Алина Иохвидова
Несколько замечаний по поводу датировок литературных памятников старофранцузского периода Вместо предисловия
Настоящая статья представляет собой некоторые размышления и вопросы лингвистического характера, возникшие в связи с появлением ряда работ последних лет, суть которых составляет критика традиционной хронологии. В большинстве своем работы «российской школы» опираются на фундаментальные произведения ученого-революционера Н.А. Морозова «Откровение в грозе и буре» и «Христос» [1], в которых были серьезно обоснованы сомнения в правильности общепринятой в современной исторической науке хронологии Иосифа Скалигера и Дионисия Петавиуса. Основным выводом Н.А.Морозова была идея искусственной растянутости скалигеровской хронологии. Эти исследования не вызвали никакого серьезного резонанса в официальной исторической науке, однако заинтересовали российских математиков. Уже в начале восьмидесятых годов возник семинар под руководством М. Постникова, на котором обсуждались работы Н. Морозова. В итоге появились исследования, развивающие и дополняющие идеи Н.Морозова. Их судьба, впрочем, с самого начала и до сегдняшнего дня складывается не особенно гладко. Труды таких авторов, как Г. Носовский и А. Фоменко [ 2-3 ] вызвали огонь критики не только со стороны большинства профессиональных историков и археологов, но и специалистов в области естественных и точных наук. На Западе также возникло и развивается направление критики традиционной хронологии. Исследователи этого направления независимым путем пришли к аналогичным выводам о недостаточной обоснованности скалигеровской хронологической шкалы и вероятной ее «растянутости» [4, 5]. Весьма вероятно, что и у этого направления имеется достаточно критиков. Более того, многие из этих критических стрел достигают цели и далеко не все из нового подхода к истории представляется бесспорным. Тем не менее, и традиционное изложение последовательности событий в отдельные периоды истории отнюдь не всегда выглядит убедительно. Вряд ли непредвзятые историки могут с чистым сердцем сказать, что в их области все идеально упорядочено и непротиворечиво.Чем может помочь в таких обстоятельствах лингвистическое диахроническое исследование? Имеющиеся в распоряжении ученых письменные памятники разных эпох — не просто ценнейшие свидетельства тех или иных событий. Сам характер текстов, язык, на котором они написаны, и все детали оформления текстов сами по себе несут огромную информацию. Анализ различных уровней языка той или иной эпохи (фонетический, морфологический, лексический и т.п.) позволяет по отдельным деталям восстановить путь развития языка от более древнего состояния к современному. Особенно богатый материал в этом отношении дают языки с длительной литературной традицией, и к таковым, в первую очередь, относят романские языки. Если принять за аксиому, что человеческая речь есть основа человеческого общества, а язык есть «…основное и важнейшее средство общения членов данного коллектива,… передачи от поколения к поколению культурно-исторических традиций…» [ 6, 530], то можно в какой-то мере утверждать, что восстанавливая путь развития того или иного языка можно многое восстановить и из истории народов, на этом языке общавшихся. Не будучи абсолютными методами и имея ряд недостатков (особенно там, где наблюдается недостаток фактического материала), исследования и сопоставление лингвистических материалов могут дополнить сложившуюся картину и склонить весы либо в пользу традиционной истории и хронологии, либо в пользу ее критиков. Или, по крайней мере, побудить к более критическому подходу к имеющемуся материалу. Рамки одной статьи не позволяют рассмотреть все имеющиеся в распоряжении лингвистов методы анализа исторического языкового материала. Отметим лишь, что в данной работе мы ограничились в основном теми данными истории языка, которые получены традиционными методами компаративной лингвистики, прежде всего, в отношении французского языка. Нет сомнений, что применение к имеющемуся языковому материалу иных методов анализа, особенно количественных, может дать очень ценную информацию по изучаемому вопросу.