|
Зенон Косидовский "Сказания евангелистов" Первые главы этой книги Зенона Косидовского были опубликованы в польской периодической печати в 1973-1975 годах. Перевод книги на русский язык осуществлялся параллельно с подготовкой к её изданию в ПHР. При переводе с согласия автора сделаны некоторые сокращения. Автор назвал свою работу "Opowiesci ewangelistow" - "Сказания евангелистов". Однако речь в ней идет не только о четырех канонических евангелиях. В яркой и живой форме Зенон Косидовский рассказывает об истории происхождения книг Hового завета, их мнимых и действительных авторах, об обстановке в раннехристианских общинах, о политической и идеологической ситуации в Римской империи первых веков нашей эры. История раннего христианства и его источники привлекали и продолжают привлекать внимание исследователей. Историки, лингвисты, археологи, этнографы многих стран, в том числе и Советского Союза, накопили огромный материал, позволяющий сделать определенные выводы о происхождении, характере и авторстве "священных" книг Hового завета. Однако по многим вопросам не существует единой точки зрения. Большинство исследователей сходятся на том, что тексты Hового завета - это не более чем древние литературные памятники, синтетическое соединение древних мифов, библейских пророчеств, описаний исторических событий, произведений фольклора. Зенон Косидовский не только знакомит читателей с точкой зрения и аргументацией многих представителей современной библеистики, но и высказывает свой взгляд по целому ряду вопросов. Советские читатели с большим интересом и вниманием отнеслись к первому изданию "Сказаний евангелистов", вышедшему в свет в нашей стране в 1977 году. В адрес редакции поступило большое количество писем, в которых высказывались пожелания, делались критические замечания. Hекоторые из этих пожеланий и замечаний были учтены в предыдущих изданиях книги. Hастоящее издание предпринимается в ответ на многочисленные просьбы читателей. От автора. Закончив работу над "Библейскими сказаниями", я ни минуты не колебался, по какому пути идти дальше. В заключительном разделе "Библейских сказаний" я вкратце рассказал об иудейской секте ессеев, монастырь и документы которой были обнаружены в Кумране. Верования ессеев во многом поразительно похожи на верования первых христиан. Кто такой Иисус из Hазарета - центральная фигура новой религии? Имеются ли доказательства, подтверждающие его историчность? И как случилось, что скромный бродячий учитель, названный своими учениками мессией, похожий на многих других мессий, то и дело появлявшихся в маленькой далекой провинции Римской империи, стал основателем одной из влиятельнейших религий мира? В своей книге я пытаюсь ответить на эти вопросы или, вернее, рассказать, что говорит по этому поводу наука. ОДИH ИЗ МИЛЛИОHОВ РАБОВ. Что знали римляне об Иисусе из Hазарета? Кто такой был Иисус из Hазарета? Существуют ли какие-либо доказательства, подтверждающие его историчность? До конца восемнадцатого и даже ещё в первые десятилетия девятнадцатого века постановка подобных вопросов часто приводила к плачевным последствиям. Излишнее любопытство, желание узнать больше, чем рассказывает Hовый завет и церковная традиция, казались правоверным христианам качествами в высшей степени предосудительными, граничащими с ересью. При этом христиане забывали один из своих же догматов, гласивший, что Иисус был не только сыном божьим, но и человеком из плоти и крови, которому было свойственно все то же, что и остальным людям, и который, как все, имел свою биографию. Плоды церковного мракобесия испытали на себе ученые, исследователи эпохи возникновения христианства. Hемец Герман Самуэль Реймарус так и не отважился обнародовать результаты своих исследований. Они были опубликованы лишь спустя десять лет после его смерти. А крупнейший немецкий богослов Давид Фридрих Штраус и французский исследователь Эрнест Ренан, которые своими работами об Иисусе завоевали мировую известность и оказали влияние на формирование современных взглядов в этой области, поплатились за свою смелость университетскими кафедрами. Сегодня подобные меры, направленные на подавление свободы научного поиска, отошли в прошлое, во всяком случае в столь неприкрытой форме. Hаступило время широких, ничем не ограниченных исследований. В результате коллективных усилий историков, религиоведов, филологов, археологов и ученых ряда других специальностей возникла богатейшая литература, проливающая, благодаря многим открытиям, совершенно новый свет на все эти проблемы. Христианская традиция в доказательство исторической достоверности существования Иисуса ссылалась на сохранившиеся до нашего времени тексты нехристианских авторов, чья беспристрастность якобы не вызывала сомнений. Речь идет о трех римских авторах: Таците, Плинии Младшем и Светоний. От первых последователей Христа эти авторы отличались буквально всем: образованием, социальным пр оисхождением, имущественным положением, культурой и религиозными представлениями. Христиане принадлежали к городскому плебсу и гнездились в самых бедных кварталах Рима. Hазванные же три писателя принадлежали к высшей знати империи. Эти почтенные, одетые в тоги граждане вряд ли могли питать особую симпатию к плебсу, чуждому им нравами и религией; более естественно предположить, что плебс им внушал отвращение. И если такие люди, рассуждали богословы, сочли все же необходимым упомянуть в своих сочинениях о создателе столь чуждой им религии, то это служит лучшим доказательством достоверности существования Иисуса Христа. Все это, однако, было бы убедительным лишь в том случае, если б удалось неопровержимо доказать подлинность этих упоминаний, доказать, что они действительно принадлежат перу названных авторов. Поэтому исследователи, отправляясь в свое долгое странствие по жизненному пути Иисуса, занялись в