряда дисциплин антропологического и общественного профиля. Но даже если правота его теории не будет доказана, она сохранится в памяти как одно из великих прозрений, не столь часто озаряющих историю человеческой мысли.

Я настолько поражен тем, что написано доктором Великовским, как и путем, приведшим его к этой гипотезе, что с нетерпением ожидаю результатов решающего теста, каким мог бы стать спектроскопический анализ…

Харлоу Шепли – Хорасу Каллену. 27 мая 1946 г.

Дорогой Каллен!

Сенсационное заявление д-ра Иммануила Великовского вопреки ожиданиям не увлекло меня, несмотря на приятную внешность и подкупающую искренность автора, поскольку его выводы, что совершенно очевидно, основываются на недостоверных данных. Из древней истории и литературы он выбрал сомнительные наблюдения, которые современная наука либо проглядела, не заметила, либо отвергла в пользу куда более достоверного материала – наблюдений.

Утверждения д-ра Великовского о том, что на исторической памяти человечества в Солнечной системе произошли структурные изменения, чреваты последствиями, о которых он, пожалуй, не подумал. Или не сумел доходчиво объяснить во время нашей короткой беседы. Если в исторические времена в Солнечной системе произошли изменения, хотя наша небесная механика, вне всяких сомнений, за долгие годы имела возможность проверить как местоположение, так и движение членов планетарной системы на тысячелетия вперед и вспять, так вот, тогда получается, что законы Ньютона неверны. Неверны законы механики, которые исправно работают, поддерживая аэропланы в полете, которые управляют океанскими приливами, решают массу проблем повседневной жизни. Иными словами, если д-р Великовский прав, то мы, все остальные, просто безумцы.

Можно себе представить, как был обижен Каллен. Они с Шепли были не просто коллегами, до той поры ничто не омрачало их добрые, приятельские отношения еще со студенческих лет. Каллен в письме прочитал не только неприязнь к Великовскому, но и неверие в его, Каллена, способность профессионально, по достоинству оценить рукопись. И, поборов гордость, он напишет Шепли еще одно письмо, которое положит конец их многолетней дружбе.

Харлоу Шепли не только отрекся от обещания на известных условиях прочитать рукопись, но и помочь Великовскому провести спектроскопические анализы. Сославшись на то, что аппаратура Гарвардской обсерватории настроена на решение иных задач, Шепли рекомендовал с подобной просьбой обратиться к доктору Адамсу, директору Паломарской обсерватории.

Великовский был не слишком обескуражен. Он и не надеялся, что все пойдет гладко. Конечно, ему хотелось получить беспристрастный отзыв о своей работе. Мнение доктора Каллена было весомо. Но это он расточал восторги по поводу незавершенной рукописи о снах, которые снились Фрейду. Вполне возможно, благожелательное отношение невольно передалось и на “Миры в столкновении”.

Вторым человеком, прочитавшим рукопись, был Джон О’Нил, редактор отдела науки газеты “Нью-Йорк Геральд Трибюн”. Великовскому попалась на глаза книга О’Нила о Николе Тесле, неоцененном по достоинству изобретателе и новаторе. Позиция автора показалась Великовскому созвучной его собственным идеям. Безо всяких рекомендаций он позвонил О’Нилу, и тот согласился прочитать рукопись.

В редакции Великовского встретил невысокий, седой, усталый человек. Принимая пухлую рукопись, он указал на стол, заваленный штабелями папок, и предупредил, что прочитать сможет только осенью, хотя лето было в разгаре. Что делать? Пришлось согласиться.

Но через несколько дней раздался звонок. Секретарь О’Нила попросила Великовского срочно приехать в редакцию, где О’Нил, сам себе удивляясь, рассказал, как раскрыл рукопись с намерением просто пролистать, дабы понять, о чем идет речь, но так и не смог оторваться, захватил ее с собой на уик-энд и прочитал одним духом. Теперь О’Нил просил у автора разрешения опубликовать в газете нечто вроде очерка или анонса о еще не вышедшей книге. Как раз этого – излишней сенсационности – Великовскому хотелось меньше всего, но в тот момент он не смог отказать.

11 августа 1946 года в “Нью-Йорк Геральд Трибюн” – впервые в американской печати было упомянуто имя Иммануила Великовского, автора неопубликованной книги, которую, по всему было видно, ожидала бурная судьба.

В своем отзыве О’Нил не столько излагал гипотезу Великовского, сколько передавал свои впечатления от прочитанного. И рассуждал о том, что в людских умах укоренилась вера, будто жизнь на планете и во Вселенной в общем и целом протекает размеренно, стабильно, без потрясений и катаклизмов космического порядка. Но подобное мнение скорее всего обманчиво, оно правомерно лишь в периоды дремлющей космической активности.

В своей работе, представляющей блестящий образец научного исследования, писал О’Нил, никому не известный в Америке Иммануил Великовский проанализировал древнейшие памятники народов Шумера, Вавилонии, Индии, Китая, Египта, Персии, Палестины, и то немногое, что сохранилось от цивилизаций майя и ацтеков, и, сопоставив их, сумел убедить читателя, что древние тексты рассказывают об одних и тех же космических катастрофах, происходивших в недалеком прошлом. Работа Великовского, по мнению рецензента, представляла собой величественную панораму истории Земли и человечества, панораму, бросающую вызов ученым.

Доктор Гордон Атуотер, прочитав рецензию, позвонил Великовскому и попросил разрешения познакомиться с рукописью. Атуотер был директором астрономического отдела Нью-Йоркского музея истории естествознания, а также куратором Хейденского планетария. “Миры в столкновении” настолько его увлекли, что он решил создать сценарий для программы в своем планетарии. Впрочем, у Атуотера имелся ряд замечаний, в частности, он советовал автору поработать над языком и стилем будущей книги. Совет был справедливым.

Когда окончательно созрел замысел книги, возник вопрос: на каком языке писать? Проще всего было бы писать на русском. После России ему приходилось писать на немецком и на иврите. Ему советовали писать на одном из тех языков, которым он владел свободно, а затем отдать рукопись в перевод. По здравом размышлении выбрал все же английский. Его Великовский знал достаточно хорошо, однако не настолько, чтобы писать книги. Решение далось нелегко, но сожалеть не пришлось. Шесть-семь лет, пока собирались материалы, одновременно были годами совершенствования английского языка. Очень скоро Великовский заговорил на нем свободно, хотя до конца своих дней не смог избавиться от акцента.

С июня по ноябрь 1945 года рукопись книги побывала в восьми издательствах и была возвращена автору с благосклонными отзывами: работа, несомненно, интересна, но издательство вынуждено от нее отказаться, поскольку книга не рассчитана на массового читателя.

Иногда автору прямо говорили, что редакторов и рецензентов настораживает обилие постраничных сносок, это отпугнет массового читателя, а без него невозможно рассчитывать на приличный тираж. Нельзя ли уменьшить количество сносок или, в крайнем случае, перебросить их в конец книги?

В этом вопросе автор был непреклонен. К “массовому” читателю Великовский был равнодушен. В одном интервью после выхода книги он заметит: “От своего читателя я ожидаю мужества. Мужества поверить в свою способность самостоятельно мыслить. Читая книгу, он должен заглядывать в сноски и делать собственные выводы”.

Великовский прекрасно понимал силу аппарата книги. Сноски – ее охранная грамота. Подвалы страниц пестрят цифирью и петитом. Подчас к одной единственной фразе дано несколько отсылок к первоисточникам, древним и современным, общеизвестным и раритетам.

С девятого захода “Миры в столкновении” попали в издательский дом “Макмиллан”. У этого издательства была четкая специализация – учебники, учебные пособия, научно-популярная литература. Громоздкий аппарат книги их вроде бы не должен был испугать. Ориентированное на академический мир издательство могло испугаться дерзкой гипотезы Великовского.

Однако все складывалось удачно. Первым рукопись прочитал помощник главного редактора Джеймс Патнем и дал ей самую высокую оценку. Главному редактору рукопись тоже понравилась. Рецензентами были Джон О’Нил и Гордон Атуотер, их положительный отзыв был предрешен.

Но издательство не торопилось, прекрасно понимая, какой критический заряд таит в себе книга и какую бурю она способна вызвать. Лишь год спустя с автором заключили предварительный договор, и работа началась. Выверялись, перепроверялись мельчайшие детали, источники, имена.

Еще через год Великовский подписал стандартный издательский договор, и это стало завершением гигантской работы, которая велась с середины 1939 года и продолжалась девять лет без отдыха.

Все это время семья жила в скромном достатке. Привезенных из Палестины денег хватило на два года. Потом пришлось обратиться к врачебной практике – в ограниченных пределах, без помех работе. Позже, когда рукописи обеих книг вчерне будут закончены, Великовский подрядится писать статьи в “Нью-Йорк Пост” о положении дел на Ближнем Востоке, напоминавшем тогда, как, впрочем, и сейчас, пороховой погреб. За подписью “Обозреватель” в газете прошло несколько десятков статей, написанных со злостью и знанием дела. Излишне говорить, что автор безоговорочно занимал произраильскую позицию, требуя от мирового сообщества применить силу по отношению к арабам.

Впервые за десять лет Великовский позволяет себе отпуск. В конце 1948 года они с женой едут в Палестину, точнее, в государство Израиль, провозглашенное 14 мая того же года. Едут навестить дочь Шуламит, которая по окончании аспирантуры физико-математического факультета Колумбийского университета уехала туда двумя годами раньше. В феврале следующего года Великовские вернулись в Нью-Йорк, где их ожидала верстка “Миров в столкновении”.

Журналисты давно прослышали о крамольной книге. Как только появилась верстка, к Великовскому обратился главный редактор журнала “Harper’s Magazine” с просьбой разрешить опубликовать две статьи с изложением основных тезисов. Великовский был против ажиотажа вокруг невышедшей книги, но редакция проявила настойчивость. Сотрудник журнала Эрик Араби просле нескольких попыток подготовил материал, одобренный автором.

Январский номер журнала за 1950 год с первым очерком был мгновенно раскуплен. В феврале и марте аналогичные публикации появились в “Colier’s”, журнале, тираж которого превышал миллион. В марте же статью с изложением идей Великовского напечатал и журнал “Reader’s Digest”, а его тиражи исчислялись несколькими миллионами. Не отставали от журналов и газеты, нередко перепечатывая журнальные публикации полностью или в изложении.

Все это происходило безо всяких стараний Великовского, а подчас, как он уверяет, вопреки его желаниям. Он был недоволен материалами, подготовленными журналом “Colier’s”, даже пытался остановить публикацию. Он понимал, серьезное научное исследование не терпит вокруг себя газетно-журнальной шумихи. Вполне очевидно, ему будет поставлено в вину, что он добивается признания своей гипотезы в обход компетентной научной оценки. Но не к тому ли он стремился, отправляясь на поклон к Шепли в отель “Коммодор”?

Действительно, журнальные публикации насторожили ученых, некоторых настолько, что, не дожидаясь выхода книги, они поспешили объявить теорию Великовского бредом, а его самого невеждой. Причем такое мнение многие высказывали вполне искренне. Даже из беглых статей становилось ясно, что его гипотеза старается не просто что-то уточнить, дополнить, нет, она ниспровергает основы устоявшихся научных представлений об окружающем мире, истории Земли и человека. Эта масштабность, этот космический охват больше всего раздражали ученых. Откуда взялся этот доктор Великовский? Из какого университета, из какой ассоциации, где список его научных работ? Так он вовсе не доктор, а заезжий лекарь из Палестины. Подвизался в психоанализе. Родился в России. Странно…

После первой публикации в “Harper’s Magazine” академический лагерь, превозмогая леность, перешел в наступление. 25 февраля 1950 года в журнале “Science News Letter” появилась подборка материалов под заголовком “Ученые разоблачают”. Редколлегию этого солидного журнала возглавлял Харлоу Шепли, он же был одним из разоблачителей.

Теперь Шепли знал о роли Венеры в теоретических построениях Великовского, а потому всю силу сарказма обрушил на это положение. Шепли бил прямой наводкой, называя рассуждения Великовского “чепухой и бредом”. Древние звездочеты наблюдали Венеру за многие века до исхода евреев из Египта, следовательно, не могла она стать причиной тех катаклизмов, о которых рассказывал Великовский.

По этому вопросу спор обещал быть долгим. Все зависело от того, к какому веку отнести исход евреев. Великовский был убежден, что исход состоялся в середине второго тысячелетия до н. э. И брался доказать, что до этой даты Венеры не найти ни в одной таблице древних звездочетов. В клинописных табличках царя Амми-цадуки Венера предстает уже не кометой, но еще не той планетой, какой мы знаем ее сегодня. Датировка тех табличек вызывает споры. По мнению авторитетов, записанные в них наблюдения восходов и заходов Венеры следует отнести к VII в. до н. э., иначе говоря, шесть-семь веков после исхода. Но даже если бы речь шла о более ранней дате, это бы доказывало, что Венера и тогда была не той планетой, какой знаем ее сегодня. Вот что мог ответить Великовский, если бы ему предоставили слово.

Антрополог Генри Филд в той же подборке уверял, что евреи не могли пересечь Красное море, как утверждал Великовский. Однако ничего подобного он не утверждал. Если бы Филд прочитал книгу, а не торопливые журнальныепубликации, он бы смог убедиться, что библейское Красное море для Великовского всего лишь знак того, что переход через какую-то водную преграду состоялся, и он предпочитал называть ее Морем Перехода.

Геолог Дейвид Делоу высмеивал Великовского за то, что тот взял на себя смелость утверждать, будто горообразование на планете происходило совсем недавно, тридцать пять веков назад. Горы выросли миллионы лет назад и с тех пор не подвергались существенным изменениям. Действительно, такова была расхожая точка зрения, и шла она от Чарльза Лайеля, геолога прошлого века, считавшего, что на протяжении миллионов лет горы изменялись лишь под воздействием ветра и воды. Но в XX веке все громче высказывались мнения о том, что основные горные системы возникли на Земле сравнительно недавно.

Публикация в “Science News Letter” была лишь легкой атакой. При всей солидности журнал имел ограниченный круг читателей, его читали только “свои”. По замыслам гарвардского штаба, главный удар предстояло нанести статье с хлестким заголовком “Чепуха, доктор Великовский!”, которую взялся напечатать популярный журнал “Reporter”. Статью подготовила доктор Сесилия Пейн-Гапошкин, в прошлом аспирантка Шепли, а в ту пору сотрудница Гарвардской обсерватории. Чтобы убедить читателей в беспочвенности утверждений Великовского, Пейн-Гапошкин обратилась к центральному моменту книги, который автор назвал “самой невероятной историей”, ибо речь шла об остановке Солнца и Луны на небе (“И остановилось солнце, и луна стояла… и не спешило к западу почти целый день”, Иисус Навин 10:13). Великовский признал библейский рассказ правдивым, обосновывая его тем, что проходившая вблизи комета замедлила вращение Земли. При этом часть камней из головы и хвоста кометы просыпалась на Землю, чем объясняется известный эпизод, описывающий сражение израильтян с царями ханаанскими у Вефорона.

Пейн-Гапошкин утверждала, что такая остановка немыслима, что все живое на Земле погибло бы, а моря и океаны, в том числе и воздушный океан, оказались бы выплеснутыми в космическое пространство.

Действительно, тот вопрос для Великовского был головной болью. Если бы с Землей произошло то, на чем настаивала Пейн-Гапошкин, его книга и впрямь становилась собранием небылиц. Но к тому времени, после консультаций со специалистами, он уже знал ответ.

Все дело в том, что Пейн-Гапошкин, не упомянула основное условие: постепенность замедления вращения. Земля замедляла вращение по мере сближения с крупным космическим телом! На широте Египта, где линейная скорость Земли составляет 900 миль в час, человек ощутил бы на себе давление силой 150 граммов, а само замедление проходило бы со скоростью 1, 85 см в секунду.

Утаив от неискушенного читателя фактор постепенности, автор статьи подводила его к мысли о полной абсурдности гипотезы Великовского. Ведь если бы мчащийся с такой скоростью самолет внезапно сделал остановку, он бы рассыпался на куски, и все пассажиры погибли. Но самолеты благополучно приземляются на аэродромах, потому что постепенно снижают скорость.

Журнал “Reporter” со статьей Сесилии Пейн-Гапошкин вышел 14 марта 1950 года, когда тираж уже был отпечатан, но книга еще не поступила в продажу.