Рассматриваемый ниже языковой материал относится к периоду возникновения романских языков из народной латыни. Заранее оговоримся, что не ставим своей задачей исследование каких-либо особенностей любого из уровней языка имеющихся текстов. Данная работа представляет собой попытку осмыслить и сопоставить некоторые факты истории народов, проживавших некогда на территории нынешней Франции, с некоторыми особенностями литературных памятников периода V–X веков нашей эры. Часть 1-яПроисхождение французского языка из латинского никогда ни у кого не вызывало сомнений. Прослежены основные этапы развития этого романского языка от поздней народной латыни к старофранцузскому и более поздним периодам, вплоть до сформирования в XVI веке того, что по праву называется французским литературным языком. Почему французский язык является самым показательным из всех романских языков, когда возникает вопрос о происхождении новых языков этой группы? Прежде всего, потому что он ранее всех остальных романских языков (РЯ) появляется в письменных памятниках [7, 224]. Первым таким памятником можно считать Рейхенауские глоссы, которые принято относить к концу 8 века н.э. Далее, к 842 году относят первый достаточно большой и связный текст «Страсбургской присяги». Далее появляются все более крупные произведения («Кантилена Св. Евлалии», 882 г., «Житие Св. Алексия», 1040-50 г.г. и другие «Жития», и, наконец, эпопея «Песнь о Роланде», 1080 (?))Во-вторых, по утверждению того же автора, причем это утверждение не вызывает, видимо, никаких споров, именно французский язык «далее всех ушел от латинской основы и более других продвинулся по пути своего самостоятельного развития» ( в фонетическом отношении столь же сильно, как и в грамматическом) [7, 225]. Итак, два утверждения: ранее всех других и далее всех других. Ситуация достаточно парадоксальная — ведь для большего расхождения языков требуется более длительное время, разумеется, если условия развития двух или нескольких близких языков были сходными хотя бы в общих чертах. Казалось бы, в более ранних памятниках должны сохраняться более архаичные черты латыни. Даже простое сопоставление этих фактов вызвает вопрос: почему? И вслед за таким вопросом возникает естественное предположение: должны были произойти какие-то существенные изменения в условиях жизни народа или народов, населявших данную территорию, для того, чтобы нарушились естественные темпы развития языка. И наиболее существенные сдвиги произошли в одном регионе огромного ареала романских языков, а именно в восточных областях Галлии (балканские языки мы сознательно здесь не рассматриваем, так как они развивались в условиях гораздо большей географической удаленности от метрополии; в развитии румынского языка и в происхождении его носителей наблюдается также ряд любопытных особенностей, которые заслуживают специального исследования и могут также пролить свет на некоторые моменты истории региона). Попытаемся для начала в общих чертах рассмотреть, что происходило с доминирующим языком — латынью — в «романском» ареале Западной Европы в период, начиная приблизительно с 4 в. н.э. и до 9 в. н. э. В первую очередь, нас будет интересовать Галлия, за которой к концу описываемого периода укрепляется название Франции. Сразу же следует уточнить, что под латинским языком подразумевается живая народная латынь, на которой говорили на всей территории Римской империи уже в первые века нашей эры. Язык этот постоянно менялся, проходил стадии развития, характерные для всех живых языков, что видно из различных памятников. Разумеется, эти памятники не могут дать всей полноты картины, так как не дают однозачного отражения живой разговорной речи, но какие-то сдвиги в системе на разных уровнях языка можно восстановить по письменным документам. Народная латынь вбирала в себя особенности наречий завоеванных территорий, различных социальных слоев населения и т. д.; помимо этих внешних факторов, фонетика и грамматика латыни также развивались по внутренним законам живых языков. Это естественное развитие привело к изменению синтетического строя исходного языка. В результате ослабления флексий (окончаний) были постепенно видоизменены или совсем утрачены формы склонений и спряжений, появились зачатки употребления указательных местоимений в качестве артикля, т.е., первоначальные признаки аналитического строя. Мы не рассматриваем причин этих изменений, так как, прежде всего, они произошли уже до интересущего нас периода, т. е. до V в. н.э. На эту тему имеется обширная литература [7, 269 –272]. Таким образом, уже примерно к IV веку н.