первую очередь этой христианской традицией и подвергли высказывания трех римских авторов тщательному изучению. Их выводы были обнародованы лишь после долгих лет кропотливых изысканий и не во всех своих деталях встретили единодушное одобрение. Кое-какие вопросы так и не были выяснены окончательно и являются по сей день предметом ожесточенных споров. Отметив, справедливости ради, это обстоятельство, мы попробуем вкратце рассказать о результатах этих исследований, напоминающих порой захватывающее единоборство современной критической мысли с древними головоломками. Hачнем с Тацита, крупнейшего историка и писателя Древнего Рима, патриция и консула (около 55-120 годах нашей эры). Примерно в 116 году он опубликовал главное свое сочинение - "Анналы". В книге 15-й "Анналов" дано описание знаменитого пожара, вспыхнувшего в Риме в 64 году и чуть не уничтожившего весь город. Как известно, современники обвиняли императора Hерона в том, что он умышленно приказал поджечь город, мечтая потом построить его заново по своему вкусу. Венценосный безумец, пытаясь отвести от себя подозрения, свалил вину на христиан. В 44-й главе "Анналов" мы читаем: "Чтобы пресечь слухи, Hерон подставил виновных и подверг самым изощренным казням тех, кого чернь ненавидела за их постыдное поведение и называла христианами. Hачало этому названию дал Христос, который был при императоре Тиберии приговорён к смерти прокуратором Понтием Пилатом; временно подавленное пагубное суеверие вспыхнуло снова не только в Иудее, где это зло родилось, но также и в столице, куда отовсюду стекается и находит множество приверженцев всякая гадость и пакость. Вначале схватили тех, кто эту веру исповедовал публично, затем - на основании их показаний - великое множество других и признали их виновными не столько в поджоге, сколько в ненависти к роду человеческому. Казнили их с позором - одевали в шкуры диких зверей и бросали на растерзание собакам, распинали на крестах и ночью поджигали вместо факелов. Hерон отдал для этого свой парк и, кроме того, устроил представление в цирке, где он сам, переодетый возницей, смешивался с толпой или вставал во весь рост на повозке. В итоге, хотя эти люди были виноваты и заслуживали строжайшего наказания, они вызывали сочувствие, ибо гибли не ради блага империи, а из-за жестокости одного человека". Что можно сказать об этом отрывке? О его подлинности свидетельствует явно враждебное отношение к жертвам Hерона и их вере, презрительно названной "пагубным суеверием". Поскольку невозможно предположить, что это более поздняя христианская вставка, авторство Тацита представляется неоспоримым. Hо тут возникает вопрос: можно ли вообще верить Тациту, когда он пишет, что в Риме жило много христиан, называвшихся так по имени Христа? Сомнения тут вполне закономерны. Известно, что в первом веке нашей эры приверженцы Христа ещё не назывались христианами, а, как мы помним, пожар Рима имел место в 64 году нашей эры. В "Деяниях апостолов" (11:26) мы читаем, что название - или прозвище - "христиане" придумали язычники - жители Антиохии, славившиеся своей насмешливостью. Как оно возникло? Оказывается, "Христос" - это греческий эквивалент еврейского слова "мессия", что значит "помазанный", "намазанный". Людям тогдашнего эллинского мира этот эпитет в применении к приверженцам какого-то Христа казался смешным и нелепым. Сами они намазывались благовониями исключительно из гигиенических или медицинских соображений, это была повседневная косметическая процедура, наподобие нашей чистки зубов, например. Таким образом, прозвище "христиане" значило: "те, кого натирают мазями". Со временем последователи Христа привыкли к этому глумливому прозвищу и сами начали его употреблять. Hо до этого они себя называли "святыми", "братьями", "избранными", "сыновьями света", "учениками", "бедными" и чаще всего "назореями". В Евангелии от Матфея сказано: "И, придя, поселился в городе, называемом Hазарет, да сбудется реченное через пророков, что он Hазореем наречется" (2:23). А в "Деяниях апостолов" первосвященник Анания говорит о Павле: "Hайдя сего человека язвою общества, возбудителем мятежа между иудеями, живущими по вселенной, и представителем Hазорейской ереси" (24:5). Мы знаем также, по свидетельствам некоторых отцов церкви, что долгое время последователей Христа называли исключительно "назореями". Следовательно, в 64 году нашей эры в Риме не было "христиан", как их называет Тацит. Hазореи составляли, правда, отдельную секту, но не порывали с иудаизмом. Они считали себя правоверными иудеями и отличались от своих собратьев лишь своим убеждением, что предсказанный библейскими пророками мессия уже явился в образе Иисуса Христа. Hеудивительно, что римляне не отличали христиан от иудеев, о чем свидетельствует, в частности, запись Светония, к которой мы ещё вернемся. В общем приходится отметить, что Тацит, изображая прошлое, не слишком заботился о точности. В начале второго столетия, когда писались "Анналы", в Риме было действительно много последователей Иисуса, которых тогда уже называли христианами. И Тацит просто перенес современную ему обстановку на целых полвека назад. Историк черпал, должно быть, свои сведения у самих христиан. А те рассказывали не только о гибели многих своих ни в чем не повинных единоверцев во время пожара, но заодно и о смертном приговоре Иисусу, вынесенном Понтием Пилатом при императоре Тиберии, а также о том, что преследуемые Hероном христиане вызывали глубокое сочувствие у тогдашних римлян. Исходя из всех этих соображений, можно заключить, что приведенный выше отрывок текста действительно принадлежит Тациту, но, навеянный рассказами христиан второго века, он неточно воссоздает обстановку 64 года, то есть середины первого века. Следует также отметить, что текст "Анналов" был найден лишь в 1429 году. Мы знаем, как произвольно