Между тем кампания против Великовского набирала обороты. От профессора Чикагского университета Ливио Стеккини Великовский узнал интересную подробность. Декан физико-математического факультета призвал преподавателей направлять в издательство “Макмиллан” письма протеста против публикации книги “Миры в столкновении”. Многие отговаривались тем, что книгу не читали, а потому не знают, что писать. Декан объяснил: не надо ничего читать, у секретаря лежит готовый текст письма, остается только поставить подпись.

2 апреля 1950 года “Миры в столкновении” поступили в продажу. После стольких журнально-газетных публикаций книга была обречена на успех. За два с половиной месяца были распроданы 54 000 экземпляров. Книга стоила четыре с половиной доллара, по тем временам сумма не малая. Перекрыв все прежние рекорды, она месяцами удерживала первую позицию в списке бестселлеров. “Ничего подобного наше издательство не помнит”, признался директор по распространению издательского дома “Макмиллан”.

Но агенты-распространители из поездок по стране стали возвращаться с пустыми руками: университеты и колледжи, их привычные клиенты, отказывались что-либо покупать в отместку за то, что издательство, по их словам, совращает доверчивую молодежь бредовыми книгами вроде “Миров в столкновении”.

По чьей-то команде в издательство стали поступать однотипные письма от авторов, объявлявших об отказе сотрудничать в запланированных и продолжающихся изданиях. Для “Макмиллана” это был жестокий удар. Рушилось благополучие, достигнутое десятилетиями упорного труда. Университеты и колледжи были основными заказчиками и потребителями издательской продукции.

На исходе третьего месяца, когда тираж книги был распродан, руководство издательства приняло нелегкое решение отказаться от переиздания. Несмотря на очевидный успех книга не могла возместить неизбежные потери в затянувшемся противостоянии с академическим миром.

Великовского уведомил об этом сам президент издательского дома Джордж Бретт, с которым прежде он не встречался. Речь президента была учтиво-доверительной, но твердой. Он просил автора осознать положение, в котором оказалось издательство, и самому расторгнуть договор. Руководство “Макмиллана” уже подыскало достойного преемника – солидное издательство “Даблдей”, их не страшит конфронтация с академистами. К тому же Великовскому будет предложен повышенный гонорар за переиздание, и вообще там обещают со всей чуткостью отнестись к столь удачливой книге…

Великовский был взбешен. Однако ничего иного не оставалось, как принять предложенные условия. Решение совета директоров издательства “Макмиллан” было бесповоротным.

Чтобы доказать академистам, что “Макмиллан” решительно порывает с великовщиной, начальство уволило одного из ведущих сотрудников, Джеймса Патнема, с одобрения которого скандальная рукопись оказалась в редакционном портфеле.

Тогда же, в июне 1950 года другим академическим начальством был снят со своих постов Гордон Атуотер, директор астрономического отдела музея истории естествознания и куратор Хейденского планетария, – за то, что посмел дать положительный, хотя и с оговорками, отзыв о книге.

До той поры Великовский, как ни пытали его журналисты, хранил молчание и публично не проронил ни слова об интригах академического лагеря. Но тут терпению его пришел конец. 21 июня он собрал пресс-конференцию, на которой высказал возмущение увольнением Джеймса Патнема и Гордона Атуотера.

“Миры в столкновении” хорошо раскупались, как и книги, которые он напишет позже. Но богатства автору они не принесли. Избранный жанр был очень трудоемким. Однажды Великовский подсчитал гонорары, полученные за “Миры в столкновении” и разделил сумму на длинную вереницу дней, потраченных на их написание. Поденный заработок получился скромным, меньше того, что получает на заводе рабочий не самой высокой квалификации.

Но с первых больших гонораров Великовский, по его словам, позволил себе две дорогие покупки – норковую шубу для жены и ей же скрипку работы Амати – за долготерпение, веру, за то, что помогала мужу в работе, пожертвовав своей музыкальной карьерой.

В начале 50-х годов, после первых лет ожесточенного противостояния с академическим миром, наступило относительное затишье. Но позиционная война продолжалась. Великовский не давал повода забывать о себе. И каждая из его последующих книг (“Века в хаосе”, 1952, “Земля на изломе ”, 1955, “Эдип и Эхнатон”, 1960) была сродни адской машине, грозившей подорвать основы нескольких дисциплин. Ученый мир, по словам одного рецензента, воспринимал их как “печатную катастрофу” (publishing catastrophe). При случае книги поругивали, но чаще старались не замечать. То, что они пользовались читательским спросом, академисты объясняли по-своему: “Один из самых эрудированных шарлатанов”, так отзовется о нем Харлоу Шепли.

Книги Великовского подрывали основы не только науки, но и иудео-христианской веры, а потому, по мнению того же рецензента, католической церкви не мешало бы принять меры – внести их в индекс запрещенных книг. Но лишь в ФРГ духовенство проявило расторопность, “Миры в столкновении” в переводе на немецкий были запрещены. Впрочем, после пятого издания, да и то ненадолго.

В 1952 году Великовские из шумного Нью-Йорка перебрались в Принстон. В тихом, зеленом университетском городке ученый вел привычный образ жизни, проводя дни в библиотеке или за письменным столом. Он пишет новую книгу, намереваясь в ней представить подтверждение теории катастроф под иным углом зрения. Не древние рукописи и предания, а камни, горы, земные пласты должны будут засвидетельствовать правоту теории. “Земля на изломе” – это история глобальных катаклизмов, рассказанная на материале геологии и палеонтологии. Для такой работы Принстон был идеальным местом. В старинном здании Гюйо-Холла располагался геологический факультет университета, а при нем превосходная библиотека.

К тому времени имя Великовского было хорошо известно. Но Принстон, как и Гарвард, считался оплотом академизма. Долгое время на улицах и в библиотечных залах Великовский оставался так же одинок, как и в многолюдном Нью-Йорке.

Книги и статьи, которые Великовский почти за четверть века напишет в Принстоне, при всем тематическом их многоголосии станут продолжением “Миров в столкновении”, развитием, обоснованием главной темы – космических катастроф. К освоенному материалу добавлялись новые доводы, факты, штрихи, добытые в библиотечных бдениях, в раздумьях или, словно искры, высеченные в ходе полемики, увы, по большей части воображаемой, ибо отвечать на выпады критиков со страниц научных изданий он не имел возможности.

Великовский ни на шаг не отступал от своих исходных положений и при всех переизданиях не менял в книге ни слова, дабы его не упрекнули, что текст подновлен, подправлен. Когда-то его терзали сомнения, вправе ли он, психоаналитик, медик, вторгаться в чуждую ему сферу и делать предсказания. Но после того как ученый мир с насмешками отверг его гипотезу, он в развитие последней главы книги делает еще несколько прогнозов относительно космографии ближайших планет. Любой из тех прогнозов находился в вопиющем противоречии с общепринятыми взглядами. Ученый-отшельник, кустарь-одиночка, лишенный научного инструментария, лабораторий, спектроскопии, обсерваторий, ассистентов, субсидий, человек, перед которым были закрыты двери симпозиумов, конференций, один на один со странными видениями апокалиптических картин, вторгается в святая святых храма науки и делает возмутительные предсказания. И они сбывались!

Одни готовы были все объяснять колдовством и чародейством. Другие – случайной удачей. Сначала он носился с Венерой, заставляя ее летать по угодным ему орбитам, представляя ее как баню-парилку. Теперь он толкует о Юпитере, Сатурне. Холодный Юпитер, по его словам, должен излучать радиошумы, там много серы, как и на Сатурне, на Венере. Все понимают, нелепость, но поди ему докажи…

Стремительно приближался космический век. С момента выхода “Миров в столкновении” прошло чуть более десяти лет, и к ближайшим мирам полетели межпланетные станции, оснащенные хитроумными приборами. Из космоса они подтверждали правоту прогнозов Великовского. И на Земле ученые случайно открывали то, что было им предсказано.

14 октября 1953 года Великовский впервые получил приглашение выступить перед аспирантами Принстонского университета. Зал был полон. Послушать Великовского пришли студенты и профессора. Он говорил о том, как неумолимая поступь научной мысли превращает вчерашние крамольные утверждения и гипотезы в очевидные, даже банальные истины. Приводил последние открытия в астрономии, геологии, археологии, подтверждавшие его гипотезу глобальных катастроф, цитировал высказывания ученых, повторявших сегодня то, что он говорил раньшеи что в тот момент отвергалось, высмеивалось.

В той же лекции Великовский выдвинул смелое предположение: магнитное поле Земли простирается до Луны, чем и объясняется либрация, т. е. кажущиеся колебания Луны, благодаря которым с Земли ее видно чуть больше, чем лишь обращенную к нам сторону спутника. Между тем общепринятый взгляд сводился к тому, что магнитное поле по мере удаления от Земли убывает.

И другое поразительное предсказание: планета Юпитер должна излучать радиошумы. Сейчас даже трудно себе представить, насколько это утверждение расходилось с ортодоксальным мнением – не может такое холодное тело излучать шумы!

Лекция оказалась важна для Великовского и в другом отношении, она помогла возобновить знакомство с Альбертом Эйнштейном.

С момента их встречи в Принстоне до кончины Эйнштейна остается полтора года. До последних дней Великовский находился в деятельном творческом общении с великим ученым. Самих встреч было не так уж много, но и не мало.

В их беседах были свои постоянные темы. Первая – отголоски давних споров, которые они вели еще на Габерландштрассе в Берлине: о месте евреев в мире. Великовский с присущей молодости страстью звал тогда евреев под знамена сионизма, агитировал за отъезд в Палестину, утверждая, что ни в одной стране их не примут как равных, это в лучшем случае, а в худшем – их ждут преследования. Эйнштейн не соглашался, говорил, что его коллеги, еврейские ученые, обрели достойное место в различных странах, считая себя частью общества.

Но что теперь об этом спорить? В чем-то Великовский оказался прав. Евреи, вовремя не уехавшие из Германии и сопредельных с нею стран, жестоко поплатились. Эйнштейн давно живет в Америке. А Великовский так и не вернулся в Израиль. У обоих в США немало недругов. Кое-кто называет Эйнштейна красным, американские пасторы пишут в газеты гневные письма с обличением “эмигранта, отнимающего у американцев их Бога”. У Великовского врагов побольше. Против него ополчились как WASP’овцы,¹ так и чистокровные евреи. Все, кого затронула его теория. И тут начало другой сквозной темы: предвзятое отношение ученых к теории Великовского.

Предвзятое не в том смысле, что ученые не желают ее признавать, а в том, что с ходу отвергают ее, отказываясь выслушать доводы, не давая возможности ответить на критику. Об этом Эйнштейн наслышан, но ему хочется знать детали. Сам Великовский этой темы не касался, а когда Эйнштейн приступал с расспросами, отвечал скупо, обобщенно, не называя имен. Для Эйнштейна всегда был важен этический момент, он продолжал настаивать. И однажды Великовский принес ему одну из папок с письмами, которые рассылались по разным адресам с целью опорочить его книгу.

Эйнштейн был поражен. Среди авторов писем были люди знакомые, в порядочности которых он не сомневался. Взять того же Харлоу Шепли. Поразительно, но в пестроте тех документов Эйнштейн разглядел благодатный материал для книги, – найти бы только способного литератора, а уж он сумел бы все это переплавить в драматический сюжет. И тогда Великовский признается: он сам пишет такую книгу, мемуары, рассказывающие об истории создания “Миров в столкновении”. А Элишева придумала им название – “Звездочеты и могильщики”.

Еще Эйнштейну было важно знать, что Великовский не распорядился письмами опрометчиво, не предоставил их падким до грязи и сенсаций журналистам, чем нанес бы непоправимый урон всему ученому сословию.

Прочитанное произвело на Эйнштейна большое впечатление. Несколько дней спустя, возвращая по почте главы книги “Земля на изломе” со своими замечаниями, Эйнштейн вновь заговорит о письмах и осторожно попытается взять под защиту Харлоу Шепли: “Его можно понять, хотя нельзя простить”. Но именно прощения он просит для Шепли по причине его былых заслуг.

Но о чем бы ни говорилось при встречах, Великовский ждал от ученого оценки, отзыва, хотя бы мимолетного замечания о своей теории катастроф. Эйнштейн прочитал “Миры в столкновении” и при первой же встрече сказал, что книга его увлекла. Хотелось услышать нечто более конкретное, пусть даже критичное. Великовский использовал любую возможность, чтобы вовлечь Эйнштейна в круг волновавших его проблем.

В отличие от своих коллег, похвалявшихся тем, что никогда не брали в руки писанины Великовского, Эйнштейн был усердным его читателем. По просьбе Эйнштейна Великовский приносил, иногда присылал по почте рукописи и главы из уже написанного. Эйнштейн читал внимательно, оставляя на полях карандашные пометки. С одинаковым интересом он читал мемуары “Звездочеты и могильщики” и главы из книги “Земля на изломе”. И каково было его мнение о теории глобальных катастроф?

Итоговой оценки мы не найдем. Но за месяц до смерти Эйнштейн посылает Великовскому письмо с отзывом о только что прочитанных главах из книги “Земля на изломе”. “Я бы сказал так, – пишет Эйнштейн, – исторические аргументы о бурных перипетиях в коре земного шара звучат вполне убедительно. Но попытка их объяснить достаточно рискованная и должна восприниматься лишь как рабочая гипотеза. В противном случае доброжелательно настроенный читатель может потерять доверие к тому, что вами прочно установлено”.

За отсутствием иного этот отзыв можно распространить и на “Миры в столкновении”: убедительные доводы и спорное их истолкование. В целом же можно предположить, что Эйнштейн оставался равнодушным к теории глобальных катастроф. Она была далека от того, чем были заняты его мысли – теории единого поля. Там другие величины и коллизии.

Эйнштейн был не согласен с утверждением Великовского о том, что звезды и планеты суть электрически заряженные тела. Эйнштейн не давил авторитетом, но ему хотелось услышать внятное обоснование столь странным взглядам.

Великовский, как всегда, говорил горячо, умел полемически заострить разговор. На вопрос Эйнштейна, зачем ему понадобились силы электромагнетизма там, где можно обойтись гравитацией Ньютона, он вполне резонно возразил: “А вам зачем понадобилась теория относительности? Разве вы обнаружили изъяны в теории гравитации?” Но за массивом доводов постоянно сквозило и дышало монументальное полотно древних катастроф. Никаких количественных показателей за этим не стояло, а значит, не было и физики.

Или другое престранное утверждение Великовского: Юпитер излучает радиошумы! Впервые Великовский заявил об этом на лекции в Принстоне (14 октября 1953 г.). Текст лекции был разослан видным физикам и астрономам. Никакой реакции, понятно, не последовало. Эйнштейн тоже получил экземпляр. Через полгода Великовский обратился к нему с письмом, в котором просил побудить ученых проверить, действительно ли Юпитер излучает радиошумы. Но как обращаться к занятым людям с таким нелепым предложением?

И вот в начале апреля 1955 года, на заседании Американского астрономического общества председатель вне очереди предоставляет слово ученым из Института Карнеги для сенсационного сообщения: обнаружено радиоизлучение Юпитера! Б. Бёрк и К. Франклин честно признались, что открытие ими сделано случайно. В продолжение нескольких недель не удавалось определить источник радиоизлучения. Но после многочисленных проверок и перепроверок они берутся утверждать, что Юпитер излучает радиошумы. И при этом ни слова о Великовском. Когда же редактор издательства “Даблдей” какое-то время спустя решился напомнить ученым о приоритете Великовского в этом вопросе, один из них довольно цинично ответил: Великовский делает так много предсказаний, немудрено иной раз что-то и угадать.

Иначе отнесся к этому Альберт Эйнштейн. Обнаружение радиошумов Юпитера явилось для него полной неожиданностью. Только ученый способен понять, как одна единственная деталь способна перевернуть привычные представления о мироздании.

Еще больше его удивило другое: Великовский оказался прав! Пока в этом вопросе. Но может оказаться прав и в других. Эйнштейн говорит Великовскому, что чувствует себя перед ним виноватым. Теперь он готов ему помогать в проведении любых опытов. Пусть сам решает, с чего начать и какие, кому посылать рекомендательные письма.

Разговор происходил 8 апреля 1955 года. Великовский поспешил к Эйнштейну как только стало известно о сообщении Бёрка и Франклина. А 13 апреля Эйнштейн неожиданно почувствовал себя плохо и был отправлен в больницу, где спустя несколько дней скончался.

В его кабинете на письменном столе лежала раскрытая книга – “Миры в столкновении”, недавно вышедшая в переводе на немецкий.

В ноябре 1955 года в продажу поступила “Земля на изломе”, книга о глобальных катастрофах, но уже на материалах геологии и палеонтологии. Академическая пресса предпочла ее не замечать. Но раскупалась книга хорошо.