э. народная латынь очень существенно отличалась от классических образцов, которые дошли до нас. Произошли изменения и в фонетической системе латыни, не говоря о лексике. Однако большинство специалистов не подвергает сомнению как бы тождественность латыни классической и латыни народной, как никто не стал бы отрицать тождественность человека самому себе в разном возрасте. Вторая рассматривается как продолжение и результат развития первой. Испанский, португальский и некоторые другие романские языки, особенно итальянский, также являются следствием этого естественного развития латыни. По своей структуре, особенно фонетической, они гораздо ближе друг к другу, чем французский. Это видно даже по современным формам этих языков. Но это прослеживалось еще и по древним памятникам. Переход от поздней латыни к новым языкам совершился в этом случае более плавно, хотя, конечно, плавность эта была относительной. Из всего разнообразия романских языков только французский «протоязык» и смешанные франко–провансальские (северные) говоры подверглись столь резким изменениям на раннем этапе своего развития. Почему так?Причины расшатывания фонетической системы народной латыни в период возникновения старофранцузского языка лингвисты видят [7;9], в изменении характера ударения: на смену мелодическому, свойственному латыни, при котором главную роль играет долгота/краткость гласных, пришло динамическое (силовое), или экспираторное, ударение, при котором ударный слог является и самым сильным и самым длинным в слове. Новое ударение, оставаясь на том месте, где оно было в латыни, изменило соотношение между ударными и безударными слогами. В результате такого ударения все предударные и особенно заударные гласные значительно ослабляются и редуцируются, часто вплоть до полного выпадения. Для французского в конечном итоге это привело к полному падению ряда заударных гласных и к закрепившемуся на последнем слоге ударению. Носителями динамического ударения, как полагают специалисты, могли быть только германцы, предположительно, франки, захватившие территорию Галлии с северо-востока (6 в. н.э.), но, возможно, и другие германские племена, нахлынувшие на эти земли в 5 веке н.э. Сильное германское влияние проявляется и в консонантизме старофранцузского языка, например, сохранение в ФЯ германского h, которого в других РЯ, включая провансальский, не наблюдается; в современном ФЯ этот звук не проиносится, но на письме обозначается и имеет некоторое фонетическое воздействие на окружающие звуки; сюда же следует отнести большое количество придыхательных глухих и звонких согласных, типа th в английском, билабиальный звук w немецкого происхождения, превратившийся затем в сочетание gu (графика отражает этот этап) и ряд других фонетических явлений. Эти процессы привели к редукции многих согласных, а затем к их падению или вокализации во многих позициях; как следствие, на месте согласных возникают зияния, которые превращаются в дифтонги и трифтонги, впоследствии стянувшиеся в простые звуки и сохранившиеся лишь на письме). В результате этих сложных процессов, развивавшихся на протяжении веков, фонетический облик французских слов в большинстве случаев мало чем напоминает исходные латинские формы: vita > vie > mie, pira > poire (через ряд промежуточных этапов), castellu > chanteau, vitellu > veau, calidu > chaud, Augustu > aout [u], viaticu > voyage. Если добавить то, что в большинстве случаев конечные гласные, согласные и группы звуков не произносятся, что носовые согласные также перестали произноситься, «передав» признак назальности последующим гласным, что диграфы и триграфы чаще всего произносятся как один звук и т.д., то можно только удивляться, как еще французский отождествляется с другими романскими языками. Поэтому в основу французской орфографии был положен исторический принцип, доминирующий над фонетическим и даже морфологическим. Многие из французских слов, более похожих на латинскую первооснову, являются либо заимствованиями из итальянского или испанского (cf.: soudard – soldat, chevre - caprice), либо так называемыми «учеными дублетами», пришедшими в язык через научную лексику непосредственно из латыни в позднейшее время (около XVI в.), например: cause – chose, chevalier – cavalerie, journal – diurnal, nuit – nocturne, avoue – avocat, droit – direct etc. Как правило, происходя от одной латинской основы, такие дублеты не являются синонимами, выполняя в современном языке разные функции. Таковы, в самых общих чертах, те фонетические изменения, которым подверглась народная латынь на пути первращения ее в старофранцузский. Напомним, что эти радикальные изменения произошли достаточно резко, и уже в 813 году постановлением Турского собора предписывается, чтобы священники выступали с проповедью на «романском» языке (т.