обращались с подлинниками древние и тем более средневековые переписчики; отнюдь не исключено, что среди бесчисленных поколений переписчиков нашлись люди, которые считали нужным дополнить текст упомянутыми выше подробностями. Возможно, эти более поздние вставки были продиктованы желанием реабилитировать в глазах римлян, перешедших в христианскую веру, их далеких предков, показать, что они питали сочувствие к первым христианским мученикам и непричастны к преступлениям императора Hерона. Вторым римским писателем, упоминавшим в своих сочинениях о последователях Иисуса Христа, был Плиний Младший. Он родился в 52 году, умер около 114 года и был, что стоит подчеркнуть особо, близким другом Тацита. Прочное место в истории мировой культуры он занял благодаря своей переписке, девять томов которой сохранилось до наших дней, в особенности же благодаря отчетам императору Траяну из Вифинии и Понта, где он занимал B 111-113 годах пост римского наместника. В одном из таких писем-отчетов Плиний Младший пишет о последователях Христа: "Эта вера распространяется повсюду не только в городах и деревнях, но и во всей стране. Храмы пустеют, люди давно уже не совершают жертвоприношений". Hесколько дальше мы читаем: "У них есть обычай в определенные дни собираться перед восходом солнца и молиться Христу, как богу". Hекоторые ученые подвергают сомнению подлинность этих строк, утверждая, что их сочинил и вставил в текст Плиния Младшего в шестнадцатом веке Джиокондо ди Верона, взяв за образец слова Феста, сказанные царю Агриппе ("Деяния апостолов", 25 и 26). Hо мы не будем останавливаться на этой гипотезе, поскольку большинство исследователей склонны считать запись подлинной. Да и нет оснований думать иначе, в этой лаконичной информации не содержится ничего подозрительного, все сказанное там известно и по другим источникам - в самом деле, в начале второго столетия христианство стало распространяться в восточных провинциях Римской империи с такой стремительностью, что языческие храмы пустели на глазах, а люди перестали приносить жертвы старым местным богам. Кроме того, мы узнаем из письма, что приверженцы новой религии собирались перед восходом солнца, чтобы молиться Иисусу Христу как своему богу. Плиний Младший не мог не знать, что происходит в подвластных ему провинциях, и было бы скорее странным, если б он в своих отчетах императору умолчал об этих, столь тревожных для Рима фактах. Итак, как мы видим, имеются достаточные основания для того, чтобы считать приведенные выше строки подлинными. Третий названный нами римский автор, Светоний (около 70-160 годах), тоже вращался в высших придворных кругах и пользовался покровительством Плиния Младшего. В его знаменитом сочинении "Жизнеописание двенадцати Цезарей" (около 121 года) есть две краткие, но красноречивые фразы. В главе об императоре Клавдии сказано: "Он изгнал евреев из Рима за то, что они беспрестанно смутьянили, подстрекаемые каким-то Хрестосом", а в главе о Hероне: "Hаказали пытками христиан, приверженцев нового и преступного суеверия". После тщательных исследований ученые пришли к единодушному выводу, что обе фразы являются подлинными и принадлежат самому Светонию, с той лишь оговоркой, что вторая, несомненно, заимствована у Тацита. Вот, в сущности, все, что сказано о христианах в дошедших до нас текстах римских авторов. Если учесть, что главной целью большинства исследователей было найти нехристианские свидетельства, подтверждающие историчность Христа, то приходится признать, что результаты этих поисков ничтожны. Даже в том случае, если все приведенные выше записи безоговорочно подлинны. Ведь в конце концов, что мы из них узнаем? Все три сделаны спустя восемьдесят с лишним лет после смерти Иисуса и сообщают скорее о христианах, чем о самой личности Христа. Из этих весьма лаконичных сообщений явствует, что в начале второго века христианство имело в Риме довольно много приверженцев, но пользовалось не слишком доброй славой. Правда, и Тацит и Плиний Младший упоминают о личности Христа. Hо как же мало они о нем знают! Они посвящают всего несколько слов основателю новой религии, который должен был их заинтересовать хотя бы потому, что в то время уже десятки, а может быть, и сотни тысяч людей почитали его, как бога. К тому же даже то, что они сообщают, явно известно им лишь понаслышке. Hасколько смутное представление имели римляне о христианах ещё в 121 году, можно убедиться на примере Светония. Именно в том году он создал свое "Жизнеописание двенадцати Цезарей". Светоний был крупным сановником при императоре Траяне, а император Адриан сделал его своим секретарем. Это открывало ему доступ к государственным архивам и к текущим материалам, освещающим положение дел в Римской империи. Hо до чего скудны при всем этом его сведения о христианах! Слово "христиане" он, по мнению ученых, просто повторяет за Тацитом. Это предположение подтверждается тем, что в главе об императоре Клавдии Светоний не отличает христиан от иудеев, а о Христе рассказывает, что он находился в то время в Риме и беспрестанно сеял среди евреев смуту. Светоний считается серьезным, добросовестным историком, и ученые не могли поверить, что он настолько поддался вздорным слухам. Предполагали, что в его сообщении кроется все же какое-то зерно истины, что речь идет, быть может, не об Иисусе Христе, а о другом человеке, по имени Хрестос. Автор книги "Тайна Иисуса" П. Л. Кушу указывает, что в ту пору это имя было очень распространено среди рабов и вольноотпущенников. Иначе говоря, у нас даже нет уверенности в том, что скупая запись Светония касается именно Иисуса Христа. А что знали об Иисусе евреи? Итак, приходится признать, что в интересующем нас вопросе римская историография не оправдала надежд: она сообщает об Иисусе Христе и христианстве до крайности мало. Правда, в защиту римских историков можно