Осенью 1956 года Великовского пригласили выступить перед аспирантами геологического факультета Принстонского университета. Лекцию, которую он прочитал, в вольном переводе можно было бы назвать “Там, где геология граничит с астрономией, археологией и фольклором”.

Зал снова был полон. Великовского засыпали вопросами. Лектор, как всегда, поражал слушателей эрудицией, быстротой реакции, превосходной памятью. После лекции декан геологического факультета доктор Гарри Гесс подошел к Великовскому и на виду всего зала крепко пожал ему руку. Уж одно это можно было расценить как смелый поступок. Но профессор Гесс немало удивил Великовского, предложив проводить его до дома.

Гесс читал его книги, безусловно знал о болезненной реакции коллег по отношению к ним, и все же вызвался проводить Великовского. Как это объяснить? Тем более, Гесс сразу дал понять, что не относит себя к сторонникам теории Великовского, оставаясь на позициях традиционного актуализма. И в то же время он чувствовал по отношению к нему… Что мог он чувствовать? Да то же, что и другие – удивление. Как человек, явившийся со стороны, не астроном, не физик, не геолог, не историк, отваживается поучать их, признанных специалистов! Но Гесс, не в пример своим коллегам, не испытывал ни злобы, ни зависти, ни возмущения. Ему хотелось понять Великовского.

Временами их разговор возвращался к прочитанной лекции. Гесса поразило утверждение Великовского о том, что магнитное поле Земли, вопреки расхожему мнению, не убывает, а увеличивается по мере удаления от земной поверхности. Мысль была новая, смелая. Она объясняла либрацию Луны. Гесс посоветовал ему подать записку в подготовительный комитет Международного геофизического года с изложением основных положений гипотезы. Великовский заметил, что от его имени там придут в ужас. Гесс предложил передать записку ему, а уж он, член американского подготовительного комитета, вручит ее кому следует со своими рекомендациями.

Через несколько дней Великовский направил Гессу письмо с обстоятельным разбором его статьи, не постеснявшись высказать ряд серьезных замечаний. Одновременно он передал меморандум для подготовительного комитета Международного геофизического года. Меморандум был послан по назначению, ответственный сотрудник комитета подтвердил его получение. Затем – молчание. А самым ярким и неожиданным открытием Международного геофизического года (1957) стало обнаружение гигантской магнитосферы Земли, объемлющей собой окололунное пространство. Открытие обрело имя – пояса Ван Аллена, по фамилии молодого американского ученого Джона Ван Аллена, случайно обнаружившего то, что было предсказано Великовским.

21 декабря 1962 года в журнале “Science” появляется письмо за подписью физика Принстонского университета доктора Валентина Баргмана и астронома Колумбийского университета Ллойда Мотца. Значение письма трудно переоценить. Впервые в защиту Великовского в печати выступили видные ученые. Знаменательно было и то, что протест против гонений на Великовского появился не где-нибудь, а в научном журнале, не раз обличавшем Великовского. Нелегко было решиться главному редактору подписать такое письмо к печати. Но и отказ напечатать мог внести раскол в единый дотоле академический лагерь.

Как видно из письма, его авторы, не поддерживая теории Великовского, вместе с тем были удивлены точностью сделанных им предсказаний и несправедливостью, проявленной по отношению к нему со стороны научного содружества. Об этом в письме говорится четко и недвусмысленно.

“14 октября 1953 года Иммануил Великовский, выступая перед аспирантами Принстонского университета…заключил свое выступление словами: “Юпитер – холодная планета, но ее газы находятся в движении. Мне представляется вероятным, что эта планета, подобно Солнцу и звездам, излучает радиошумы. Я предсказываю, что такое открытие будет сделано”. Вскоре каждый из нас получил текст этой лекции (она опубликована в приложении к книге Великовского “Земля на изломе”, изд-во “Даблдей”, 1955). Восемь месяцев спустя, в июне 1954 года Великовский обратился с письмом к Эйнштейну, в котором просил, используя свой авторитет, способствовать проверке радиоизлучений Юпитера. Это письмо с пометами на полях Эйнштейна сейчас перед нами. Десять месяцев спустя, 5 апреля 1955 года Б. Ф. Бёрк и К. Л. Франклин из Института Карнеги сообщили о случайном обнаружении мощных радиосигналов, излучаемых Юпитером. Сигналы они принимали в течение нескольких недель, прежде чем сумели выявить их источник.

Это открытие явилось неожиданностью, радиоастрономы не предполагали, что такое холодное тело, как Юпитер, способно излучать радиоволны…

5 декабря 1956 года… Великовский направил Американскому комитету по подготовке Международного геофизического года меморандум, в котором предсказывал существование земной магнитосферы, простирающейся до Луны. Сотрудник подготовительного комитета Е. О. Гельбурт подтвердил получение меморандума. Магнитосфера была открыта Ван Алленом в 1958 году.

И далее о горячей Венере, коронном предсказании Великовского, сделанным еще в 1950 году. –

В 1961 году было установлено, что температура на поверхности Венеры достигает почти 600° по Кельвину. Ф. Д. Дрейк расценил это как сюрприз там, где менее всего ожидалось сюрпризов: “Мы ожидали, что температура будет лишь немного выше земной”…

Хотя мы не согласны с теорией Великовского, тем не менее считаем своим долгом сделать это заявление, чтобы подтвердить приоритет Великовского в названных вопросах и с учетом этих предсказаний предложить объективно проверить и другие его утверждения”.

Вскоре два научных центра – лаборатория ВМС в Вашингтоне и станция слежения в Гоулдстоуне, Калифорния, пришли к заключению, что планета Венера имеет ретроградное, т. е. обратное по сравнению с другими планетами вращение. Это открытие опять-таки подтверждало представления Великовского о Венере как планете со многими аномальными характеристиками.

Пытаясь развить успех, Великовский посылает в редакцию “Science” статью с изложением своих высказываний о Венере, уже получивших подтверждение от независимых исследователей, вместе с тем выдвигая ряд новых. Но в редакции даже не стали читать статью, бандероль вернулась нераспечатанной. Тем не менее журнал не мог не отозваться на письмо Баргмана и Мотца. Им и всем приверженцам Великовского со страниц журнала ответил некто Пол Андерсон, писатель-фантаст. Это ему принадлежит памятная фраза о том, что “корзина гнилых яблок не перестает быть таковой, даже если в ней окажется несколько неиспорченных плодов”. Автор призывал не удивляться точности предсказаний Великовского, напомнив, что писатели-фантасты, Жюль Верн к примеру, делали множество предсказаний, которые сбывались. Великовский – писатель-фантаст, в том вся разгадка.

Сентябрьский номер журнала “American Behavioral Scientist”(“Американский ученый-бихевиорист”) за 1963 год выходит целиком посвященный Иммануилу Великовскому и его теории.

Журнал издавался в Принстоне, но по стечению обстоятельств бушевавшие годами вокруг Великовского страсти не коснулись слуха главного редактора журнала доктора Альфреда де Грациа. Его имя он впервые услышал от профессора Ливио Стеккини. Тот преподнес историю Великовского как вопиющий пример преследования и травли талантливого ученого. На Грациа рассказ тогда не произвел впечатления, – интриги и козни для любой среды дело обычное. Но вскоре, будучи в гостях, он увидел на книжной полке книгу Великовского – “Эдип и Эхнатон”. Грациа попросил хозяина одолжить на вечер книгу, – захотелось пролистать и разобраться, что общего между столь разными персонажами умудрился обнаружить автор. Раскрыв книгу, Грациа так и не смог от нее оторваться. Впечатление было ошеломляющим. Его поразили интерпретация древних текстов, неожиданные сопоставления и сама форма изложения.

Грациа читает “Миры в столкновении” и окончательно приходит в восторг. Стараясь понять, чем же Великовский так досадил ученой братии, он просматривает старые журнальные рецензии. Под многими стояли известные в академическом мире имена. Но поражали монотонность, однообразие. Создавалось впечатление, будто авторы, сами не читавшие книг Великовского или прочитавшие их с пристрастием, воспользовались готовыми шаблонами, скорее всего тезисами из статьи Сесилии Пейн-Гапошкин, добавив немного личного негодования, присовокупив что-то от своей профессии. Это объясняло, почему Великовскому нередко приписывались утверждения, которых он никогда не делал. Сами же рецензенты не стеснялись делать заявления, порой очень далекие от истины.

Окончательно осознав, насколько поучительна история этого человека, его борьбы с академическим кланом за право быть выслушанным, Грациа знакомится с самим Великовским. Своим энтузиазмом главный редактор заражает доктора Ральфа Юргенса, в работу охотно включается и профессор Стеккини. Вместе они готовят номер, посвященный Иммануилу Великовскому.

Впервые на страницах журнала об ученых и для ученых ему была дана столь высокая оценка. “Иммануил Великовский выдвинул обобщающую теорию высшей пробы, – писал доктор Грациа. – Он перестроил классическую хронологию. Из древних текстов отобрал важные истины, от которых наука попросту отмахнулась. Сокровенный опыт предшествующих поколений человечества был открыт им заново. Тем самым им было предложено новое понимание природы человека. По-новому он заставил нас взглянуть на Солнечную систему, показав неучтенные силы, помогающие ею управлять. Ощутимый удар он нанес многим доводам теории эволюции Дарвина. Опрокинув несколько основополагающих теорий в геологии, предложил им замену. Когда он пришел, космос считался пустым, – он заполнил его”.

Было бы неверным утверждать, будто все это Великовский открыл сам. Многое из того, что им провозглашалось, было рассеяно по страницам древних и современных книг не первостепенной важности. Сами по себе те крупицы информации, фрагменты теорий мало что значили, а потому пренебрегались учеными. Именно Великовскому с его редким даром воображения, писал доктор Грациа, было дано все это собрать воедино и претворить в емкую, глубокую и цельную теорию.

На статью ученых-бихевиористов академический лагерь ответил статьей в “Bulletin of the Atomic Scientist”, журнале атомщиков, что само по себе было странно. Тем более странным казалось, что темой для нападок журнал избрал не вопросы физики или астрономии, а палеографии, вспомогательной филологической дисциплины, изучающей древние рукописи. Это позабавило Великовского: по своей специальности его недругам, выходит, нечего сказать, коль скоро надумали поискать просчеты в цитировании древних текстов. И уж вовсе странным было то, что разбирать подобные тонкости доверили не знатоку, а журналисту Говарду Марголису.

На этот счет Великовский был спокоен. Всемирно известный специалист по древностям профессор из Гарварда Роберт Пфейфер письменно и устно подтвердил, что не нашел в его книгах ни единой фактической ошибки. Профессор Олбрайт, историк из Гарварда, спрошенный напрямик, обнаружил ли он искажения в описании исторических фактов, в цитатах, ссылках, был вынужден признать, что таковых у Великовского нет. Его возражения сводились к тому, что не может быть прав один человек, а тысячи других неправы.

Статья под названием “Великовский снова на коне” появилась в апрельском номере журнала атомщиков за 1964 год. Как и следовало ожидать, все обернулось конфузом. Доктор де Грациа, взявший на себя защиту Великовского, насчитал в статье Марголиса более пятидесяти неточностей, искажений и явных ошибок. Он обратился с письмом к главному редактору журнала Юджину Рабиновичу с требованием предоставить возможность ответить Марголису, уличив его самого в передергивании фактов и невежестве. Переписка главных редакторов ни к чему не привела, и тогда Грациа выбрал нестандартное решение: перепечатал статью Марголиса в своем журнале (октябрь 1964), сопроводив ее едкими комментариями.

Все это подогревало интерес к книгам Великовского. Журнал “Newsweek”, один из флагманов журнального мира, готовил статью о сбывшихся предсказаниях Великовского, подтвержденных данными межпланетных автоматических станций. Тут уж пришлось вмешаться самому Харлоу Шепли. После его телефонного разговора с главным редактором вопрос о публикации статьи в журнале отпал.

Но дискуссия, разгораясь, вышла за пределы США. К тому времени “Миры в столкновении” были переведены на многие языки. В издававшемся в Италии журнале “Civiltа delle Macchine”, появляется (май-июнь 1964) злая статья известного математика, профессора Римского университета Бруно де Финетти. В ней он обвинил ученых в боязни по-деловому, беспристрастно обсудить труды Великовского, ибо это означало бы конец их спокойному существованию, когда при помощи старого научного багажа легко и просто решались любые проблемы. Великовский, ратуя за всеобъемлющую, междисциплинарную науку, по словам Финетти, бросал вызов их окаменевшим мозгам, их стремлению укрыться в скорлупе узкой специализации. Если в науке сохранится деление на кланы узких спецов, объединенных в сплоченный клан ученых, предупреждал профессор Финетти, наука неминуемо выродится в деспотичную и безответственную мафию.

Статья, во многом повторяющая содержание предыдущей, появилась в австралийском журнале “Quadrant” (октябрь-ноябрь 1964). Ее автор, преподаватель философии Сиднейского университета Дейвид Стоув объяснял неприятие учеными теории Великовского и неприязнь к нему самому тем, что этот человек, пришедший в науку как бы со стороны, обнаружил в ней дверь, на которую ученые не обращали внимания или которой даже стеснялись (мифы, предания, священные книги). Великовский открыл эту дверь и увидел за ней массу интересных вещей. К примеру, выяснилось, что “астрономия не столько теоретическая наука, сколько одна из дисциплин естествознания”. Сама Утренняя звезда подтвердила два точных его предсказания. “Даже если теория Великовского лишь отчасти права, весь спектр гуманитарных исследований, – классическая литература, история, археология, психология, антропология, – все эти дисциплины обретут новое дыхание благодаря живительной связи с астрономией и другими ветвями естествознания”, – таков был вывод австралийского ученого.

Все разговоры и споры вокруг Великовского неизбежно возвращались к Венере. Критики частенько перевирали (не всегда по злому умыслу) его утверждения, а потому статьи и выступления Великовский обычно начинал с уточнения того, что им действительно было сказано. Вот один из таких пассажей (статья “Венера и углеводороды”, 1974):

Венера – очень горячая планета, источник ее тепла в подпочвенных слоях;

У нее плотная атмосфера – вопреки теоретическим ожиданиям;

У нее аномальное вращение;

При вращении она всегда обращена одной стороной к Земле. Этот “эффект резонанса” указывает на то, что Венера когда-то прошла мимо Земли;

Ось вращения перпендикулярна эклиптике, а не плоскости ее вращения;

Ее атмосфера вращается во много раз быстрее, чем сама планета. Возможное объяснение: оставшаяся часть хвоста протопланеты сохранила инерцию движения…

То, что Венера имеет плотную атмосферу по причине сохранения ею части кометного хвоста, ученые считали нелепостью, как и любые разговоры о кометном прошлом Венеры. На этот счет у них имелись свои теории. Английский астроном Спенсер Джоунз в рецензии на книгу Великовского, выражая общепринятую точку зрения, утверждал, что Венера должна иметь атмосферу меньшей плотности по сравнению с земной.

В иные времена подобные споры могли бы вестись до бесконечности, но прошло чуть больше десяти лет, и автоматические станции зафиксировали близ поверхности Венеры давление свыше 90 атмосфер, что говорило о чрезвычайной плотности ее атмосферы.

Еще более скандальными оказались утверждения Великовского о химическом составе венерианской атмосферы. Безо всяких спектроскопических анализов, а нередко вопреки им, он брался определять, из каких элементов состоит атмосфера Венеры, а позже – атмосферы других планет, Юпитера, Сатурна. Исходной точкой прогнозов была все та же манна-амброзия и пролившаяся с неба нефть.

“Я пришел к заключению, – писал он в статье “Атмосфера Венеры”, – что в результате какого-то химического процесса углеводороды из укрывавшего Землю слоя облаков должны были превращаться в некий съедобный продукт, углеводный или протеиноподобный”. Этим продуктом евреи кормились в пустыне долгие годы скитаний. И не они одни. Амброзией называли древние греки тот небесный дар. Небо давало людям пищу, а нам от тех времен досталось наследство в виде запасов нефти.

Все это могло бы подтвердиться, если бы в атмосфере Венеры были обнаружены углеводороды. Великовский считал это решающим тестом своей теории. Его первая и единственная встреча с Харлоу Шепли за пять лет до выхода книги объяснялась желанием получить спектроскопический анализ венерианской атмосферы на предмет присутствия в ней углеводородов.