е. на старофранцузском) или же на древненемецком, ибо прихожане не понимают, что им говорят[7, 169 ]. Ничего подобного мы не находим в большинстве других романских языков, по крайней мере, еще на протяжении нескольких веков. Можно было бы предположить, что такая ситуация сложилась в Галлии того периода в результате резкого падения уровня образованности и грамотности. Но этот аргумент не кажется особенно веским по следующим причинам: нашествию варваров подверглись и другие провинции Римской империи, и сам Рим, но нигде мы не наблюдаем таких резких следов этих событий в языке. С другой стороны, при франках, особенно при Карле Великом, делаются существенные попытки возродить образование, открываются школы по обучению латинскому языку и наукам (академии), процветают монастыри, в которых также ведутся работы по составлению документов и летописей на латыни и т.д. Все документы, сохранившиеся от той эпохи, написаны на поздней латыни. Следовательно, франкское произношение латинских слов в момент их прихода не было зафиксировано в письменных памятниках, а позже должно было, по естественным причинам, раствориться в местном произношении. И вдруг «прихожане не понимают латыни». По традиционной хронологии, это произошло на протяжении примерно трех веков (начиная со вторжений германских племен на территорию Галлии). Для сравнения представим себе, что с нами говорят на русском языке примерно XVIII в., пусть даже начала века. Будем ли мы понимать эту речь? Думается, что да, хотя с тех пор в русском языке произошли очень существенные фонетические, грамматические и лексические перемены. Думается, что в основном будут понятны даже и гораздо более древние памятники. Еще один момент. Исследователи истории ФЯ, признавая, что язык обязан своему становлению германцам-франкам и многим другим народностям германского происхождения, населявшим восточные районы Галлии, выражали и сейчас выражают все же недоумение, что эти изменения зафиксированы в памятниках лишь через, примерно, 300 лет после образования первого франкского государства при Хлодвиге (около 496 г.). И, следовательно, все фонетические явления, о которых шла речь выше и которые приписывались германскому влиянию, почему-то проявились только тогда, когда франки должны были давно ассимилироваться с романизированным населением (ведь их было не так много). Существуют, впрочем, попытки объяснить такую плохую ассимилированность франков их крайней изолированностью от галло-романского населения, впрочем, тоже немногочисленного, на востоке и северо-востоке страны. К этому вопросу мы еще вернемся. Пока же попытаемся для сравнения проиллюстрировать это примером из современной жизни. Для тех, кто оказался в эмиграции, очевидным должен быть такой фактор: в условиях подавляющего иноязычного окружения лишь взрослые говорят на иностранном языке с акцентом разной степени «тяжести», т.к. у них уже сложился фонематический слух на базе родного языка. А дети без особых усилий начинают говорить почти без акцента (акцент тем слабее, чем меньше ребенок). Языковая ассимиляция молодежи происходит на протяжении одного поколения и даже быстрей. Более того, дети «пришельцев» начинают говорить с явным акцентом именно на своем родном языке, причем это происходит стихийно и, по-видимому, неотвратимо. В детском мозгу происходит что-то вроде вытеснения одного языка другим. У детей постарше эти языки сосуществуют, но преимущество отдается языку общения со сверстниками, а также школы (университета и т.п.). У взрослых, не стремящихся «забыть» родной язык, он занимает ведущее положение, особенно при общении в семье или с соплеменниками. Однако, он быстро пополняется варваризмами, заимствованиями и кальками, сдвигами значений, напр., в русско-американском слэнге: «попасть в трафик, в аксидент; взять хайвей», «поюзанная машина», «зачарджать», «засэйвать», «дропнуть», «брейкапнуть» (англ.), «партия» в значении «вечеринка», «енотовая шуба из ракуна» (от "racoon" – енот) и т.