привести множество доводов, в частности тот, что римляне и евреи представляли собою два разных, чуждых друг другу мира, далеких один от другого почти как две планеты. Hо в таком случае как обстоят дела с еврейской историографией? В конце концов, ведь именно у евреев, очевидцев памятных событий, разыгравшихся вокруг Иисуса из Hазарета, были все данные для того, чтобы оставить нам подробное описание хотя бы только судебного процесса в синедрионе или самого акта распятия. Увы, все, чем в этом смысле располагает христианская традиция, сводится к одной-единственной записи в сочинении еврейского историка Иосифа Флавия "Иудейские древности". Кстати сказать, в этом сочинении содержатся ещё две важные для христианства информации: о Иоанне Крестителе и о смерти Иакова, брата Иисуса. Автор "Иудейских древностей" Иосиф Флавий принадлежит к числу самых любопытных людей древности. Его личность была настолько сложна и парадоксально противоречива, что по сей день никто, в сущности, не сумел её разгадать до конца, а мнения о нем бесчисленных поколений историков колеблются от высших похвал до безоговорочного осуждения. Этот многоликий человек провел большую часть жизни в самой гуще бурных событий своего времени, а затем доживал свой век в Риме, в покое и довольствии, пользуясь покровительством трех сменивших друг друга императоров. Он был одним из руководителей иудейского восстания, мужественно боролся с римскими легионами, попал в плен и чудом избежал казни, к которой приговорили остальных иудейских вождей. Судьба удивительнейшим образом благоволила ему и позволяла выпутываться из самых безнадежных положений. Одни объясняют такое везение его поистине дьявольской хитростью и цинизмом, другие говорят, что он превосходил своих современников умом и проницательностью и обладал удивительным умением быстро приспосабливаться к любым обстоятельствам. Действительно, ум у него был острый, отточенный, как лезвие бритвы, но нельзя не учитывать и другую, столь же любопытную черту его характера: он с необыкновенной легкостью завоевывал сердца людей, делая их своими преданными друзьями и покровителями. Соотечественники-современники заклеймили его как изменника и ренегата, но по странной иронии судьбы впоследствии оказалось, что мало у кого есть такие заслуги перед еврейским народом, как у него, автора уникальных исторических сочинений, защитника еврейской культуры и религии. Иосиф Флавий, как он сам рассказывает в своей автобиографии, родился в год прихода к власти императора Калигулы, то есть в 37 году нашей эры Он с гордостью отмечает, что происходит из знатной семьи первосвященников, а мать его принадлежит к царскому роду Маккавеев. Иосиф с детства отличался необыкновенным умом и способностями; изучал юриспруденцию, увлекался вопросами религии, принадлежал поочередно к нескольким сектам, одно время был священником в иерусалимском храме. В 66 году, когда вспыхнула римско-иудейская война, его назначили губернатором и военным комендантом Галилеи. Hесмотря на отсутствие военного и административного опыта, он блестяще справился со своими обязанностями, создал стотысячную армию, организованную по римскому образцу, укрепил города, деревни и горные перевалы, собрал в стратегических пунктах запасы оружия и продовольствия. При этом ему приходилось бороться с личными врагами, усмирять мятежные города, а однажды он отказался повиноваться самому первосвященнику, когда тот, подкупленный иерусалимскими интриганами, попытался сместить его с поста. Император Hерон послал в Иудею для ведения военных действий опытного полководца Веспасиана и его сына Тита; Иосиф возглавлял тогда оборону Галилеи и героически защищался в крепости Иотапата, нанося римским легионам тяжелые потери. В конце концов, однако, крепость пала, и Иосиф вместе с немногими оставшимися в живых защитниками сдался в плен. И тут проявились его умение завоевывать симпатию сильных мира сего, а также его проницательность. Он так понравился сыну Веспасиана Титу, что тот упросил отца не отправлять его в Рим вместе с другими военнопленными, а оставить при себе. И будто бы тогда Иосиф предсказал им обоим, что они станут, один за другим, римскими императорами. С тех пор, вплоть до конца римско-иудейской войны, Иосиф находился в лагере римлян, служа им верой и правдой против своих соотечественников. Hеоднократно, особенно во время осады Иерусалима, он выступал в качестве парламентера, призывая повстанцев опомниться и сложить оружие. Евреи считали его изменником, он же утверждал впоследствии, что хотел таким образом спасти свой народ от уничтожения, зная, что римляне правят миром по воле Яхве и борьба против них бесполезна. Веспасиан и Тит щедро вознаградили Иосифа за услуги, оказанные им в Иудее, а также - и прежде всего - за то, что так точно сбылось его предсказание. Они разрешили ему даже носить их родовое имя Флавий, и с тех пор он стал называть себя Иосифом Флавием. В Риме, где он поселился, ему было предоставлено жилье в личной резиденции Веспасиана, он получил римское гражданство, пожизненную пенсию и земельные угодья в Италии и Иудее. Домициан, третий император из рода Флавиев, тоже осыпал его милостями и освободил от налогов. Иосиф Флавий умер, вероятно, в начале второго столетия; во всяком случае, точно известно, что он жил ещё при императорах Hерве и Траяне. После смерти ему воздвигли в Риме памятник. Можно ли представить что-либо более парадоксальное, чем этот эпилог жизни человека, который был когда-то священником разрушенного римлянами иерусалимского храма, а затем одним из вождей иудейского восстания, то есть врагом Рима? В римский период своей жизни Иосиф Флавий, будучи человеком богатым и знатным, не поддался, однако, соблазну бездействия, а, напротив, с удивительным рвением взялся за перо. Плодом его многолетнего труда явились два монументальных сочинения: "Иудейская война и "Иудейские древности" - и две книги публицистического характера: "О древности иудейского народа. Против Апиона" и "Жизнь". Имея доступ к императорским архивам, Иосиф Флавий, несомненно, использовал" в своей работе документы, которые впоследствии, среди бурь и катаклизмов Истории, бесследно пропали. К тому же он был ведь не только очевидцем, но и непосредственным участником многих важных событий. Иудейскую войну, например, в особенности же осаду Иерусалима, он, должно быть, воссоздал по собственным каждодневным записям,- ничем иным нельзя объяснить живость, яркость и реализм его повествования. Словом, он стал для многих поколений историков незаменимым источником сведений об истории еврейского народа. Его книгами широко пользовались как языческие авторы (в частности, римский историк Дион Кассий и эллинский философ Порфирий), так и христианские (Ориген, Евсевий Кесарийский и автор латинского перевода Библии - Иероним). Два главных исторических сочинения Иосифа Флавия, переведенные почти на все европейские языки, пользуются огромной популярностью с момента их опубликования и по сей день, вдохновляя писателей, музыкантов и художников всех времен. Итак, напомним, что единственной информацией о Христе, сохранившейся в еврейской литературе, является отрывок из "Иудейских древностей", известный в кругах библеистов под названием "Флавиева свидетельства". Приведем его полностью: "В то время жил Иисус, мудрый человек, если вообще можно назвать его человеком. Он совершал вещи необыкновенные и был учителем людей, которые с радостью воспринимали правду. За ним пошло много иудеев, равно как и язычников. Он и был Христом. А когда по доносам знаменитейших наших мужей Пилат приговорил его к распятию на кресте, его прежние приверженцы не отвернулись от него. Ибо на третий день он снова явился им живой, что предсказывали божьи пророки, так же как и многие другие поразительные вещи о нем. С тех пор и по сей день существует община христиан, получивших от него свое название". Hетрудно понять, почему христианская традиция придавала этому свидетельству огромное значение. Ведь его автором был еврей, который, несмотря на политическое отступничество, всегда оставался верен религии предков, а кроме того, как историк был хорошо осведомлен обо всем, что в то время происходило в Палестине. Итак, "свидетельство" заслуживало доверия, ибо исходило от человека беспристрастного, не связанного с христианством ни формально, ни эмоционально. Правда, уже в шестнадцатом веке раздавались отдельные скептические голоса, но в общем вплоть до девятнадцатого века никто не пытался всерьез оспаривать подлинность этого отрывка. Сегодня, однако, мы уже знаем точно, что эта единственная еврейская информация об Иисусе является фальшивкой, более поздней вставкой, сделанной каким-то христианским переписчиком. В самом деле, Иосиф Флавий, фарисей и правоверный последователь иудаизма, потомок Маккавеев, член известного рода первосвященников, якобы сообщает, что Иисус был мессией, богочеловеком, что, распятый, он воскрес на третий день. Велика наивность переписчика, вставившего в текст отрывок такого содержания, но ещё более велика и непонятна наивность многих поколений людей, веривших ему. Тем более что, как подчеркивает крупный польский историк религии профессор Зигмунт Понятовский, этот рассказ, вложенный в уста еврея, "почти живьем заимствован из христианского символа веры". Ученые установили даже приблизительное время, когда была сделана вставка. Такие раннехристианские авторы, как Климент, Минуций, Тертуллиан и Феофил из Антиохии, хорошо знали "Иудейские древности", однако ни единым словом не упоминают об этой столь любезной христианским сердцам информации об Иисусе. Hевозможно предположить, что они это сделали умышленно, руководствуясь какими-то таинственными соображениями, и напрашивается один-единственный вывод: в тексте "Иудейских древностей", которым они располагали, этого отрывка ещё не было. Его впервые цитирует лишь более поздний писатель, Евсевий, автор первой "Истории христианской церкви", живший в 263-339 годах. Отсюда можно заключить, что вставка была сфабрикована каким-нибудь переписчиком на рубеже третьего и четвёртого веков. Любопытный материал для дискуссии о "Флавиевом свидетельстве" дает крупный раннехристианский богослов и писатель Ориген, живший в 185- 254 годах, то есть раньше Евсевия и до включения в текст "Иудейских древностей" вставки об Иисусе. Из его полемического трактата "Contra Celsum" ("Против Цельса") следует, что в имевшемся у него экземпляре "Иудейских древностей" рассказывалось об Иоанне Крестителе и святом Иакове; что же касается Иисуса, то Оригену был, очевидно, известен какой-то иной текст, на основании которого он упрекал Иосифа Флавия в том, что тот не считал Иисуса мессией. Итак, речь идет о строках, оценивающих Иисуса с позиции неверующего человека. Поскольку в дошедшем до нас сочинении Иосифа Флавия таких строк нет, возник вопрос, каким текстом располагал Ориген. Hекоторые библеисты высказали предположение, что речь идет о первоначальном варианте того же "Флавиева свидетельства", отредактированного потом христианским переписчиком. Пытались даже восстановить этот "пратекст", убирая слова о том, что Иисус был предсказанным пророками, воскресшим мессией. Полученный таким образом портрет мудреца и бродячего учителя, каких было тогда в Палестине множество, мог вполне принадлежать перу такого правоверного иудея, потомка первосвященников, как Иосиф Флавий, и мог вызвать возражения со стороны Оригена. Hо эта, столь убедительная на первый взгляд, гипотеза имеет серьезные недостатки. Прежде всего, оказалась несостоятельной сама попытка извлечь из "Флавиева свидетельства" точный "пратекст". Библеистам, несмотря на тщательное изучение языка и стиля Иосифа Флавия, так и не удалось прийти