В 1946 году доктор Уолтер Адамс, директор обсерваторий Маунт Вилсон и Паломар, в ту пору высший авторитет в вопросах планетарных атмосфер, сделал спектроскопический анализ, и он для Великовского оказался неутешительным: “Углеводород в атмосфере Венеры не обнаружен”. Однако это не смутило Великовского. Он продолжал стоять на своем.

Повторно такой анализ был сделан на волне всеобщего интереса к проблематике “Миров в столкновении” доктором Уильямом Пламмером. И опять результаты удручающие: “Наличие конденсированных углеводородов в облачном покрове Венеры, как предсказывалось Великовским в решающем тесте его представлений о развитии Солнечной системы, спектральным анализом не подтверждается” (журнал “Science”, т. 163, 1969).

Казалось бы, вопрос исчерпан. Но Великовский направляет в редакцию журнала письмо (возвращается нераспечатанным): “Заключение Пламмера неубедительно. Оно основывается на трех ошибочных положениях: будто я утверждал, что углеводород присутствует в конденсированной форме; что его местонахождение я определил в верхнем (отражающем) слое облачного покрова; будто я утверждал, что углеводороды являются единственным компонентом облаков… В 1950 году я определенно заявил, что углеводороды и их производные в атмосфере Венеры следует искать глубже, в инфракрасном диапазоне. Инфракрасное поглощение углеводорода выявляется в диапазоне 3,4–3,5 мкр. Диапазон 8–12 мкр. особенно удобен для обнаружения углеводорода и его производных”.

Как видим, Великовский уверенно оперирует сложной терминологией и раздает советы специалистам. Но для простых людей его статьи скучноваты, монотонны. “В нижних слоях атмосферы с высоким давлением (это опять про Венеру) идет процесс крекинга большей части углеводорода в водород и более простые производные СН, которые полимеризуются, превращаясь в ароматические углеводороды большего веса и укрупненных молекул”. Точно так же подробно, невнятно для непосвященных о том, что творится в средних слоях, затем о химических превращениях в высоких слоях венерианской атмосферы.

“В 1950 году я высказал предположение, что полимеризированные углеводороды могут образовываться с помощью электрических разрядов в атмосфере при наличии метана и аммиака (известные ингредиенты атмосферы Юпитера)”, – пишет Великовский. Два года спустя после выхода в свет “Миров в столкновении” Гарольд Юри, Нобелевский лауреат, выскажет предположение, что смесь метана, аммиака и водорода при воздействии электрических разрядов способна образовывать аминокислоты.

Пройдет еще два года, и биохимик Чикагского университета Стенли Миллер в лабораторных условиях, пропуская электрические разряды через смесь этих газов, получит сложные органические молекулы. Успешный эксперимент позволял сделать допущение, что химические реакции, давшие толчок зарождению жизни, могли возникнуть, скажем, от разрядов молнии в земной атмосфере. Но, во-первых, эксперимент был предсказан Великовским, а во-вторых, он подтверждал его теорию.

Год спустя после выхода “Миров в столкновении” в статье “Ответ моим критикам” (“Harper’s Magazine”, июнь 1951) Великовский, не обращая внимания на обвинения в невежестве, продолжает настаивать: углеводороды могли превращаться в съедобные продукты в результате какого-то вмешательства бактерий. Этого он, разумеется, не мог вычитать в древних рукописях. Такую мысль ему подсказал товарищ по московской гимназии Василий Комаровский, в ту пору профессор химии Иллинойсского технологического института, специалист по нефти и катализу. О том, что Великовский находится в Америке, он узнал, когда эмиссары Шепли организовали в институте сбор подписей против выхода в свет еретической книги “Миры в столкновении”.

Пищевые продукты из углеводородов? Тогда эта мысль казалась нелепой. “Да если бы такое превращение углеводородов в пищевые продукты стало возможным, – писала Сесилия Пейн-Гапошкин, – давно бы разрешилась проблема пропитания растущего населения планеты”. Лишь в 1974 году в статье “Атмосфера Венеры” Великовский смог привести убедительные доводы своей правоты.

В 1960 году австралийский ученый А. Т. Уилсон публикует в журнале “Nature” сообщение о другом успешном эксперименте: из смеси газов метана и аммиака он с помощью электрических разрядов получает тяжелые молекулы углеводорода, – как и предсказывал Великовский. Через два года Уилсон в том же журнале выскажет предположение, что в атмосфере Венеры в больших количествах содержится углеводород. О Великовском ни слова.

Другая догадка Великовского: облачный покров Венеры включает в себя железосодержащие частицы и пепел.

Ладно железо, но пепел откуда? А пепел был одним из жупелов египетских казней. “Возьмите по полной горсти пепла из печи, и пусть бросит его Моисей к небу в глазах фараона…Они взяли пепла из печи, и предстали пред лице фараона… Моисей бросил его к небу, и сделалось воспаление с нарывами на людях и на скоте” (Исход 9:8, 10).

Тот “пепел из печи”, якобы заброшенный в небо Моисеем, найден. По сей день густым слоем устилает он дно океана. Его назвали пеплом Воззела, именем ученого, обнаружившего и объяснившего его происхождение “сгоранием каких-то космических тел”. Другой участник экспедиции Колумбийского университета, доктор Эвинг, высказал предположение, что происшествие явилось результатом “столкновения с кометой”, которое “вряд ли не оставило следа в масштабах всей планеты”. Воззел и Эвинг меньше всего думали о том, чтобы своим открытием поддержать гипотезу Великовского, который тут же предложил сравнить спектр “пепла Воззела” с отражающим спектром облачного покрова Венеры.

Момент истины наступил 26 февраля 1963 года. На пресс-конференции НАСА были обнародованы данные, полученные от автоматической станции “Маринер-2”. Когда доктор Хоумер Ньюэлл объявил, что облачный покров Венеры содержит большое количество углеводорода, зал оживился. Заявление подтверждало прогнозы Великовского.

О победе опального ученого трубила пресса. Но торжествовать ему пришлось недолго. Вокруг заявления развернулась острейшая полемика. Вскоре последовало опровержение: в отношении углеводорода на пресс-конференции допущена ошибка!

Виновным объявили профессора Л. Д. Каплана из Лаборатории реактивного движения – на основании его анализа телеметрических данных появилось сообщение о наличии в облачном покрове Венеры углеводорода. Великовский, следивший за шумихой со стороны, был вполне удовлетворен тем, что в своем официальном заявлении от 2 марта 1963 года Лаборатория реактивного движения вопреки всем опровержениям фактически повторила первоначальную формулировку: “В нижних слоях облачного покрова Венеры температура достигает 200 градусов по Фаренгейту, сами же облака, возможно, состоят из конденсированных углеводородов”.

Профессор из Принстона вскоре покажет Великовскому полученное от Каплана письмо. Тот терялся в догадках, почему его заявление об углеводородах на Венере вызвало в ученом мире столь бурную реакцию. “Слово углеводороды, – писал Каплан, – появилось в заявлении с единственной целью, чтобы не сказать органические соединения (organic compounds)”. Каплан в далекой Пасадене оказался в стороне от борьбы, которую академический мир вел против Великовского. Можно вообразить, какой бы шум поднялся, если бы вместо углеводородов в сообщении появились углеводы.

Но отчего столько волнений из-за того, что на Венере обнаружен углеводород, не говоря об углеводах, о коих профессор Каплан из осторожности умолчал?

Углеводороды нефтяных продуктов состоят из углерода и водорода. Телеметрические данные “Маринера-2” позволяли говорить об органических соединениях, т. е. об углеводах, содержащих помимо углерода также кислород.

Признай НАСА, что на Венере есть углеводород (углерод + водород) и волшебные сказки Великовского о пролившейся с небес на Землю нефти получили бы авторитетное подтверждение. Впрочем, еще в 1955 году известный английский астроном Фред Хойл в книге “Рубежи астрономии” высказал предположение, что “облачный покров Венеры может состоять из нефти и что, возможно, на Венере плещутся океаны нефти”.

Признай НАСА, что в облаках Венеры содержатся углеводы (углерод + вода), и получали подтверждение байки Великовского про манну небесную, амброзию и молочные реки с кисельными берегами. Падкая на сенсации пресса раздует успех, у Великовского появятся новые сторонники. Рушатся основы многих дисциплин. Мир Аристотеля, Ньютона, Лайеля и Дарвина уходит из-под ног. Наука вновь оказывается во тьме Средневековья.

И кто это сделал? Лекарь из Палестины. А доказательства? Источенные временем свитки священных книг, которые с эпохи Просвещения люди здравомыслящие почитали сказками, занимательной литературой, и не более. Но остановить Великовского невозможно. Начал с Венеры, перешел к Юпитеру. Теперь толкует о Сатурне. Уверяет, что там должна быть и сера. Дьявольщина какая-то…

К Сатурну и сере Великовский подбирался давно. Еще 28 января 1945 года в своей лекции “Превращение кислорода в серу” Великовский выдвинул предположение, что в результате сильных электрических разрядов в атмосфере может образовываться сера. Отметим, лекция была прочитана за полгода до взрыва атомной бомбы над Хиросимой, который мог послужить подсказкой (после взрыва в атмосфере была обнаружена сера).

В Священном писании сера упоминается, когда речь идет о карах божьих на земле или страданиях грешников в аду. Содом и Гоморра были уничтожены дождем из огня и серы. Асфальт и серу в изобилии находят близ Мертвого моря, где некогда стояли те города. Серу находят и близ вулканов, что опять заставляет вспомнить о взрывах. Это и позволило Великовскому обойтись без подсказки первой атомной бомбы. “Добротную химию необходимо подкреплять столь же добротной диалектикой”, кольнул он как-то одного из критиков. Суть его диалектики проста: два атома кислорода при взрыве объединяются в один, и получается сера. Но последующие рассуждения должны были казаться очень странными, несерьезными.

“Я предположил, что на Юпитере и Венере должна быть сера. На Юпитере потому, что ему досталось много воды от Сатурна после взрыва последнего. В результате грозовых разрядов кислород, входивший в состав воды, превращался в серу. К Венере сера перешла, так сказать, по отцовской линии, от Юпитера, а позже ее запасы еще более увеличились за счет мощных разрядов, при которых выхваченный из атмосферы или гидросферы Земли кислород превращался в серу”.

Потом наступили времена, когда Великовскому некогда было подумать о сере. Но в 1955 году он напишет Уолтеру Адамсу письмо с просьбой провести спектроскопический анализ. Доктор Адамс уже не директор обсерваторий Уилсон и Паломар, но руководит обсерваторией Солнца в Пасадене. Почтенный ученый всегда благоволил к Великовскому. В отличие от своих коллег он прочитал подаренные автором “Миры в столкновении” и знал, с кем имеет дело. В лагере академистов Адамса давно подозревали в симпатиях к Великовскому. Он и теперь откликнулся на его просьбу. На этот раз речь шла о Сатурне и Юпитере. На Сатурне Великовский ожидал обнаружить хлор и воду. Но самое главное стояло в конце письма: “Я бы хотел также узнать, дает ли спектральный анализ основания предполагать наличие на Юпитере и Венере железа и серы в ионизированном состоянии?”

“Наличие хлора на Сатурне маловероятно, – отвечает доктор Адамс, – это достаточно редкий газ, и пока, насколько мне известно, еще ни разу с абсолютной уверенностью не был обнаружен ни на Солнце, ни в звездах. Вода или водяные пары могут присутствовать в атмосфере Сатурна, но в замороженном состоянии, а потому не поддаются обнаружению. Ионизированные железо и сера вряд ли возможны в атмосферах Юпитера и Венеры, поскольку у них атомарные спектры, и для образования этих элементов потребовалась бы очень высокая температура”.

Высший авторитет по части спектроскопических анализов высказал свое мнение. Вопрос исчерпан. Но проходит восемь лет, и в 1963 году Великовский вручает доктору Гессу меморандум, в котором повторяет прежние утверждения относительно состава атмосферы Сатурна, Юпитера и Венеры.

Почему меморандум? Великовский по-прежнему лишен доступа на страницы научных изданий.

Почему Гессу? Декан геологического факультета Принстонского университета Гарри Гесс оставался одним из немногих ученых, кто с уважением относился к Великовскому.

Почему в 1963 году? К тому времени на Сатурне были обнаружены вода (лед) и хлор. А это подтверждало правоту диалектики Великовского. Позже, как и предполагал Великовский, на Венере обнаружат железо и серу. Ученые, сделавшие эти открытия, о Великовском, понятно, не вспоминали. Или вспоминали по принуждению. Из письма профессора Бергсахлера в редакцию журнала “Pensée”:

Та же история повторилась с остаточным магнетизмом на Луне.

25 января 1971 года в Ла Джолле проходил симпозиум по проблемам луноведения. Светила астрономии, физики, химии, в их числе и Нобелевские лауреаты Гарольд Юри, Ханнес Альфвен, с большим интересом заслушали доклад профессора Аррениуса, исследователя лунного грунта. Самым поразительным фактом Аррениус назвал обнаруженный в лунных породах остаточный магнетизм. На вопрос из зала, какую дозу остаточного магнетизма ученые предполагали обнаружить в лунных породах до полета “Аполлона”, докладчик ответил: никакой или ничтожно малую.

Выступавшие в прениях тщетно искали тому объяснение: солярное или галактическое магнитное поле, солнечный ветер, магнитное поле Земли…Человеку со стороны подчас трудно понять, почему ученых волнуют такие частности. Но они порой одним махом опрокидывают годами возводившиеся теории, гипотезы. Остаточный магнетизм лунных пород, к примеру, развеял гипотезу Гарольда Юри о “холодной Луне”. Вскоре он признает, что его прежние представления о Луне ему кажутся ошибочными, как, впрочем, и любые другие.

А между тем еще до первой высадки астронавтов на Луну Великовский не только предсказал, но и объяснил феномен остаточного магнетизма. Почему же то, что стало откровением для корифеев астрономии и физики, заранее было известно Великовскому? И опять никакой магии. У него перед глазами стояла картина небесной катастрофы, оставалось только, применив диалектику, сделать выводы из увиденного.

19 мая 1969 года (за два месяца до того, как нога человека впервые коснулась лунной поверхности) Великовский вручает Гарри Гессу меморандум, в котором говорится об остаточном магнетизме лунных пород: “Во времена, когда лунная поверхность плавилась от близости другого космического тела, Луна оказалась в объятиях мощных магнитных полей”.

2 июля (до прилунения астронавтов корабля “Аполлон-11” остается чуть более двух недель) Великовский в письме Гессу уточняет: “Утверждая, что лунные породы могут иметь остаточный магнетизм, хотя сама Луна вряд ли имеет собственное магнитное поле, я предполагаю нечто такое, чего не ожидают”.

И все же приоритет Великовского в этом вопросе наверняка остался бы под вопросом, если бы редактор газеты “New York Times”, прослышав о блестящих прогнозах Великовского, не обратился к нему с предложением порассуждать о предстоящих открытиях на Луне. Статья появилась в газете 21 июля 1969 года, накануне прилунения челнока с астронавтами. “Луна имеет очень слабое магнитное поле, – писал Великовский, – однако ее породы и лава могут содержать значительные дозы остаточного магнетизма, что явилось результатом воздействия мощных токов в те времена, когда Луна облучалась посторонними магнитными полями”. Для выяснения этого явления Великовский предлагал отмечать ориентированность на местности каждого подбираемого камня, что при первой посадке астронавтов программой не предусматривалось.

Предсказание Великовского подтвердилось. В предварительном отчете об изучении лунного грунта (журнал “Science”, 19 сентября 1969) говорилось, что в кристаллических породах и в брекчии обнаружен остаточный магнетизм, происхождение которого пока не нашло объяснения. НАСА объявило, что при последующих полетах положение на местности собираемых пород будет фиксироваться фотосъемкой.

Астронавты “Аполлона-14” и “Аполлона-15” представили неопровержимые доказательства тому, что в какой-то момент своей истории Луна подвергалась чрезвычайно сильному нагреванию (каменные породы плавятся при 1200 градусах по Цельсию), одновременно находясь под воздействием магнитных полей, настолько мощных, что астрономическое тело должно было приблизиться к Луне на расстояние двух-трех земных радиусов (почти лимит Роша, и Луна могла расколоться). И все же многие ученые отказывались верить в остаточный магнетизм, полагая, что лунные камешки каким-то образом получили дозу магнетизма, путешествуя к Земле, а потому предлагали доставленные образцы лунных пород с “Аполлоном-16” отправить обратно на Луну и посмотреть, что с ними там произойдет.