д. Конкретных примеров можно было бы привести множество. Есть основания полагать, что так происходило всегда, во все века, так как связано с социально-психологическими и физиологическими факторами, универсальными для всего человечества. Разумеется, бывают такие случаи, когда на территории распространения одного языка оказывается небольшая группа «оккупантов» - носителей другого языка, живущая в условиях искусственной изоляции и замкнутости и не имеющая поэтому необходимости в изучении иностранного языка оккупированной страны. Очень ярким примером могут служить русские военнослужащие и их семьи в странах Варшавского договора до вывода войск, а также русские, проживавшие в республиках бывшего Советского Союза. Впрочем, даже в такой ситуации дети военнослужащих, если они только посещали школы и общались с местными детьми, в конце концов начинали хорошо говорить на соответствующем языке окружения. Однако такая ситуация не может быть долговечной, а для ее искусственного поддержания требуется огромная военная мощь за спиной у каждого представителя оккупирующей страны. Однако эту модель нельзя признать полностью аналогичной той, какая сложилась на территории Галлии после завоеваний салических франков, из среды которых пошли первые франкские полулегендарные короли – Меровинги. Если бы они существовали в таких изолированных условиях, то так и не переняли бы никогда латыни у своих галло–романских соседей. Более того, будучи победителями, они могли бы навязать свой диалект этому населению. Однако этого, как видим, не произошло, и спустя примерно три столетия после завоевания территории и основания первого королевства династии Меровингов, мы застаем потомков франков говорящими на новом романском наречии.Экстраполируя модель усвоения чужого языка разными поколениями, можно сделать вывод: дети и внуки франков-завоевателей и основатели новых царствующих династий должны были бы говорить на латыни без «германского» акцента, даже если бы они и не обучались в специальных школах (но они обучались образцам «высокой латыни», особенно при Карле Великом. Кстати, возникает вопрос: почему вдруг появился такой интерес к античности после «Темных веков», когда предполагался полный упадок античной культуры? ). После Карла Великого не только не должно было усилиться германское влияние, но, казалось бы, оно должно было искусственно «притормозиться». Но этого не произошло, и мы видим, что при внуках Карла Великого основная масса населения уже перестала понимать народную латынь. Можно ли предположить, что такие радикальные изменения затронули и другие романизированные регионы Западной Европы? По-видимому, нет или же не в такой степени, так как нигде более мы не встречаем подобных постановлений. Особняком в этом отношении могла бы стоять Испания из-за нашествия мавров. Анализ фонетических изменений в испанском, связанных с этим периодом, был бы также очень полезен для проверки наших предположений, так как в известной степени повторяет французскую модель. Что касается упоминания о проповедях на немецком наречии, то оно свидетельствует, скорей всего, о том, что вдоль восточной границы Франции в те времена существовала уже языковая граница между романскими и германскими языками. Об этом же достаточно красноречиво свидетельствует то, что текст «Страсбургской присяги» был написан на двух наречиях: романском (старофранцузском ) и германском (рейнском диалекте). Король Карл Лысый (французский) произнес текст присяги перед германскими войсками, а Людовик Германский перед французами на понятном им наречии. После этого каждая дружина произнесла свою присягу на своем языке. Это свидетельствует о существовании в тот период водораздела между германскими и романскими наречиями. Скорей всего, он существовал и в более ранние периоды. Настоящая работа не является специальным историческим исследованием. В то же время невозможно рассматривать развитие языка без учета конкретных исторических условий, в которых жили его носители. Поэтому попытаемся воспроизвести хотя бы схематически условия жизни того периода в интересующем нас регионе так, как они обычно излагаются в большинстве работ по данной тематике. Вот численное соотношение состава пришлого и коренного населения Галлии на период с V в. по VIII в. Вестготы, живущие с V в. в Аквитании и переселившиеся затем за Пиренеи — 80–100 тыс. человек. Алеманнов и негерманских племён, проникших туда во время "великого переселения народов", было еще меньше, и их постигла та же печальная участь — покорив все и всех "огнем и мечом" и затратив на это пять лет, они также скрылись за Пиренеи. Бургундов ( V в.) было еще меньше, чем вестготов. Однако, они не убежали за Пиренеи, а создали свое государство, которое составляло долгое время конкуренцию королям Франции. "…Пребывание в этом сильно романизированном районе, где долгое время располагались римские гарнизоны и находились крупные города, не прошло для бургундов даром (? - А.