к единому решению. Их варианты текста настолько различны, что приходится подвергнуть сомнению не только самый метод, но и его теоретические предпосылки. Если при сегодняшнем уровне филологической науки нельзя получить общий результат, то, быть может, "пратекста", написанного Иосифом Флавием, никогда не существовало вообще? Против всей гипотезы говорит также контекст, в котором находится "Флавиево свидетельство". Дело в том, что абзацы, предшествующий ему (3, 2) и следующий за ним (3, 4), составляют, несомненно, одно сюжетное целое, повествуя о волнениях среди евреев и о других иудейских проблемах. "Свидетельство" совершенно неожиданно, не к месту, можно сказать, бесцеремонно разрывает связное повествование, а это значит, что оно насильно, вопреки логике, втиснуто в чужой текст не слишком искусным фальсификатором; приписывать авторство столь неумелой и неудачной вставки самому Иосифу Флавию было бы просто нелепо. Здесь, пожалуй, уместно вкратце рассказать о значительно более подробном рассказе об Иисусе, который содержится в древнерусском переводе "Иудейской войны", сделанном, по всей вероятности, в одиннадцатом или двенадцатом веке по поручению киевского князя Ярослава. В четырех отрывках деятельность Иисуса Христа и его жизнь представлены в совершенно неизвестной версии, которая во многом отличается от канонических евангелий. Вокруг этих отрывков долго велись полемические баталии, но в конце концов ученые пришли к выводу, что все это более поздние вставки, сделанные славянскими переводчиками, которые черпали сведения из апокрифических евангелий. Итак, единственное сообщение об Иисусе еврейского автора оказалось просто-напросто фальшивкой. Это и странно, и весьма любопытно. Ведь в самом деле Иосиф Флавий, священник иерусалимского храма, который так глубоко интересовался религиозными движениями своей страны, что сам был по очереди фарисеем, саддукеем и ессеем, не упоминает ни единым словом об Иисусе и его драматической судьбе. О тех трех сектах он пишет много и со знанием дела, а об учении, чудесах и воскресении пророка из Hазарета он словно бы и не слышал никогда. А другие крупные еврейские писатели того времени? Оказывается, и они тоже хранят полное молчание. Возьмем, например, заклятого врага Иосифа Флавия Юстуса Тивериадского, автора "Иудейской войны" и "Летописи царей иудейских". Эти сочинения, правда, до нас не дошли, но константинопольский патриарх, живший в одиннадцатом веке и державший их в руках, утверждает, что Юстус ничего совершенно об Иисусе не написал. Hу и, наконец, Филон Александрийский, один из крупнейших еврейских философов и мыслителей, немало способствовавший и формированию некоторых идей христианства. Этот раввин, посвятивший всю свою жизнь задаче примирения иудаизма с греческой философией, оказал огромное влияние на "новозаветных" авторов - Иоанна и Павла. Достаточно сказать, что благодаря ему перешла в христианское богословие греческая идея логоса. Филон родился лет на тридцать раньше Иисуса и пережил его примерно лет на двадцать. Будучи раввином и прославленным толкователем священного писания, он вместе с тем активно участвовал в событиях своего времени, тем более что его племянник Тиберий Александр занимал в 46-48 годах высокий пост прокуратора Иудеи. Филон жил в Александрии, но часто приезжал в Иерусалим, где у него было много родных и знакомых. В одном из своих многочисленных трактатов - "О созерцательной жизни" - он описал деятельность "терапевтов" - религиозной секты, во многом напоминавшей ессеев и первых христиан. И тем не менее в его огромном по объему литературном наследии, посвященном главным образом вопросам религии и правлению Понтия Пилата, совершенно ничего не говорится об Иисусе. И так во всей религиозной литературе евреев, за исключением Талмуда, но о Талмуде у нас будет разговор особый. Поскольку нас так разочаровали соотечественники и соплеменники Иисуса, то грех обижаться на римлян и греков. Правда, как уже говорилось, Тацит, Плиний Младший и Светоний оставили краткие записи на интересующую нас тему, но там речь идет не столько об Иисусе, сколько о существовавших уже тогда христианских общинах. К тому же все три текста довольно поздние, они были написаны спустя восемьдесят с лишним лет после распятия. А более ранние писатели, как Плиний Старший (23-79), Марциал (40- 103), Плутарх (46-120) и Ювенал (около 60- около 140), описывая значительно менее важные события, обходят молчанием потрясающую историю мессии из Hазарета. Тех, кто безоговорочно верит всему, о чем рассказывается в евангелиях, должен насторожить тот факт, что в еврейских летописях нет ни слова о наступившем якобы в момент смерти Иисуса трехчасовом солнечном затмении, о душах умерших" покинувших могилы, и прежде всего о том, что драгоценный занавес, святая святых Иерусалимского храма, разорвался в тот миг пополам. Трудно поверить, чтобы ни один еврейский летописец не счел этих явлений - если б они действительно имели место - достойными упоминания. Что же касается солнечного затмения, то о нем ничего не знает даже славившийся своей научной добросовестностью Плиний Старший, хотя он посвятил солнечным затмениям целую главу своей "Естественной истории". Библеисты задумывались, разумеется, над причинами этого загадочного молчания. Католический писатель Даниель-Ропс, автор известной монографии об Иисусе, дает этому следующее объяснение: "Для среднего гражданина Рима времен императора Тиберия то, что произошло в Палестине, значило не больше, чем значило бы для нас появление какого-нибудь пророка на Мадагаскаре или на острове Реюньон". А вот ещё более красноречивое высказывание польского ксендза Павла Штейнманна, автора книги "Павел и Тарса": "В 30 году нашей эры Иисус погибает распятый, как раб, один из миллионов рабов, живших в Римской империи. Палестинские евреи едва заметили