Многое из того, о чем Великовский рассказывал в своих книгах и что принималось в штыки, позже запускалось в научное обращение другими, разумеется, без ссылок на автора. Но самое удивительное, что среди тех людей были и те, кто принимал участие в травле Великовского. Три года спустя после выхода в свет “Миров в столкновении” Гарольд Юри в книге “Кометы” предложит механизм воздействия Юпитера на проходящие вблизи астрономические тела. В 1965 году Юри, в ту пору уже Нобелевский лауреат, заговорит о столкновении Земли с посторонним телом, предположительно кометой.

В какой-то момент ученые пришли к выводу, что изменение наклона земной оси, о чем говорил Великовский и что особенно всех возмущало, для Земли не представляет смертельной угрозы. Дашилл и Галлант представили расчеты изменения наклона земной оси вследствие столкновения с крупным метеором. Томас Гоулд подтвердил, что земная ось сравнительно легко даже при воздействии умеренной посторонней силы способна изменить наклон и направление. Что же касается побочных эффектов таких изменений (климат, тектонические сдвиги) – это предмет особого разговора.

Подтвердилась правота и другого спорного утверждения Великовского о том, что магнитное поле Земли не раз меняло полярность, а причиной тому становился обмен электрическими зарядами между Землей и оказавшимся поблизости телом. К такому выводу пришли физики С. А. Дюрран и Г. А. Хан (Khan), занимаясь изучением тектитов. Ученые заключили, что таинственные тектиты являются порождением и доказательством столкновения Земли с кометой. Считалось, что в последний раз изменение магнитного поля Земли имело место примерно 700 тысяч лет тому назад. Но Г. Бейкер, известный специалист по австралийским тектитам, настаивал, что некоторым из них не более пяти тысячелетий.

Как потешались ученые над утверждением Великовского о том, что часть мировых запасов нефти образовалась от соприкосновения атмосфер Земли и пролетавшей кометы! Но в начале 1960-х годов австралийский ученый А.Т. Уилсон приходит к выводу, что нечто подобное действительно могло произойти. Затем последовало открытие П.В. Смита: в Мексиканском заливе нефть залегает в поздних отложениях, хотя прежде считалось, что нефть образовалась миллионы лет тому назад.

В 1966 году Дж. Оро и Дж. Ган (Han) приходят к выводу, что при столкновении Земли с кометой в осадок могли выпадать ароматические соединения углеводорода. От этого всего один шаг до признания реальности амброзии и манны небесной.

“Самобытный труд Великовского поначалу замалчивался или подвергался осмеянию, – напишет доктор Рансом в своей книге “Век Великовского”, – а затем, как это бывало со всеми великими трудами, его принялись переписывать, и к давно сделанным выводам другие исследователи зачастую приходили “независимо, самостоятельно”, не желая вспоминать о Великовском. Известные ученые вдруг заговорили о сравнительно недавно происшедших переменах на просторах Солнечной системы, в том числе о столкновениях Земли с астрономическими телами или возможности подобных столкновений, о чем Великовский писал еще в 1950 году”.

В середине 60-х годов подтвердилось еще одно, сугубо земное предсказание Великовского. Долгие годы он пытался с помощью радиоуглеродного метода проверить египетскую хронологию, полагая, что египетской истории приписали пять или шесть лишних веков, а доказать это смог бы кусочек дерева из древней гробницы.

Когда Эйнштейн, удивившись точности его предсказаний относительно радиошумов с Юпитера, предложил свое содействие в постановке любых экспериментов, первым Великовский назвал радиоуглеродное датирование и попросил отправить в Метрополитен-музей рекомендательное письмо. Эйнштейн не успел его написать, этим пришлось заниматься его душеприказчику.

Десять лет Великовский старался заручиться согласием какого-нибудь научного учреждения или музея по обе стороны Атлантики провести такой анализ. Решение зависело от египтологов, а те не видели нужды подвергать проверке египетскую хронологию, считая ее надежно установленной, не подлежащей пересмотру.

После длительных переговоров и дипломатических демаршей с привлечением самого создателя метода радиоуглеродного датирования Уилларда Либби, а также знаменитого французского археолога Клода Шефера, Великовскому все же удалось сдвинуть дело с мертвой точки. Тогда возник вопрос: где взять исходный материал? Немалых трудностей стоило получить от Каирского музея щепочку весом в 26 граммов из саркофага фараона Тутанхамона, которая и была доставлена в лабораторию Пенсильванского университета.

Долго ли, коротко ли, его предположения подтвердились. В феврале 1964 года доктор Элизабет Ральф известила Великовского о результатах анализа. С учетом многих допусков и временных коэффициентов (век самого дерева, возможность повторного его использования) получалось, что Тутанхамон умер не в середине XIV в., как о том можно прочитать в любом учебнике, а в середине IX в. до н. э. Тем самым подтверждалась скандальная хронология истории Древнего Востока, в которой Египту, по мнению Великовского, были приписаны пять-шесть веков и столько же отнято у его соседей.

После стольких лет ожиданий это было большим утешением. И хотя событие не получило широкой огласки, в научных и университетских кругах о нем знали. Вполне понятно, многим захотелось послушать самого Иммануила Великовского вместо того, чтобы читать о нем разноречивые рецензии.

Раз или два в году Великовский получал приглашения прочитать лекцию аспирантам геологического факультета Принстонского университета, да и то благодаря дружеским связям с деканом факультета, доктором Гессом. Хорас Каллен, его давний знакомый, сумел устроить приглашение на две лекции в Новом институте социальных исследований в Нью-Йорке.

Но с середины 1965 года приглашения прочитать лекцию, даже цикл лекций стали поступать из самых престижных университетов и научных учреждений от Атлантики до тихоокеанского побережья: Технологический институт Карнеги, Колумбийский университет, Куинз-колледж, Университет Брауна, Американский институт аэронавтики, Йельский университет, университеты Калифорнии…

За пять лет Великовский объездил всю Америку. А приглашений по-прежнему было так много, что иногда волей-неволей приходилось отвечать отказом. Разъезды мешали работе. И о возрасте следовало помнить, – ему давно было за семьдесят.

Не было штата, известного научного центра, университета, где бы он ни побывал в те годы. И только из Гарварда не поступало приглашения.

Оно пришло в начале 1972, двадцать два года спустя после выхода в свет “Миров в столкновении”, после яростной кампании против книги, кампании, руководимой гарвардскими профессорами Шепли, Пейн-Гапошкин, Уипли, Мензелом.

Свое выступление в Гарварде Великовский начал со слов признательности покойному профессору Роберту Пфейферу, одному из крупнейших знатоков Священного писания и древней истории. Вместе с тем не смог отказать себе в удовольствии перечислить все сделанные им предсказания, некогда вызывавшие насмешки и оскорбления, а к тому времени ставшие общепризнанными. Тогда же в Гарварде он произнес памятную фразу: “Не берусь утверждать, что я астроном. Но у меня есть путеводная нить, и она ведет меня во многие сферы. Мои критики вольны обзывать меня какими угодно словами, но они не способны сделать Венеру холодной”.

Он говорил о коллективной амнезии – утрате человечеством памяти о былых катастрофах. Это была тема еще не написанной книги “Человечество в амнезии”. По теории Фрейда любой травматический опыт вытесняется из сознания, поскольку человеку трудно с ним жить. Испытанный далекими предками ужас нередко проявляется в нас боязнью грозы, страхом перед кометами, страхом к замкнутому пространству или другими пережитками сознания.

Тревожно прозвучала мысль о том, что глобальные катастрофы вновь могут повториться уже по вине самого человека. В мире накоплено столько смертоносного оружия, что оно в одночасье способно уничтожить все живое на планете. Это было бы поистине печальным концом, поскольку в Солнечной системе Земля единственный приют жизни.

Лекция в Гарварде дала повод журналистам напомнить о долгих мытарствах опального ученого на пути к признанию. Одна из канадских радиовещательных компаний по горячим следам посвятила Великовскому большую программу. Американские радиостанции передавали пространные интервью.

Возможно, эти отклики на лекцию в Гарварде побудили группу молодых энтузиастов в Портленде, на другом краю Америки, в штате Орегон, поднять, как они выражались, знамя борьбы против засилия мафии в науке. Молодые люди из “Студенческого форума” решили поддержать идеи Великовского. Это не было совсем новым начинанием. При геологическом факультете в Принстоне существовал открытый семинар “Космос и хронос”, где обсуждались те же проблемы. Кое-кто из “Студенческого форума” принимал участие в его работе. В апреле 1967 года вышли “Ученые записки” Йельского университета, посвященные различным аспектам теории Великовского. Те публикации отнюдь не были комплиментарным славословием. Оппонентами выступали известные ученые, а в заключение Великовскому предоставлялась возможность высказать свою точку зрения. Достойный пример равноправной научной дискуссии.

У “Студенческого форума” был свой печатный орган – ежеквартальный журнал, почему-то с французским названием “Pensée” (переводится как мысль, раздумья, замысел, а при желании и как анютины глазки). Этот неприметный журнал и стал оплотом идей Великовского.

Первый номер собрали быстро. Авторы статей, профессора американских университетов, были известны своими докладами на семинарах, что само по себе говорило о распаде некогда монолитного академического лагеря в его противостоянии Великовскому. Сообразно своим научным интересам ученые разбирали различные аспекты теории Великовского, не во всем с ним соглашаясь, но восхищаясь широтой и смелостью постановки вопросов, весомостью приводимых доводов, раскованностью мысли, что позволяло соединять, казалось бы, несоединимое, – физику и филологию, астрономию и палеонтологию, историю и геологию.

Майский номер журнала “Pensée” за 1972 год в академических кругах наделал много шума. Журнал отпечатали гигантским для такого издания тиражом – 35 тысяч! – и он мгновенно разошелся, а заявки продолжали поступать. Было принято решение о дополнительном тираже в 20 тысяч, а затем и другое решение – следующий номер вновь посвятить Великовскому.

Но и после второго номера остановиться было невозможно. В редакцию шел поток материалов – статьи, заметки, открытые письма, выступления с конференций, семинаров. Можно было подумать, что академическая Америка, долго таившая про себя мысли о Великовском, теперь спешит высказать все, что о нем думает на страницах журнала с непонятным названием – то ли Мысль, то ли Анютины глазки.

С 1972 по 1974 год вышло десять номеров журнала, посвященных Иммануилу Великовскому и его теории. Наиболее интересные журнальные публикации позднее войдут в сборник под названием “Velikovsky Reconsidered” (“Великовский – новый взгляд”), который выдержит несколько изданий в США и в Англии.

Все происходило без участия самого ученого. Но его, разумеется, ждали в Портленде. В августе 1972 года Великовский получил приглашение выступить в одном из отделений НАСА, в Эймсе. Это в окрестностях Сан-Франциско, а уж оттуда недалеко и до Портленда.

Поездка оказалась на редкость удачной. Сотрудники центра НАСА в Эймсе пришли на лекцию Великовского с явным предубеждением, – что может рассказать он людям, занимающимся космической биологией? Но аудитория слушала лектора с неослабным вниманием, ибо он высказывал мысли, имеющие прямое отношение к предмету их весьма проблематичных исследований. Отзывы слушателей были столь восторженными, что Великовского упросили во второй половине дня повторить свое выступление для тех, кто не смог присутствовать или захотел бы послушать еще раз.

На другой день он уже в Портленде. Колледж Льюиса и Кларка организовал в своих стенах трехдневный симпозиум, на который съехалось более двухсот ученых. После приветственной речи ректора участники симпозиума разделились на три семинара (астрономия-физика, история-археология, религия-социология). На каждом Великовский сделал доклад, ответил на многочисленные вопросы, нередко перераставшие в выступления. Распорядок дня был предельно насыщенным. Работали с полудня до полуночи. Но и заполночь трудно было уклониться от бесед, дискуссий, а поутру – встречи с журналистами.

В одном интервью, обычно скупой на эмоции, Великовский обронил фразу: “Уж я не чаял, что доживу до такого симпозиума!”

В те годы Великовский свыкся с успехом. И когда в июле 1973 года доктор Айвен Кинг, председатель астрономической секции влиятельной Ассоциации содействия развитию науки (по начальным буквам – AAAS), попросил его о встрече и сделал заманчивое предложение – принять участие в ежегодном заседании Ассоциации, где предполагалось обсудить его теорию и где бы он смог выступить сам, как и его сторонники, оппоненты, а заслушанные доклады предполагалось опубликовать, – Великовский, не заподозрив подвоха, воспринял это как очередное звено успеха. Свободная дискуссия, – не о том ли он всегда мечтал?

Но это был заговор. Идея устроить публичную выволочку Великовскому вызревала в недрах Ассоциации давно, однако встречала противодействие со стороны многих ее руководителей. Возражения сводились к тому, что ученым принародно “расквасят носы”, как только они замахнутся на мистические бредни Великовского.

Но в дело вмешался молодой, напористый Карл Саган, сумевший убедить своих старших и более осторожных коллег, что им по плечу помериться силами с Великовским при условии, что заседание будет тщательно спланировано и подготовлено. Как только стало известно о заседании, в подготовительный комитет посыпались заявки от желающих выступить. С одной стороны, это радовало, значит, тема обсуждения выбрана удачно, с другой – настораживало. Докладчики должны были безупречно сыграть отведенные им роли. Лишь одному из них, по замыслу устроителей, разрешалось выступить в поддержку Великовского.

Само же заседание, одно из самых представительных в истории Ассоциации, открылось 25 февраля 1974 года в Сан-Франциско. Полторы тысячи человек собралось в Западном танцевальном зале отеля “Св. Франциск”. Великовский, едвапереступив порог, понял, что попал в засаду, – никакого обсуждения не будет, ему хотят устроить головомойку. Русский язык для него всю жизнь оставался самым близким, а посему он мог припомнить подходящее для такой ситуации слово. Правёж! Но принял вызов.

Говорить с трибуны ему особенно было нечего, все давно сказано в книгах. Поэтому в своем выступлении он в который раз пытался развеять домыслы и мифы, связанные с его именем. Будто он себя считает непогрешимым, будто выступает против ученого сообщества, ниспровергает общепризнанные законы. Все это Великовский отвергал, говорил, что в любой момент готов признать ошибки, только пусть ему укажут на них. На деле же все обстоит иначе. Сначала его мысли искажаются, затем критики с ликованием опровергают свои собственные искажения. Прием недостойный, критиковать следует лишь то, что им написано. Он напомнил, что при переизданиях книг намеренно не менял в них ни слова, чтобы его не упрекнули, будто он подновляет текст.

По чьей-то лукавой подсказке репортеры подхватят эту фразу и в отчетах напишут, что Великовский настолько самонадеян, что считает невозможным изменить в своих книгах ни строчки.

Впрочем, докладчики приводили уйму ошибок, у него обнаруженных. Но затем поднимался Великовский и задавал выступавшему ряд кинжальных вопросов, пересыпая их цитатами из трудов специалистов, положивших жизни на изучение того предмета, который докладчик пытался решить походя. И многим становилось ясно, что никаких ошибок нет.

Это было драматичное заседание. “Кого оставит равнодушным зрелище, когда семидесятисемилетний Великовский поднимается на трибуну, чтобы предстать лицом к лицу со своими критиками, годами его отрицавшими, и сторонники возгласами одобрения встречают его остроумные замечания, шикая на оппонентов, и когда недоброжелатели в свою очередь аплодируют его критикам, или протестуют в сходных обстоятельствах”, вспоминал Дональд Гоулдсмит, один из организаторов заседания.

В изданном годом позже сборнике “Ученые и Великовский: противостояние” опубликованы шесть авторов, но треть всего объема занимает доклад Карла Сагана. Когда-то при рождении “Миров в столкновении” судьба послала их автору доктора Шепли, непримиримого, но вместе с тем и барски ленивого оппонента, старавшегося больше действовать через других, сам же предпочитал оставаться в тени. В канун четвертьвекового юбилея у книги появился столь же непримиримый критик, известный астроном, колоритная фигура как ученый и человек, в чем-то очень типичный для Америки персонаж – честолюбивый, напористый, энергичный, обожающий успех и славу, умеющий использовать все рычаги для их достижения.

Кто знал теорию Великовского не понаслышке, доклад Сагана должен был слушать, как детективную историю – сюжет и главные эпизоды известны, но как их оценит докладчик? Мало кто сомневался, что Саган постарается опрокинуть всю конструкцию “Миров в столкновении”. Только как? Все же научное состязание, ристалище мнений, – тут не отделаться навешиванием ярлыков и потрошением выхваченных из контекста цитат, что успешно практиковалось авторами рецензий.