И.). Немалое значение имела для бургундов (как, впрочем, и для вестготов) и самая необходимость создать власть, которая была бы способна организовать перемещение племен, их расселение на новых землях и управление обширной областью" [10, 36].При чтении этого отрывка возникает впечатление, что у бургундов был, по крайней мере, пятилетний план «расселения племен», которого, наверное, не было у вестготов и других племен. Впрочем, его, скорей всего, не было и у франков, число которых было также невелико (общее число германского населения оценивается как 25–30% от общего населения региона, всего 6-8 млн. человек). «Иначе сложилась история франков. До воцарения Хлодвига большинство их не участвовало в сколько-нибудь далеких походах. Место основания их королевства отстояло от их первоначальных поселений в дельте Рейна на какие-нибудь полтораста-двести километров. Но и этим расстоянием измерялся не столько путь перемещения франков, сколько степень расширения области, которую они занимали. Сама эта область была населена сравнительно слабо, особенно после вторжений V в. Галльские общины и редкие галло–римские рабовладельческие виллы не занимали всей территории. Ничто не мешало поэтому франкам создавать свои отдельные франкские деревни. Меньше сталкиваясь в повседневной жизни с галло-римскими порядками, франки и на новом месте продолжали жить во многом по-старому". Не вдаваясь особенно в подробности жизни "древней общины" франков, заметим только, что достаточно одного взгляда на карту римских дорог и городов этого периода, чтобы усомниться в малой населенности этой плодороднейшей и богатейшей местности (и она оставалась таковой во все времена, несмотря на все войны, ведшиеся за обладание ею). Впрочем, даже если завоевания и разрушили существовавшие торговые и культурные связи страны, то ведь им подверглись в неменьшей степени и другие регионы. Изложение истории воцарения Хлодвига ок. 496 года и образования первого государства салических франков от Гаронны до Рейна, при их «чрезвычайной изолированности» от галло-римской знати, вызывает недоумение: зачем же Хлодвиг принял католичество и «одним этим решением обеспечил себе поддержку влиятельных слоев галло-римского населения (особенно клира) и одновременно создавал осложнения для своих политических противников – вестготов и бургундов» [10,38], если это галло-римское население ничего собой в этом «малонаселенном районе» не представляло. Очень странным в то же время способом обеспечить себе поддержку клира является проводимая франками «секуляризация церковных земель» и раздача ее во владение своим подданным. В очерке о культуре и ремеслах этого периода говорится об их полном упадке (особенно отсутствует «антропоморфная культура», присущая римлянам, несмотря на «галло-римские виллы»). Отсутствует там в то время и торговля: «торговые сделки стали редкостью: лишь изредка заезжие купцы (главным образом, фризские) привозили небольшие партии товаров, произведенных в Англии или в приморских областях [10, 43]. При этом, по мнению автора очерка, чрезвычайно возросла роль сельского хозяйства, особенно земледелия (там же). Зададим вопрос: как может возрастать ценность земли и значение сельского хозяйства при:
Это не единственные недоуменные вопросы, возникающие при чтении этой главы. Не хотелось бы, чтобы все, приведенное выше, воспринималось как критика интерпретации авторами пособия имеющегося исторического материала. Напротив, при чтении этой главы все время создается впечатление, что автор тщетно пытается дать хоть какое-то разумное толкование материалу, которго катастрофически недостает, несмотря на большое число работ, посвященных изучаемому периоду. Поэтому и у нас возникает искушение заподозрить следующее: по-видимому, выводы об упадке материальной культуры региона, не говоря уже о духовной (правда, наличие процветающих монастырей и епархий вроде бы противоречит этому утверждению) основаны на том, что признаков этой культуры и в самом деле очень и очень мало, а сохранившиеся сведения о ней весьма недостоверны.[11, 1] Возьмем, к примеру, хотя бы историю крупнейшей и могущественной Турской епархии. Вот что сообщается в Католической энциклопедии об этой епархии. Перечислив всех епископов, управлявших ею, начиная, предположительно, с 250 года н. э., автор статьи отмечает, что после Св. Григория Турского (автора «Истории Франков», написанной на латыни; 573–594 (видимо, даты его пребывания епископом – А.