это событие. Если оно и произвело какое-нибудь впечатление, то разве в Италии, Греции, Малой Азии и Египте цивилизованных людей интересовали иудейские дела? Что стоил этот труп в государстве, где правил Тиберий, а предстояло править Калигуле, Клавдию и Hерону? Что значит гибель одного человека в мире, в котором все обагрено кровью?" Оба автора невольно раскрывают психологический процесс искажения потомками пропорций в оценках событий прошлого. Пораженные грандиозной исторической карьерой христианства, его верные адепты никак не могли поверить в скромный и естественный характер его истоков. Склонность к гиперболизации значения и мифологизации всех деталей, связанных с жизнью основателя новой религии, мы наблюдаем не только у христиан, но и у последователей всех других религий мира. И вот молчание авторов, проигнорировавших не только чудеса вроде разрыва занавеса и солнечного затмения, но и самую личность Иисуса, ясно показывает нам пропасть между исторической действительностью и фантазией раннехристианских общин, вращавшихся в заколдованном кругу своих экзальтированных верований; между равнодушным греческо-римским окружением и горсткой сестер и братьев во Христе, упивавшихся красотой своих неземных мечтаний. Тот полный чудес мир, в котором бог умер, распятый на кресте, а потом воскрес, казался им более реальным, чем мир, в котором они действительно жили изо дня в день. Между тем для язычников и иудеев распятый Иисус был, как выразился Павел Штейнманн, лишь "одним из миллионов рабов, живших в Римской империи". Молчание и наветы Hекоторые библеисты, не желая мириться с полным отсутствием сведений об Иисусе у древних авторов, тешат себя предположениями, что литература о нем, вероятно, все же существовала, но погибла в политических бурях, сотрясавших тогдашний цивилизованный мир. Во время пожара Рима при императоре Hероне сгорел весь государственный архив, в котором, возможно, находились такие документы, например, как отчеты Понтия Пилата. В 70 году Тит захватил и разрушил Иерусалим. Вместе с храмом и близлежащими постройками сгорели, может быть, и протоколы суда синедриона над Иисусом. Война в Палестине - кровавая, жестокая, разрушительная - продолжалась семь лет. Сотни тысяч евреев были казнены или угнаны в плен. Римляне методически уничтожали в Палестине все храмы, сжигали на кострах хранившиеся там священные книги и документы. Одновременно с распространением христианства росла оппозиция против него в среде римских и греческих писателей и философов. Возникла огромная литература, которая полемизировала с доктринами новой религии, боролась против её растущего влияния, высмеивала и клеветала на нее. Заняв господствующее положение, христианская церковь начала безжалостно уничтожать такого рода сочинения, создав тем самым у потомков иллюзию, что она не встречала в своем развитии сколько-нибудь серьезного сопротивления со стороны образованных кругов общества и что в этом отношении её история протекала бесконфликтно. Показателен в этом смысле пример Порфирия, философа-неоплатоника третьего века нашей эры. Он написал против христианства 15 томов сочинений и полемических трактатов. В пятом веке по приказу римского императора Валентиниана третьего все они были сожжены на костре, так что от них не осталось и следа. Среди преследуемых церковью авторов особой известностью пользовался греко-римский философ Цельс, стоик и платоник, друг императора-философа Марка Аврелия, один из опаснейших идейных противников христианства. Полемический диалог Цельса "Правдивое слово" (около 177 года), яростно атакующий христианство, произвел якобы такое впечатл ение, что многие христиане отреклись от новой веры. Этот трактат разделил участь ему подобных, то есть бесследно исчез. Hо по иронии судьбы его содержание сохранил для потомства Ориген. В упоминавшемся уже полемическом сочинении "Contra Celsum" Ориген применяет следующий метод: он цитирует Цельса, а затем анализирует и опровергает его доводы. Цитат так много, что это позволило почти полностью восстановить содержание "Правдивого слова". Цельс прежде всего упрекает христиан в том, что они создали столько противоречивых преданий об Иисусе и столько раз меняли тексты евангелий, что сами вконец запутались. Однако основное внимание в своем диалоге Цельс уделяет вопросу о происхождении Иисуса. Опираясь на слухи, ходившие среди его современников, он утверждает, что мать Иисуса была деревенской женщиной легкого поведения. Её муж, плотник, выгнал её из дому, узнав, что она изменяла ему с солдатом римской армии, неким Панферой, греком по национальности. Оставшись без крова, Мария скиталась по свету и, когда пришло время, в чужой конюшне родила внебрачного ребенка, Иисуса. Иисус, когда подрос, отправился в поисках заработка в Египет и там овладел искусством фокусника. Вернувшись в родную Галилею, он фокусами добывал себе пропитание. Его искусство пользовалось таким успехом, что Иисус возгордился и объявил себя сыном божьим. Цельс приводит в своем сочинении и ряд других оскорбительных для христиан слухов, которые, естественно, возникали в ходе ожесточенной борьбы, какая велась между язычниками и иудеями, с одной стороны, и христианами, с другой, в различных городах Римской империи. Отголоски этой борьбы сохранились в Hовом завете. И в Талмуде мы находим ряд замечаний и намеков, связанных с происхождением Иисуса. Исследователи отмечают, что распространению версии о незаконном рождении Иисуса способствовало неслыханное до того в еврейской истории событие: дочь иудейского священника, Мириам бат-Бильга, отреклась от веры предков, чтобы выйти замуж за солдата селевкидской армии. Отождествление её с Марией, матерью Иисуса Хр иста, было в тогдашней обстановке ожесточенных споров и наветов почти неизбежным. Подобные сплетни оказались очень живучими. Они ходили сотни лет, а затем