По статье Сагана из сборника трудно судить, каким был в действительности его доклад. Он был существенно расширен, подправлен перед публикацией, но его композиция, тактические приемы в общих чертах ясны. Если все действо позволено сравнить с битвой, – а это была битва, которую гвардия Гарварда давала Великовскому и его сторонникам – то начало ее можно уподобить стремительной атаке лучников, с близкого расстояния забрасывающих противника тучей стрел.

Саган бегло перечислил наиболее уязвимые, по его мнению, положения теории Великовского и тут же вынес им приговор. Отрицал его приоритет в определении высокой температуры Венеры, сомневался в способности Юпитера выбросить из своих пределов комету с массой, равной массе Венеры, отказывался признать, что все земные вулканы пробудились между пятнадцатым и шестым столетием до новой эры, как и то, что горообразование происходило всего три с половиной тысячи лет назад. Не верил он и в то, что сближение Земли с кометой явилось причиной обращения геомагнитного поля, что мамонты погибли в результате смещения полюсов, что манна падала с неба и проливалась на Землю нефть…

Но это были всего лишь легкие, скользящие удары – несколько торопливых фраз и никакой аргументации, сомнения и только. Тем самым докладчик давал понять, что никакой игры в объективность не будет. С самого начала Саган сказал то, что иные приберегли бы напоследок. “Мой вывод будет таким: там, где Великовский оригинален, он вероятней всего не прав, а там, где прав, идеи были им позаимствованы у предшествующих исследователей. Во многих же случаях он и не прав, и не оригинален”.

В этом положении и заключался план доклада в целом. Далее Саган будет выхватывать отдельные моменты теории Великовского, показывая, где он не прав или не оригинален, или и то и другое. Но вместе с тем докладчик не мог не признать, хотя звучало это только в подтексте его высказываний, что выдвигаемые Великовским положения действительно подтверждаются древними текстами. Разные народы в разных уголках Земли рассказывали об одном и том же. Как это объяснить, задается вопросом докладчик. Великовский считает это бесспорным доказательством, что все описанное им, происходило на самом деле. Саган же полагал, что это далеко не единственное объяснение, что стоило бы рассмотреть и другие гипотезы, прежде всего возможность диффузии, иначе говоря, распространения по миру тех самых идей, так сказать, “самосадом”.

Саган высказывает еще одно здравое суждение. Существует подозрение, что отдаленно напоминающие друг друга происшествия относятся к различным периодам, а между тем “вопрос синхронизации легенд почти полностью проигнорирован автором "Миров". Справедливости ради отметим, что синхронизацией легенд Великовский занимается в другой своей книге (“Века в хаосе”), о чем уведомил читателей в предисловии. Тем не менее, поднятый Саганом вопрос достоин серьезного обсуждения.

Некоторые выдержки из религиозных, исторических текстов, отмечал докладчик, Великовский принимает буквально, другие , для его гипотезы неудобные, отвергает как позднейшие “украшения”. Но по каким критериям происходил такой отбор?

И далее. В тех случаях, когда факты выгодны Великовскому, он торопится сделать из них далекоидущие для своей теории выводы. Когда же таких фактов под рукой не оказывается, их отсутствие он списывает за счет “коллективной амнезии”.

Безусловно, это интересные наблюдения. Уверен, они приходили в голову каждому внимательному читателю “Миров в столкновении”. Если бы докладчик потрудился развить эти положения, подкрепив их вереницей примеров, мог получиться интересный и доказательный разговор. Но упомянутые наблюдения разбросаны в докладе как попало, они ничем не подтверждаются, а некоторые даже оказались в набранных петитом примечаниях. Очевидно, это поздние вкрапления с целью придать анализу больше объективности. Кстати, статья Сагана так и называется – “Анализ Миров в столкновении”.

Не стремясь к полноте пересказа, приоткроем лишь приемы анализа.

В 1974 году все уже знали, насколько горяча планета Венера. За что критиковать Великовского, если он об этом говорил еще в середине 1940 годов? Но оказывается, в начале 1940-х профессор Йельского университета Руперт Вильдт опубликовал статью, в которой тоже писал о горячей Венере. Вильдт был единственным в мире астрономом, осознавшим, насколько горяча Венера – и объявил об этом за несколько лет до Великовского. Ну и что? Значит, в ту пору в мире было два еретика – Вильдт и Великовский, которые вопреки всеобщему мнению считали Венеру горячей. Однако, из этого факта Саган делает неожиданный вывод: “Трудно поверить, чтобы человек (т. е. Великовский), столь тщательно изучивший материалы, не знал о статьях Вильдта”. Понимаете? Это же деликатное обвинение в плагиате.

Но здравый смысл подсказывает другое: Великовский мог и не знать, что в мире есть еще один чудак, который видит Венеру такой же, как он. Если бы знал, то цитаты из статей Вильдта красовались бы в постраничных сносках его книги. Приоритет в установлении единичного факта для него не имел никакого значения. Важна была общая картина. И главное место в ней отвдилось горячей Венере. Но Саган задался целью лишить Великовского малейших притязаний на первенство. По пунктам это выглядело так.

Великовский никогда “не конкретизировал” (never specified) температуру Венеры, а“предложенный им механизм для поддержания такой температуры” совершенно несостоятелен, говорит Саган. Поэтому, если даже Великовский оказался прав в отношении высокой температуры Венеры, его предсказания относительно последующего ее понижения, явно ошибочны.

Как мог Великовский что-то конкретизировать, какие “механизмы” предлагать? Он говорил: Венера – юная планета, она еще не остыла после бурных космических похождений, но, как любое астрономическое тело, должна остывать. В одной статье он привел данные двух замеров температуры облачного покрова планеты. Из них следовало, что температура понижается. Очередной полет к Венере межпланетной станции этого не подтвердил. И этим предварительным замером Саган теперь обличал Великовского.

Мало кому удавалось найти у Великовского фактические ошибки. Саган, кажется, одну нашел: “В своей книге он постоянно путает углеводы (carbonhydrates) с углеводородом (hydrocarbons)”. Помянув об этом раз и два, Саган никак не мог остановиться и при всяком удобном случае вновь возвращался к тому же (“Здесь мы видим еще один пример того, как он путает углеводород с углеводами”).

Это имело прямое отношение к манне небесной и нефти, по поводу их Саган выпустил множество язвительных стрел. Из-за путаницы углеводов с углеводородом бедным израильтянам, по словам Сагана, пришлось в течение сорока лет странствований питаться не обещанной Великовским амброзией, а сырыми нефтепродуктами, и это в лучшем случае. При последнем прохождении кометы Когутека в атмосфере было обнаружено значительное количество цианида, а это означает, что питаться кометами не рекомендуется. Но если бы даже кометы были съедобны, заявленное Великовским количество манны, будто бы выпавшей за долгие годы на поверхность Земли, должно было бы превысить массу нынешней Венеры…

Эти пассажи из доклада Сагана, переданные достаточно близко к тексту и в той же тональности, больше характерны для раскованнойжурналистики, чем серьезного научного анализа.

Действительно, Великовский ничего не “конкретизировал”, не приводил опрометчиво цифр. Саган же ими пользовался легко и часто. Так, отрицая возможность катапультирования Венеры Юпитером, он подкреплял свой вывод строгими расчетами: для осуществления подобного действия потребовалась бы в сто миллионов раз большая энергия, чем та, что выделяется при самых крупных вспышках на Солнце…

Крупные цифры разят наповал дилетантов. Но тут была иная аудитория. Сидевшие в зале быстро прикидывали в уме, что за ними стоит. После нескольких подобных цифровых выбросов, когда Саган объявил, что вероятность описанных Великовским событий составляет не более, чем 10 ^–23 , один из слушателей, профессор Басс, отнюдь не сторонник Великовского, не выдержал и попросил докладчика объяснить, каким образом он пришел ктакой величине. Саган был смущен, обижен, раздражен, однако ничего вразумительного ответить не смог.

“Это утверждение Сагана настолько бесчестно, – заявил профессор Басс, – что я, не колеблясь, расцениваю его либо как преднамеренную публичную ложь, либо как вопиющую некомпетентность”. Анализ Сагана возмутил не только Басса. Многие участники заседания, независимо от того, как они относились к Великовскому и его теории, пришли послушать честный обмен мнений, на деле же оказались статистами в спланированной карательной акции. После заседания группа ученых потребовала от руководства ААAS осудить доктора Сагана за нарушение профессиональной этики. Но руководители Ассоциации сами были не без греха, так что дело замяли.

Многих покоробило то, как Саган разделался с блестящим предсказанием Великовского относительно радиоизлучения Юпитера. “Мощное радиоизлучение Юпитера иногда приводится как яркий пример точного предсказания Великовского, – сказал Саган. – Но все тела излучают радио волны, если их температура выше абсолютного нуля… Верная догадка не обязательно указывает на приоритетность представлений или верную теорию”.

Когда Саган произнес эту фразу, зал замер, затем беспокойно задвигался. Многие слушатели могли припомнить, как в 1955 году были удивлены сами, как удивлен был весь ученый мир, да и те астрофизики из Института Карнеги, неожиданно для себя сделавшие открытие, предсказанное Великовским. И вот теперь Саган заявляет, что у Великовского “нет ни одного астрономического предсказания, сделанного корректно и точно, а есть лишь более или менее удачные догадки”.

В конце доклада Саган задается вопросом: почему “Миры в столкновении” при всех перечисленных им недостатках пользуются огромной популярностью? “Одно из возможных объяснений – попытка оправдать религию. Древние библейские рассказы правдивы в буквальном смысле слова, утверждает Великовский, остается только правильно их истолковать. Таким образом, еврейский народ, спасенный благодаря вмешательству кометы от египетских фараонов, ассирийских царей и прочих напастей , имел полное основание уверовать в свою избранность”.

Что ж, очень тонкое наблюдение об истоках чувства избранности уевреев. Вначале, быть может, тому поспособствовал его величество Случай, а дальше планомерная работа иудейских пророков, раввинов, идеологов сионизма. Это замечание Сагана в чем-то созвучно рассуждениям самого Великовского: он знает, что происходило в действительности, но не знает, почему это произошло. Одни чудеса он объяснил, но тут же всплыли другие. Но оправдание ли это религии? Спросите любого раввина, устроит ли его такое оправдание иудаизма, где чудеса вершит не Господь Бог, а матушка-природа? Но Сагана не вдавался в тонкости.

“В наш век с его истовым поиском религиозных корней стремление спасти древнюю религию можно одобрять или не одобрять. Я же полагаю, что в древних религиях столько же хорошего, сколько и плохого. Вместе с тем не вижу необходимости в полумерах. Если бы мы стояли перед неизбежностью выбора, – хотя считаю, такой неизбежности нет, – чем, скажите на милость, явление Бога Моисея хуже, чем явление кометы Великовского?” На такой эффектной ноте Саган завершает доклад.

Исход сражения, которое новое поколение гарвардцев в последний раз давало Великовскому, следует признать ничейным. Противники остались на своих позициях. Сборник с отчетом о симпозиуме вышел через год, но в усеченном виде. После того как Карлу Сагану, главному оппоненту, позволили задним числом расширить и подправить доклад с учетом высказанных в прениях замечаний, Великовский отказался от участия в сборнике. Точно так же поступил и доктор Майкельсон, единственный из докладчиков, взявший под защиту теорию катастроф. Сборник “Ученые и Великовский: противостояние” получился жидковатым. Пришлось срочно думать о добавках. Одну статью нужной тональности отыскали в университете на Гаваях, другую заказали писателю-фантасту Айзеку Азимову.

Короткая статья Азимова (она открывала сборник), написанная легким пером талантливого литератора, делала необязательным чтение последующих материалов, ибо ясно и понятно объясняла все беды Великовского.

По Азимову, есть два вида еретиков от науки: те, что зарождаются внутри профессионального кланаученых, а потому подлежат наказанию со стороны ортодоксов. Этих отщепенцев автор называет эндоеретиками (эндо – от греческого слова внутри). Другие – те, что всплывают вне профессионального мира науки. Это экзоеретики (от греческ. экзо – вне, снаружи).

Великовскомупо этой схеме конечно жебыло уготовано место во второй группе, но с реверансами. “Из всех экзоеретиков Великовский более чем кто-либо сумел своими атаками привести науку в замешательство, заставив с ним считаться всерьез”, пишет Азимов и далее разъясняет почему. Великовского нельзя безоговорочно отнести к экзоеретиком. Как-никак, он ученый. Способен рассуждать о вещах так, будто что-то в них смыслит. Вторгаясь в область астрономии, делает не слишком много ошибок. Владеет языком науки настолько, что производит впечатление на непрофессионалов. К тому же “он интересный писатель. Забавно читать его книги”, признается Айзек Азимов.

Вот бы такую статью пустить по журнально-газетному кругу в 1950 году, когда “Миры в столкновении” только что вышли из печати, вместо того, чтобы тиражировать писания С. Пейн-Гапошкин и наспех состряпанныекритическиеопусы. Но это был 1974 год. Великовский стяжал уже столько аплодисментов в университетских аудиториях, научных центрах страны, где ему аплодировали отнюдь не профаны, а профессионалы, так что несмотря на все старания Азимова Великовского невозможно было отнести к экзоеретикам, понимаемым и признаваемым лишь неученой серой массой.

Но это довод формальной логики. Он не решает вопроса: прав Великовский или не прав? Галилей же, напротив, после его осуждения долгие годы пребывал в еретиках, пока не был причислен к лику святых от науки. Был таковым целое тысячелетие и Птоломей. Как становятся еретиками, как ими перестают быть – сложнейший алгоритм.

Сборник получился однобоким, зато с безусловным осуждением Великовского. Правда, незадолго до его выхода в свет, на прилавках магазинов появился другой – “Великовский – новый взгляд” (“Velikovsky Reconsidered”),куда вошли статьи, опубликованные в журнале “Pensée”. Эти два сборника, отражавшие диаметрально противоположные взгляды на труд жизни Великовского, отныне станут как бы двухтомником: переиздается один, издатели спешат выпустить и другой, зная, что на него тоже будет спрос.

Умер он как праведник. Как еврейский праведник. 17 ноября 1979 года пришлось на субботу. День был тихий, в легкой дымке. Великовский сидел в кресле у окна и читал библейскую главу о смерти Сарры, жены Авраама, ту самую главу, которую в тот день положено читать иудею, где бы он ни находился, в Израиле или в великом рассеянии.

Читано и перечитано, а волнует по-прежнему. Его отец, Шимон, отдал полтора килограмма чистого золота за поле в пустыне Негев. Там и похоронен. Он тоже собирался остаться в той земле. Но судьба привела его в эту страну, и он не смог уехать, не смог покинуть поле боя. Теперь там дочери, внуки…

Рука, скользнув по Библии, беспомощно повисла. И это был конец. Совсем немного не дожил Иммануил Великовский до восьмидесяти пяти лет.

Элишева прожила еще несколько лет, успев издать две рукописи мужа. “Человечество в амнезии” было последней его работой. Отодвинув все, он торопился напомнить людям, как опасна амнезия, утрата памяти во времена, когда мир начинен сверхразрушительным оружием. У кого-то может возникнуть искушение решить проблемы нажатием кнопки…

Вторая посмертно изданная книга – “Звездочеты и могильщики” с подзаголовком “Мемуары о Мирах в столкновении”. Название придумала Элишева. Она же возражала против ее издания при жизни мужа. Долгие годы книга существовала в виде пухлых папок, заключавших столько взрывоопасного материала – документы, письма, свидетельства о непорядочности ученых мужей. Нет больше Великовского, нет многих его недругов, теперь можно рассказать обо всем.

С юных лет Великовский был предан делу сионизма. Еще гимназистом в брошюре “Третий исход” призывал соплеменников вернуться в Палестину. Звал туда своих однокурсников в университете Монпелье, а позже, в Берлине – Нобелевского лауреата Альберта Эйнштейна. На деньги отца издавал ученые записки несуществующего еврейского университета в Иерусалиме. Под псевдонимом “Обозреватель” написал полсотни гневных статей в газете “Нью-Йорк Пост”, требуя применить жесточайшие меры к арабам, мешающим евреям обосноваться на земле обетованной…

Видит Бог, он приложился к своему народу. И что же? Его книги переведены на многие языки мира, нет только перевода на иврит. Почему?