И.) ) «история епархии два с половиной столетия остается для нас темной и запутанной, однако, изучение разнообразных епископальных каталогов позволили М-ру Дюшену несколько прояснить этот период. Ландрамнус, бывший епископом при Людовике Благочестивом, был этим князем назначен missus dominicus, или королевским наместником, в 825 году. Среди последующих епископов были: Рауль II (1086 – 1117 …» (далее перечисляются все епископы вплоть до 1896 года; перерывов в списке нет)[12, 1-2]. — The Catholic Encyclopedia, Vol.XV, 1912, online 1999, Archdiocese of Tours by Georges Goyau transcribed by Scott Anthony Hibbs (перевод мой – А.И.). Даже одного взгляда на эти даты достаточно, чтобы задуматься: а куда «провалились» все остальные столетия (между 594 и 825 годами, а затем между 825 и 1086 годами)? Можно добавить, что свидетельства самого Григория Турского не дошли до нас в подлинных документах, поэтому и этот важнейший источник информации о франках нельзя считать надежным. Вернемся, однако, к истории французского языка и попробуем, с известной осторожностью, сформулировать ряд гипотез. Итак, получается, что изменения латыни в сторону французского произошли чересчур быстро для «естественного развития» языка. С другой стороны, влияние германского «суперстрата» на позднюю латынь в этом регионе действует, по этой модели, как бомба замедленного действия, и некоторые фонетические изменения в новом романском языке (старофранцузском) выглядят в этом аспекте немотивированно. На самом деле, если мысленно убрать те триста лет «скрытого периода» старофранцузского, то получится гораздо более естественная картина.
Нет возможности рассматривать здесь все теории возникновения романских языков. Конечно, разговорный язык на огромной территории Римской империи был с самого начала неоднородным. Впоследствии ослабление централизующей власти лишь усугубило эту неоднородность и привело к разветвлению поздней латыни не просто на разные диалекты и говоры, но на разные языки. Однако принято считать, что "romana lingua" в противовес "theutonica", упоминающиеся в памятниках VII века, следует трактовать как упоминание о латыни а не о новом романском языке, в данном случае, французском. [2] Несмотря на то, что еще в III в. н.э. юридические документы, составленные на греческом или кельтском, имели законную силу [7, 55], по мнению большинства ученых, влияние кельтских языков на латынь к началу указанного периода было пренебрежимо малым. Несколько большим оказался кельтский лексический слой в различных региональных говорах (патуа). И все же общее их число в латыни обеих Галлий незначительно [7, 97]. Содержание германизмов во французском языке составляет примерно 400 единиц. Этот момент тоже нам кажется достаточно показательным: если кельтское влияние не могло прослеживаться в латыни дольше одного – двух веков и если в обоих случаях произошла романизация, то как могло германское влияние проявиться лишь спустя 300–400 лет после вторжения германских племен на эту территорию? И это при том, что по оценкам специалистов, доля германского элемента населения региона не превышала 25–30% (иногда называют 10%). [10, 40-41]. Не кажется убедительной теория о том, что особенности языка-субстрата, будучи подавленными общегосударственным языком, сохраняются в деревенских говорах в виде определенной тенденции, которая начинает свободно развиваться при ослаблении государственной власти.[7, 156-157] Во всяком случае, для германского влияния эта модель не подходит: изменения, о которых идет речь, касаются в основном не лексических заимствований, а особенностей артикуляции. и акцентуации, которые не могли бы существовать в виде «тенденций» столь длительное время. Часть 2-я
Существует еще один не совсем понятный момент, относящийся уже не только и не столько к старофранцузскому языку и памятникам СФ литературы, но ко всем памятникам литературы на новых европейских языках. Если посмотреть на даты, хотя бы приблизительные, всех таких памятников на территории Европы, то можно без труда увидеть, что большая часть из них относится к периоду не ранее 9 века н.э. или к более позднему периоду (обычно к X – XI векам). Исключение составляют арабско-еврейско-испанские песни-харджи, относимые к VII в., и скандинавские руны, самые древние из которых относят к 6 веку н.э. (не считая одной короткой надписи на острие копья, датировка которой колеблется от 200 до 350 года н.