Доктор Ион Деген, советский еврей из Киева, переселившись в Израиль, настолько увлекся идеями Великовского, что отважился взяться за непривычное для себя дело – написание книги. В ней он стремился восстановить справедливость, воздать должное своему коллеге, земляку, сородичу. Дегена не слишком удивляло, что приезжавшие из СССР ученые ничего не знали о Великовском или, с чужих слов, отзывались о нем пренебрежительно. Поражало, что Великовского не знали даже эрудиты, “ивритоязычные интеллигенты”. “В отлично изданной в Израиле энциклопедии, увы, не нашлось места для великого сына еврейского народа”, – с горечью и совсем по-советски напишет Ион Деген в книге “Великовский”, вышедшей в Тель-Авиве в 1990 году, увы, на русском языке. Приведя длинный список языков, на которые переводился Великовский, его биограф замечает: “Нет переводов на русский. Это, хотя и с трудом, но поддается объяснению. Но вот то, что нет переводов на иврит, – необъяснимо!”

Однако все объясняется просто. Великовский был образцовым евреем, примерным сионистом, но плохим иудеем. Чтобы быть хорошим иудеем, мало почитать субботу, радеть о процветании Израиля и восторгаться правдивостью Библии. К тому же правдивость ее он толковал по-своему, разрушая ветхозаветные легенды, коими веками умилялись иудеи, а потом и христиане. Египетские казни, ходатайства Моисея за народ передцарем египетским, чудесный переход Чермного моря, столп огненный, манна небесная, Иисус Навин, останавливающий Иордан, а потом и Солнце, Луну в небесах, движение вспять тени солнечных часов по слову Исайи, – вот перечень ветхозаветных чудес, под пером Великовского лишившихся статуса божественных деяний превращенных им в причинно-следственные закономерности природы.

Никому не дозволено умалять чудеса религии. Это Великовский понимал. Понимала и дочь его, Шуламит. С ее слов Деген приводит такой диалог:

– Папа, но ведь ты не ортодоксальный еврей?

Сложна диалектика чуда! Развенчаны одни чудеса, но всплывают другие. Что-то вроде восточной шкатулки с секретом: вам удалось открыть одну, а в ней другая, тоже с секретом, искорее всего не последняя…

Великовский осуждал Маймонида и Спинозу, не желавших признавать правдивость граничащих с чудом библейских рассказов,.Оба они – Спиноза, очарованный пантеизмом, Маймонид, на многое смотревший глазами Аристотеля, - те рассказы толковали как излишне эмоциональное восприятие библейскими авторами сугубо локальных катаклизмов, от такой гиперболизации бедствия, вокруг них происходившие, проецировались ими на всю вселенную (у страха глаза велики!).

Это тоже было умалением чуда, и оно не осталось безнаказанным. Раввины Амстердама подвергли Спинозу “великому отлучению”. Маймонид сам был раввином, весьма авторитетным, и все же некоторые его сочинения вызывали ожесточенную критику ортодоксов-иудеев, а Маймонид подвергался преследованиям – за низведение библейских чудес до метафор, иносказаний. Великовский критиковал его за то же самое. Никаких метафор, слова библейских авторов – про падающие камни, пролившуюся смолу и серу, всепожирающее пламя – следует понимать в буквальном смысле. Чудеса были, но они - следствие великой природной катастрофы.

Казалось бы, отчего ортодоксам не принять версию о катастрофе? Что меняется? А меняется решительно все! Ветхий завет покоится на рассказе об интимных отношениях израильтян с Иеговой. Стоит признать, что великая катастрофа была, – и сокровенные эпизоды с богоявлениями, передачей завета низводятся до “субъективного восприятия” библейских повествователей, их особой манеры выражаться, на чем настаивали Спиноза и Маймонид.

Великовский нашел секрет первой шкатулки. Чудес как таковых в ней не оказалось, – сплошные экстремальные явления природы. И с чувством благоговения склонился он перед второй закрытой шкатулкой: почему те явления происходили в сокровенно-важные для израильтянмгновения?

Ничего удивительного в том, что иудеи-ортодоксы не приняли теорию катастроф. Но почему ее не приняли ученые, призвание и долг которых везде, во всем срывать покровы с любых чудес? Все дело в том, что вместе с сакральными чудесами Великовский выплеснул много привычных догм, аксиом, постулатов, заронил в души ученейших людей сомнение о труде всей их жизни.

А что, если рассуждения Великовского всего лишь изящные хитросплетения, этакое кружево из фактов и свидетельств, монтаж событий разных эпох, которые изощренный интеллект свел воедино при помощи квазинаучной эквилибристики?

Ведь и система Птоломея – ошибочная! – более тысячелетия простояла незыблемой скалой. Лишь время от времени в нее вносились поправки, пока, наконец, Коперник не решился обнародовать свои взгляды. И до Коперника звучали голоса людей, знавших истину, подозревавших о ней. Но вот система Птоломея рухнула, и мы диву даемся, как человечество могло так долго верить россказням о Солнце и звездах, водивших свои хороводы вокруг Земли.

Если будет доказано, что Великовский ошибался, сможем спать спокойно: космос ничем не грозит, мы по-прежнему обитаем в надежном ньютоновском мире. Придется лишь подумать, как устранить угрозы Земле, в которых повинны мы сами – загрязнение атмосферы и мирового океана, захламление городов, истощение почвы и многое другое.

Если же Великовский окажется прав, вопрос о космических катастрофах остается в повестке дня. События могут развиваться по знакомому сценарию. В какой-то момент Юпитер отбросит в сторону Солнца комету. Необязательно, чтобы она прошлавблизи Земли. На пути ее может оказаться Марс или Венера, любая подобная встреча нарушит плавное вращение планетарной карусели, и остается только гадать, что за этим последует.

Катастрофа может произойти не скоро. Теоретически она возможна уже завтра. В последнее время шальные астероиды все чаще застают врасплох обсерватории на подступах к Земле. Слава Богу, пока все обходилось.

Великовский оставляет нас с тревожной мыслью: если на исторической памяти человечества произошло несколько глобальных катастроф, они в любой момент могут свалиться столь же внезапно, неотвратимо. И что предлагает автор?

Заключительная глава “Конец” (конец книги и возможный конец мира) начинается с эпиграфа из древней буддийской рукописи, повествующей о мировых циклах: “Этот мир будет разрушен; и весь безбрежный океан испарится; и громада земли сгорит. А потому, люди, творите добро, будьте сострадательны”.

Но что доброта, что сострадание перед лицом глобальной катастрофы, в которой гибнет праведник и нечестивец?

Творить добро следует понимать широко. Творить добро близким и дальним, в прямом и переносном смысле. Творить добро во спасение Земли, заботиться о ней, не причинять ей того зла, что причиняется сегодня ее лесам, полям, водному и воздушному океанам. Отрешившись от военных игрищ, мы должны почаще обращать взоры к звездам. Чудовищные суммы, которые тратятся на вооружения, бездумные прихоти, развлечения, должны пойти нана образование, науку. Нам предстоит побывать в ближайших мирах, заведомо негостеприимных, потом добраться и до тех, где хранится разгадка нашего прошлого, которое, как известно, изменить нельзя, но, узнав о нем правду, мы, возможно, сумеем сберечь свое будущее.

И все же, возможно ли подобное в принципе, – столкновение двух космических тел? Ученые, пожалуй, скажут, да, такое могло произойти, но очень давно, миллионы, миллиарды лет назад при становлении Солнечной системы. Что же касается близких эпох… Исключено, невозможно! И сошлются на “Трактат о небесной механике” гениального француза Лапласа, доказавшего, что Солнечная система, управляемая силами гравитации, работает без сбоев, планеты движутся по установленным орбитам, и никаких пертурбаций, в том числе при встречах Земли с кометой, ожидать неприходится.

Но именно Пьер Симон де Лаплас, который довел систему Ньютона до совершенства, заставив поверить в ее надежность, в другой своей работе касается возможности встречи Земли с крупной кометой, и последствия подобной встречи ему представляются катастрофическими.

И далее следуют строки, заставляющие вспомнить хрестоматийный разговор Солона с египетским жрецом:

“И тогда становится понятно, почему океан отступил от высоких гор, на которых оставил бесспорные доказательства своего пребывания. Понятно, каким образом южные растения и животные смогли оказаться в северном климате, где обнаружены их остатки и отпечатки. Наконец, это объясняет молодость человеческой цивилизации, памятники которой насчитывают не более пяти тысячелетий. Род человеческий, низведенный до небольшого числа индивидуумов, прозябающих в плачевнейшем состоянии, долгое время ни о чем ином не помышлял, кроме как о выживании, полностью утратив воспоминания о науках, искусствах. Когда же прогресс цивилизации привел к ощутимому обновлению, возникла потребность все начать сначала, как будто человек заново поселился на Земле”. ¹

Эти строки Лапласа – комментарий ко многим недоуменным вопросам, которые все чаще звучат в наше время, когда выясняется, сколь долгую жизнь прожил человек на Земле. Если гоминиды, рассуждают Луи Повель и Жак Бержье в своей книге “Вечный человек”, появились на Земле более восьми миллионов лет назад, то классическую теорию эволюции следует объявить банкротом. “И если человек мыслящий существовал уже 100000 лет тому назад, то, повинуясь здравому смыслу, мы обязаны будем спросить себя, неужели в столь долгом его похождении имеется всеголишь единственный проблеск, а именно заключительный отрезок, равный 0, 05 от его суммарного пребывания на Земле?” Словом, не мог человек мыслящий 95000 долгих лет праздно просидеть у первобытного костра. Так мы приходим к объяснению относительной молодости человеческой цивилизации: после сокрушительных природных катастроф человек не раз был вынужден начинать все сначала.

Лаплас это рассматривал как гипотетическую возможность. Великовский считал, что именно это и произошло с нашей планетой тридцать пять веков назад, когда Земля сблизилась с кометой, масса которой была сопоставима с массой Земли.

Но вот уж три тысячелетия Солнечная система работает безупречно. Кометы прилетают и улетают. Кое-кому даже обидно, что в наш медвежий угол они заглядывают так редко. В Солнечной системе их миллиарды. Но опасность необязательно придет издалека. Великовский набросал по этому поводу довольно тревожный сценарий.

На окраине Солнечной системы пересекаются орбиты двух планет – Плутона и Нептуна. Плутон, как полагают, был когда-то спутником Нептуна, освободившимся при неких чрезвычайных обстоятельствах. А поскольку их орбиты пересекаются, рано или поздно им суждено встретиться. И тогда астрономы увидят нечто такое, что описано в “Мирах в столкновении”: соприкоснутся атмосферы планет, произойдет обмен электрическими зарядами. Будет ломаться кора планет, по ледяной поверхности потечет горячая лава.

Исход битвы не ясен. Плутон может снова стать спутником Нептуна. Или попытается отобрать у Нептуна одну из его лун. Наконец, Плутон может двинуться к Юпитеру, и тогда, не дай Бог, этот диспетчер комет и планетоидов пошлет его по направлению к Земле, что чревато повторением случившегося тридцать пять веков назад.

Нептун и Плутон далеко. Но буря может разыграться значительно ближе. Орбита шестого спутника Юпитера пересекает орбиту седьмого, а восьмая по счету луна Юпитера пересекается с орбитой девятой. В разборки тех лун могут вмешаться другие спутники, а вслед за ними и ближайшие планеты, Марс и Земля.

Пока это, к счастью, одно из несбывшихся предсказаний Великовского.

Первая реакция на книгу Великовского была бурной, во многом даже искренней, соответственно и отношение к автору: шарлатан, еретик, невежда, выскочка; “Его книг не читал и читать не собираюсь!” Но те, кто все же их прочитал, кому довелось послушать самого Великовского, нередко подпадали под его обаяние. В нем поражали глубина познаний, масштабность мышления, завораживающая логика, проникновенность интуиции. Доктор Великовский открывал им, знатокам, специалистам, престранные вещи, которые они не могли принять, не теряя почвы под ногами. А чтобы все опровергнуть, требовалось доказать несостоятельность приводимых свидетельств, раскрыть манипуляцию с цитатами, что оказывалось нелегкой задачей. Великовский возвел вокруг своей теории глубоко эшелонированную оборону.

Сколько бы проверок ни устраивали, приводимые им факты оставались неуязвимыми, никаких издержек в цитировании найти не удавалось. Это подтверждали многие авторитеты, одним из первых – гарвардский профессор, всемирно известный знаток Священного писания и древней истории Роберт Пфейфер. С обезоруживающей откровенностью он как-то сказал Великовскому: “Это все прекрасно, но что прикажете делать с тем, чему когда-то учились мы и чему теперь учим других?”

“Великовский – это трагедия. Стольких людей он повел по ложному пути”, скажет Гарольд Юри. Харлоу Шепли, еще не прочитав ни строчки им написанного, назовет его шарлатаном. Четверть века спустя тот же Шепли сделает существенное уточнение: “Один из самых эрудированных шарлатанов”. К тому времени он основательно изучил сочинения Великовского, но и тогда не смог, не сумел привести ни одного веского довода против его теории. Почему?

“Каждая из гипотез Великовского, – пишет профессор Джеральд Хокинс в своей книге “Кроме Стоунхенджа”, – потребовала бы от ученого нескольких лет изысканий и проверок, вполне сопоставимых с работой над объемистой монографией или докторской диссертацией – работой сложной, трудоемкой”. Охотников на такую работу, по мнению Хокинса, не нашлось хотя бы потому, что результат Сизифова труда заранее известен: ни Марс, ни Венера не приближались к Земле ни в 688, ни в 1500 году до н. э. И далее Хокинс приводит убийственный довод, после которого от Великовского мало что остается: “Орбиты можно рассчитывать во времени вперед или назад. Расчеты для Солнечной системы со всеми девятью планетами были проведены в обратном направлении на тысячи лет. Если отбросить небольшие цикличные колебания, все орбиты в ней устойчивы”.

Тот же довод не раз торжествующе приводился противниками Великовского. Но всякий раз находились люди, столь же видные представители академического мира, которые опровергали его: неправда, не проводились такие расчеты! Самому Великовскому на сей счет сказать было нечего. Он работал в ином ключе, без формул, без математических величин. А может ли ученый обойтись без них?

Это было сказано русским философом В.В. Розановым в ту пору, когда автор “Миров в столкновении” еще учился азбуке. Полвека спустя люди, слыхом не слыхавшие о Розанове, на разные лады станут повторять те же слова, имея в виду Иммануила Великовского.

Так что же получаем в остатке? Трудно назвать человека, даже из числа дружески к нему настроенных, кто бы безоговорочно поддержал теорию катастроф. Ведь это означало бы согласиться с тем, что Венера недавно была кометой, а Марс пытался отнять у Земли Луну.

Но те же ученые в своих итоговых оценках, не сговариваясь, часто повторяли одну и ту же мысль: даже если Великовский окажется прав лишь отчасти, даже если подтвердятся лишь отдельные положения его теории, это станет прорывом, и многие научные дисциплины обретут новое дыхание.

Еще одна важная мысль нередко звучала в высказываниях о Великовском: что бы ни говорили его недруги, а наука пошла по указанному им пути.

Читатели, живущие в ином измерении, лишенные возможности следить за круговоротом идей в науке (работа, быт, повседневная суета), будут немало удивлены, узнав, что едва ли не на следующий день после его смерти ученые, именитые и молодые, из различных университетов и научных центров с азартом обратились к различным аспектам глобального катастрофизма. Заслон оказался прорванным.

В дни первой и единственной встречи Великовского с Шепли (напомним –1945 год) господствовало мнение, будто Солнечная система, однажды родившись в муках, затем вращалась с точностью швейцарского хронометра. Любой, кто посмел бы в том усомниться, становился отщепенцем, как это случилось с Великовским. На страже упорядоченного космоса стояла аристотелевско-ньютоновская концепция, а безмятежность подлунного мира охраняла лайелевско-дарвиновская школа.

И когда в 1973 году Гарольд Юри, к удивлению многих, опубликовал в журнале “Nature” статью, в которой высказал предположения, что 40-50 миллионов лет назад огромные кометы неоднократно врезались в Землю, что приводило к массовому вымиранию животных, это было встречено ученым сообществом недоуменным молчанием. Гарольду Юри, именитому ученому, Нобелевскому лауреату, не устроишь, как Великовскому, публичный разнос. Однако никто не пожелал углубляться в приводимые Юри доводы и обоснования, согласно которым те катастрофы по времени совпадали с возрастом тектитов, загадочных кусочков оплавленного природного стекла, которые находили в неожиданных местах и которые чем дальше, тем больше воспринимались как свидетели и участники тех катастроф. Правда, тектитов, относящихся ко времени исчезновения динозавров в Меловом периоде, обнаружить пока не удавалось, но Юри полагал, они будут найдены.

Настоящая катастрофомания по обе стороны Атлантики началась летом 1980 года. В солидных научных журналах во всевозрастающих количествах стали появляться статьи о космических катастрофах, поначалу очень древних, способных взволновать лишь специалистов. Одна из первых статей называлась: “Причина внезапного вымирания животных в Меловой/Третичный период” (журнал “Science”, июнь 1980 г.). Речь шла о гибели динозавров около 60 миллионов лет назад. Предположительная причина – столкновение Земли с каким-то крупным телом.

В отличие от Гарольда Юри с его тектитами в качестве доказательства, авторы статьи представили иное обоснование: на стыке геологических пластов Мелового и Третичного периодов обнаружена необычайно высокая концентрация элемента иридия, в земной коре практически отсутствующего, но входящего в состав метеоритного вещества. На границе тех же пластов было обнаружено много пепла и сажи, что говорило о пожаре, грандиозном вселенском пожаре. Но как, отчего он мог разгореться?

Ученые подсчитали, что даже скромных размеров астероид (10х10 км), врезавшись в Землю, сделал бы атмосферу непроницаемой из-за пыли и мусора, дыма и копоти воспламененного им пожара. Даже если бы астероид упал в море, еще на подлете он бы успел воспламенить все, что способно гореть, в округе на тысячу километров.

Отныне астероиды наряду с кометами все чаще станут рассматриваться как виновники глобальных катастроф, причем не в их близком, как у Великовского, прохождении от Земли, а в прямом столкновении с ней.

Над той статьей трудился представительный коллектив авторов: Нобелевский лауреат, физик Луис Альварес, его сын, геолог Уолтер Альварес, а также химики Френк Асаро и Хелен Майкл, – все профессора Калифорнийского университета в Беркли. И в дальнейшем статьи о катастрофах нередко будут публиковаться в содружестве специалистов нескольких областей знаний.

По следам тех публикаций созывались симпозиумы, семинары, где проходили обкатку смелые гипотезы. В июле 1981 года в Эймсе, в научно-исследовательском центре НАСА, где Великовский некогда увлек сотрудников своей апокалиптикой, состоялся семинар “Внеземные влияния на эволюцию и развитие жизни”. В октябре того же года на горнолыжном курорте штата Юта под патронажем Национальной академии наук собирается симпозиум на тему “Столкновение Земли с крупными астероидами и кометами”.

В 1983 году прошло несколько таких симпозиумов, самый известный – во Флагстаффе, штат Аризона, где была предпринята попытка выявить динамику катастроф, их причины. Сами катастрофы еще были страшно далеки, десятки миллионов лет до нашей эры, на границе мезозоя с кайнозоем. Периодичность их определили в 26 миллионов лет – сначала по ископаемым остаткам вымерших обитателей морей, позже группа независимых исследователей пришла к той же цифре, выявляя возраст древнейших метеоритных кратеров. Причины же катастроф пока обозначали загадочно и смутно: прохождение Солнечной системы через спиральные рукава Млечного Пути.

Тогда же вспомнили о другом цикле катастроф. Еще в 1977 году Альфред Фишер, профессор палеонтологии из Принстона, выступил со статьей “Вековые циклы в царстве катастроф”, выявив в ней отрезок в 250 миллионов лет, когда вымирание видов происходило через каждые 32 миллиона лет. Свои выводы Фишер подкреплял не только коллекцией ископаемых остатков, но и образцами горных пород. При этом он не пытался искать причину катастроф в космосе, относя их за счет периодических изменений тепло- и светоотдачи Солнца или каких-то сугубо земных происшествий. Теперь, когда в обращение были запущены эти мультимиллионные циклы, 26 и 32, потребовалось найти им обоснование.

Даниэль Уитмор и Джек Матезе происшедшие катастрофы пытались объяснить (журнал “Nature”, январь 1985 г.) движением планеты Х, обращающейся где-то за Нептуном и Плутоном. Разговоры об этой, пока не открытой планете возникали и раньше. Поводом служило отмеченное несоответствие между расчетным и действительным движением дальних планет. Нептуну и Плутону что-то явно мешало перемещаться по своим орбитам.

Что касается десятой планеты Х, ее портрет предположительно выглядел так: движется по вытянутой орбите с периодом обращения около тысячи лет, массой превосходит Землю. И самое главное: планета Х, периодически сближаясь с облаком Оорта, возмущает орбиты комет, и те, разлетаясь, обрушиваются на планеты. Некоторые достигают Земли, отчего и происходит вымирание видов, родов и даже целых групп животных. По неким смутным обоснованиям подобная встреча планеты Х с облаком Оорта могла происходить с периодичностью в 26 или 32 миллиона лет. Разумеется, при условии, что планета Х существует, как и облако Оорта, которого пока тоже никто не видел.

Впрочем, авторы публикаций не слишком себя утруждали поиском аргументов. Те или иные предположения подчас выдвигались лишь потому, что периодичность, внезапность и повсеместность исчезновения многих видов животных ничем иным объяснить было невозможно.

Облако Оорта (по имени датского астронома Яна Оорта) – скопище комет (миллионы миллиардов) где-то на окраине Солнечной системы, - однажды возникнув в дискуссии, уже не покидало страниц статей и докладов. В какой-то момент заговорили о другом, еще более страшном облаке, возможно, имеющем отношение к цикличности катастроф.

Галактика (Млечный Путь) имеет форму диска. Если посредине его провести воображаемую горизонтальную линию, получим две половинки. Солнечная система, наш большой дом, помещается в нижней половине, ближе к левому краю. Галактика, вращаясь, вращает все, что входит в нее. Астрономы многое знают о движении планет Солнечной системы, но имеют смутное представление о том, как движется сама система, поскольку ее не дано увидеть со стороны.

Полагают, что Солнечная система вращается по вертикали (поперек плоскости диска), совершая полный оборот за 62-67 миллионов лет, за этот срок дважды пересекая плоскость Галактики. Так была получена цифра, близкая к искомому 32-х миллионному циклу Фишера. Сам собой напрашивался вывод: прохождение Солнца через плоскость Галактики как-то связано с катастрофами и гибелью живого на Земле. Но чем конкретно?

Шестьдесят пять миллионов лет тому назад Земля столкнулась с крупным астероидом или кометой. Многие виды животных погибли. Катастрофы повторялись с определенной периодичностью (26-ти- или 32-хмиллионный цикл). Причину их обнаружить на Земле не удалось, и тогда ученые обратили взоры на окраину Солнечной системы, где обращаются миллиарды комет, каждая из них, в экстремальных обстоятельствах сорвавшись с орбиты, способна стать угрозой для Земли.

Эта гипотеза не всех удовлетворила, ибо в ней строго не прописана цикличность катастроф. И тогда всплыла гипотеза о Немезиде, звезде-спутнице Солнца, названной по имени греческой богини мести, которая по расписанию (26-тимиллионный цикл) возмущает кометы облака Оорта (или другого облака Млечного Пути), и они устремляются в глубь Солнечной системы. Одна или несколько комет могут столкнуться с Землей. Планета надолго погружается во тьму, прекращается процесс фотосинтеза, нарушаются привычные пищевые цепи, гибнут животные и растения.Это была как бы общая рамка, в ее пределах допускались вариации, по сути дела, одной и той же гипотезы. Но многие ученые вообще не желали слышать о налетах астероидов и пришествии комет. Это отдавало великовщиной. Вымирание доисторических животных пытались объяснить сменой магнитных полюсов (по-научному, – обращениями магнитного поля Земли). Но, убегая от великовщины, опять же приходили к ней. Одним из самых возмутительных положений “Миров в столкновении” в 1950 году ученые считали утверждения автора о смене магнитных полюсов Земли в недавнем прошлом. Да и знаменитые пояса Ван Аллена, открытые в 1957 году, были заранее предсказаны Великовским. Теперь из этого материала созидались гипотезы.

То, что геомагнитные полюса многократно менялись на противоположные (север становился югом и наоборот), узнали по остаточной намагниченности горных пород (железистых минералов). В определенных условиях намагничиваясь, такие породы становятся чем-то вроде нерукотворного компаса, который уже не меняет намагниченности. Отчего происходили изменения, проглядывает ли тут определенная закономерность, – на эти вопросы пока нет ясного ответа. Но по данным радиометрических определений возраста пород составлена хронологическая шкала обращений магнитного поля Земли, из нее следует, что за последние 165 миллионов лет произошло около трехсот обращений магнитного поля Земли. Приводятся, впрочем, и другие цифры. О том, когда произошло последнее обращение, продолжают спорить: 700000, 300000, 5000 лет назад.

Ученых, пытавшихся объяснить массовое вымирание животных, интересовало одно: не смена ли магнитных полюсов Земли становилась причиной? Догадку могло бы подтвердить совпадение циклов земных катастроф и обращений магнитного поля Земли. Эти совпадения искали, иногда казалось, даже находили, правда, при этом делалось много натяжек. И тогда, оставив цифры, задумались над таким вопросом. Что происходило с природной средой в те, пусть непродолжительные моменты, когда активность магнитного поля вдруг падала до нулевойотметки? Ведь магнитосфера Земли играет роль своеобразного заслона, оберегающего планету от космических излучений. Живые организмы, лишенные защиты, даже непродолжительное время, могли подвергаться опасному облучению. Вспоминали гипотезу Иосифа Шкловского: динозавры вымерли из-за вспышки Сверхновой – взрыва умирающей звезды. Взрыв произошел за десятки световых лет от Земли, но выброс заряженных частиц был столь мощным, что достиг Земли, уничтожил озон в ее атмосфере, и животные получили смертельную дозу ультрафиолетового облучения.

Карлу Сагану, к примеру, эта гипотеза казалась многообещающей. Но как в таком случае быть с цикличностью? Не могли же Сверхновые взрываться по графику. К тому же уровень облучения из-за дальности расстояний был бы ничтожен и не смог бы привести к катастрофическим последствиям, о которых рассказывают палеонтологи.

Сама устремленность во всем искать причину катастроф говорила о многом.

Бушевавшие долгое время страсти касались очень давних катастроф. Но, постепенно приближаясь, они подошли к позднему Плейстоцену, а это всего каких-нибудь семь-десять тысячелетий до новой эры. Тогда на планете, как считают ученые, вымерли многие виды животных, особенно среди млекопитающих. Правда, до “египетских казней” дело еще не дошло, однако до них уже было рукой подать. Создаваемые модели катастроф подбирались к территории, обнесенной межевыми столбами, за которыми простирались литературные и научные угодья Великовского. Участники кампании не могли этого не видеть.

Пока катастрофы прокручивались на дальних отметках геологической шкалы, имя Великовского вслух не произносилось, хотя постоянно держалось в уме. Дейвид Рауп, один из главных участников той кампании, в книге “Дело Немезиды” обстоятельно рассказал, как возникла и развивалась история Немезиды, а под занавес пустился в рассуждения об особой категории людей, которые вечно путаются под ногами у творцов науки. Эти дилетанты, лишенные основополагающих знаний или будучи специалистами из другой области, начинают выдвигать безумные идеи в чуждой им сфере науки. Порой эти люди годами, десятилетиями пестуют свои гипотезы, и все равно это звучит, как жалкий лепет, ибо все строится на отрывочной, сбивчивой информации, все является результатом превратных толкований наспех усвоенных знаний, отсутствия системного мышления.

Потревожив тени многих безумцев от науки, Дейвид Рауп не упомянул того, кого полагалось бы назвать среди них первым – Иммануила Великовского. Не замеченный в симпатиях или антипатиях по отношению к Великовскому, Рауп мог себе такое позволить.

Другое дело астроном Дональд Гоулд – напомним, он был координатором памятного заседания AAAS, карательной акции, во время которой теория катастроф была решительно осуждена. И об этом Гоулд, редактор сборника “Ученые и Великовский: противостояние” написал в предисловии. Но вот спустя несколько лет доктор Гоулд оказывается в самой гуще катастрофомании. Сам пишет книгу “Немезида, смертоносная звезда” (1985). Как это понимать? Умолчания тут были бы неуместны. И доктор Гоулдвыступает с открытым забралом.

“Если бы сторонники теории Шивы (другое название теории Немезиды) утверждали, что они безусловно правы, что никакие эксперименты не смогут поколебать величавость и логику их гипотезы… это явилось бы напоминанием о покойном великом псевдоученом Иммануиле Великовском, который выдвинул мудреную гипотезу, чем-то похожую на теорию Шивы…”

А ведь действительно похожую! Механизм катастроф тот же – комета, некими форс-мажорными обстоятельствами выброшенная из своей орбиты. Единственное отличие – время катастроф. Но если они происходили давно, почему бы им не повториться? В силу определенной закономерности или по воле случая. Облако Оорта с мириадами комет по-прежнему плывет за околицей Солнечной системы.

Это сходство, чтобы не сказать, заимствование или научный плагиат, не дают покоя доктору Гоулду. Много и гневно говорит он о предшественнике. “Великовский не был ученым по той простой причине, что был “всегда прав”. Последние два слова стоят в кавычках. Вроде бы цитата, но кого цитируют? На заседании AAAS Великовский говорил, что в любой момент готов признать свои ошибки, пусть только укажут на них. На деле все обстоит иначе: сначала оппоненты приписывают ему высказывания, а затем их развенчивают. Дональд Гоулд воспользовался тем же приемом. Гневный пассаж о Великовском состоит из полуправды и передержек.

“Великовский не раз заставлял планеты, а не только кометы и астероиды, на десятки миллионов километров отклоняться от своих нынешних орбит, а Марс и Венера, по его словам, не так давно были отброшены Юпитером”. “Люди выдвигают гипотезы, а научные структуры устраивают им проверку. Если вы не согласны с этим принципом, значит, вы вне ученого сообщества. Это не означает, что ваши идеи неверны, а только то, что вас не будут принимать всерьез”. И опять передержка! Великовский стучался во все двери, выпрашивая проверки, тесты, анализы для своей гипотезы. “Научные структуры” не желали его слушать, смеялись над ним, называли шарлатаном. И лишь когда бесстрастные приборы межпланетных станций стали передавать из космоса сообщения, подтверждающие его предсказания, “научные структуры” призадумались, но и тогда не изменили отношения к еретику. Свидетельством тому памятное заседание AAAS.

Чтобы увидеть Венеру во всем блеске, надо встать за несколько часов до рассвета в пору ее предутренних восходов. В гордом одиночестве на темном, еще ночном небе ярко пылает звезда с колючими и жесткими лучами. Ни одна звезда или планета не сравнится с ней в блеске. Даже в ясный день люди с хорошим зрением в голубизне неба способны различить ее в виде светлой точки, если знать, где она в тот момент находится.

Глядя на Венеру, предваряющую восход Солнца, постарайтесь вспомнить гимны и молитвы, которые пели и шептали ей древние люди, а также пронзительно-гневные строки пророка Исайи, который как никто другой из библейских авторов, был сведущ в астрономии, призадумайтесь над тем, чего ради Исайя, осуждая жестокости царя вавилонского,сравнивает его с лучезарной Венерой:

В этих библейских стихах краткая аннотация книги Великовского, сжатый рассказ о пришествии кометы, о бедах, ею причиненных, о том, как люди боялись ее, поклонялись ей. Кумир повержен – страшная комета, возмечтавшая стать новой Полярной звездой, низведена до безобидной планеты.Так по Исайе, так по Иммануилу. Но учебники, астрономические справочники ничем особенно не отличают Венеру от прочих планет Солнечной системы. Если же все происходило так, как излагает Великовский, то цепь времен, неведомо откуда протянувшаяся, оборвалась в тот момент, когда Земля, понуждаемая приблизившимся телом, сместилась с привычной орбиты. И это был конец не только Среднего царства, но и конец той Земли, какой была она раньше.

На новой Земле изменились продолжительность года, месяцев, дней. Наступила другая эпоха. Свежим обручем ее скрепила новая орбита. И все, что оказалось в трех с половиной тысячах последующих орбитальных кругов – семь чудес древнего света, походы и войны, возвышения и падения царств, рождение религий, открытие Америки, мировые войны, экономические кризисы, полет на Луну, пришествие компьютера, – это поистине новая эра. 365 суток 5 часов 48 минут и 46,1 секунды – вот подлинное свидетельство о рождении новой эры. За этот срок Земля отныне совершает полный оборот вокруг Солнца. Все события земной истории, отмеренные по этой временной шкале, суть события действительно новой эры.

Более полувека прошло с тех пор, как Великовский поведал миру свою версию ее биографии. Созданное его подвижничеством монументальное историко-астрономическое полотно по-прежнему пылится в запасниках естественнонаучного музея. Велики ли шансы, что когда-нибудь за незнание этой теории школьникам будут ставить двойки?

По вопросам приобретения книги Иммануила Великовского обращаться к переводчику Сергею Яковлевичу Цебаковскому, контактный телефон 972 – 19 – 86.