э.) [13, 18]. Впрочем, сами исследователи рун признают, что датировки текстов неточны, основаны в значительной степени на большей или меньшей архаичности фонетических черт и часто противоречивы [13, 23]. Признается тот факт, что новые находки рунических текстов требуют подчас пересмотра всех сложившихся ранее представлений. Если судить по текстовым памятникам, то в северных и северо-восточных регионах Европы либо не было вообще людей, либо бродили полудикие племена, не имевшие письменности даже в самой примитивной форме.Вместе с тем, утверждается, что, скажем, на Руси существовали города уже в VI-VII веках, возможно, еще раньше. Недаром варяги называли Русь «Страной городов» - «Гардарики». В таком случае, следует предположить, что грамотность там существовала уже в эти периоды, так как жизнь городов предполагает высокий уровень торговли и культуры. Как бы сильно ни отличались города интересующего нас периода от более поздних, скажем, XI века и позднее, все равно, жизнь в таком укрепленном пункте предполагает наличие развитых ремесел, необходимость общения с внешним миром за пределами крепости и т.д. Все это требует хотя бы минимальной грамотности населения (в крайнем случае, хотя бы с помощью пиктограмм). Находки новгородских берестяных грамот - яркое тому доказательство. Можно, конечно, предположить, что памятники письменности того периода просто были повсеместно уничтожены «пожарами» [14, 6]. Но ведь сохранились берестяные грамоты периода XI века и, предположительно, могут быть и X в. н. э.?! (В самом деле, «рукописи не горят»). Неужели пожаров в более поздние времена было меньше? Еще одно объяснение, обычно предлагаемое в таком случае, сводится примерно к следующему: в Западной Европе народы пользовались латинским алфавитом и писали по-латыни, а в Восточной Европе, соответственно, писали греческими буквами по-гречески. Этот аргумент тоже не представляется бесспорным. Для того, чтобы его принять, необходимо предположить, что население городов всех стран Европы, и Восточной, и Западной, было преимущественно либо совсем безграмотным, либо, напротив того, чересчур образованным и знало в большинстве своем латынь и греческий настолько, что люди при любой необходимости написать хотя бы небольшое письмо применяли либо греческий, либо латинский языки. В это можно поверить в отношении латыни (народной) в Западной Европе, но гораздо трудней представить себе в отношении Европы Восточной. Неужели основная масса восточнославянских и других народов этого региона так хорошо знала греческий? Есть теория о том, что древние письмена народов Северной Европы, в особенности руны, имели исключительно сакральный характер и были недоступны основной массе населения [ 13, 26-27]. Об этом и в самом деле свидетельствуют найденные рунические памятники. Они высечены на камне или процарапаны на металле и представляют собой, чаще всего, заговоры и заклинания. Но находки берестяных грамот в Новгороде позволяют посмотреть на это по-иному. Действительно, руны, выбитые в камне или процарапанные в металле, имели магическое значение. Но вполне могли быть, причем в больших количествах, надписи на коре дерева (бересте или лыке), которые в условиях того климата просто не могли сохраниться. К тому же если вдобавок они не процарапывались на коре, а писались краской, своего рода чернилами. Никто и не ставил тогда задачей сохранять эти записки. Новгородские грамоты выбрасывались людьми, как выбрасывается и сейчас ненужная макулатура. И только особые уникальные климатические и исторические условия Новгорода позволили эти грамоты найти и прочитать. Почему бы такой же или подобной ситуации не быть в Скандинавии или в Германии? Из сказанного можно сделать следующий вывод: письменность в этих регионах на родном языке (с применением разных алфавитов) существовала на всем протяжении существования народов с начала нашей эры (мы просто не рассматриваем более ранние периоды). И если мы почему-то на протяжении ряда веков почти не находим никаких ее следов, то это может означать, в частности, следующее: просто самих этих веков не было, их искусственно «приклеили» к существующей хронологии. В нашем случае речь может идти о периоде примерно с V по VIII -IX века.Для того, чтобы высказанные предположения обрели большую надежность, было бы желательно проверить их, по возможности, другими методами, имеющимися в распоряжении современной лингвистики, особенно методами количественного анализа языковых изменений (глоттохронологическими методами) [15, 178]. В заключение автор выражает благодарность профессору А. Н. Добролюбскому (Одесса, Украина) и доценту А. В. Юдину (Одесса, Украина) за полезное обсуждение. Список литературы:
Оригинал статьи расположен на страницах сервера "Новый Канадец". |