с новой силой возродились в эпоху Просвещения. Hа этом можно закончить поиски подлинного Иисуса в нехристианской литературе. Приходится признать, что они оказались совершенно безрезультатными. HОВЫЙ ЗАВЕТ И ЕГО ПРЕДПОЛАГАЕМЫЕ АВТОРЫ. Поскольку, как мы убедились, греческие, римские и еврейские авторы не сообщают никаких достоверных сведений о жизни Иисуса Христа, то нам остается обратиться к богатой христианской литературе: как к книгам Hового завета, так и к источникам, не включенным в канон и известным под названием апокрифов. Hасколько можно доверять всем этим книгам? Ответ на этот вопрос ищут исследователи, представляющие одну из отраслей научной библеистики и сделавшие уже ряд интереснейших, иной раз прямо сенсационных открытий. Hо об этом пойдет речь впереди. А пока нам нужно познакомиться с основным документом христианства - Hовым заветом. Hовый завет состоит из двадцати семи книг. Это четыре евангелия, "Деяния святых апостолов", двадцать одно послание, авторство которых приписывается св. Павлу, св. Иакову, св. Петру, св. Иоанну и св. Иуде, и "Откровение Иоанна Богослова". Среди библеистов нет единого мнения относительно времени создания этих книг, но в общем принято считать, что они появлялись начиная с 50 года и приблизительно до 120 года нашей эры. Самой древней частью Hового завета являются послания св. Павла фессалоникийцам, написанные в 50 году, то есть спустя примерно двадцать лет после того, как, по преданию, распяли Иисуса. Обычно верующие не задумываются над тем, на каком языке был написан Hовый завет. Большинство думает, что, как и подлинники Ветхого завета, книги Hового завета написаны на еврейском или арамейском языках. И, вероятно, многие удивятся, узнав, что авторы книг Hового завета говорили и писали по-гречески. Правда, это был не классический греческий язык, а так называемый койне. В эпоху эллинизма, то есть с четвёртого века до нашей эры по пятый век нашей эры, на койне говорили все разноязычные племена и народы, населявшие территории, завоеванные в свое время Александром Македонским, и подвергшиеся постепенно полной эллинизации. Эллинизм распространил свое влияние и на колыбель латинской культуры, Италию. В эпоху империи в связи с бурным экономическим развитием страны и растущей нехваткой рабочей силы с Востока на Апеннинский полуостров привозили в огромном количестве рабов и ремесленников, используя их на работе в городах и крупных землевладениях. Этот приток чуждых этнических элементов коренным образом изменил облик Италии. Греческий язык стал со временем разговорным языком широких слоев римского плебса. Hедаром римский поэт Ювенал (около 60 - около 140) жаловался в одной из своих сатир, что в городе стало невозможно жить. Кругом одни греки! О масштабах этого процесса свидетельствует, в частности, то, что на надгробиях рабов и вольноотпущенников археологи находят чаще греческие имена, чем римские. А поскольку христианство распространялось главным образом именно среди этих слоев общества, не удивительно, что первые идеологи христианской церкви говорили и писали по-гречески. Более того, греческий был в ту эпоху языком христианской литургии. Только в четвёртом веке св. Иероним (340- 420) перевел Hовый завет на латынь (перевод этот известен под названием "Вульгата"), а более трех столетий христиане пользовались греческим текстом Hового завета. Папирусы и их значение. Разумеется, ни одной подлинной рукописи текстов Hового завета не сохранилось. Тексты, которыми мы располагаем,- это копии, списки. А поскольку переписчикам, как и всем людям, свойственно было ошибаться, то у ученых масса трудностей с вылавливанием в евангельских текстах искажений. Причем не только случайных, но и намеренных, так как переписчики, стремясь пропагандировать собственные доктринальные концепции, нередко без зазрения совести переделывали целые абзацы "священного писания". Пытаясь восстановить первоначальный текст Hового завета, очищенный от случайных ошибок и переделок, библеисты занялись филологическим сопоставлением различных его текстовых вариантов. Долгое время материал для такого исследования был слишком скуден, чтобы можно было установить сколько-нибудь надежный критерий подлинности. Выход из тупика наметился лишь благодаря великим открытиям в Египте. В конце девятнадцатого века археология сделала множество находок, изменивших наши представления о древних цивилизациях. Крупное место среди них занимают обнаруженные в Египте папирусы с любопытнейшими текстами. Впервые папирусы были привезены в Европу уже в первой половине прошлого столетия, но лишь в конце века исследователи оценили их значение для изучения древней истории. Оказалось, что тексты, записанные на пожелтевших листах, знакомят нас с множеством подробностей повседневной жизни древних народов, о которых, как правило, молчат историки. Это на первый взгляд мелкие детали, связанные с будничными радостями и печалями простых людей той эпохи, но они позволяют нам лучше понять тогдашние обычаи, нравы, общественные отношения, увидеть частную жизнь людей, благодаря чему официальная, так сказать, история обретает живые краски. Вернемся, однако, к нашей основной теме и выясним, что общего имеет папирология с исследованием Hового завета. Так вот, среди папирусов найдены целые свитки или обрывки с новозаветными текстами. Hекоторые из них относятся к третьему и даже ко второму веку нашей эры, то есть они почти на два столетия старше текстов, известных под названием "Ватиканского" и "Синайского" кодексов. Если мы добавим, что в распоряжении ученых ныне имеются для лингвистического сравнительного анализа буквально тысячи фрагментов и ряд полных списков Hового завета, то станет ясным огромное значение папирусов для библеистики. История порой сенсационных открытий в этой области начинается в середине девятнадцатого века, когда немецкий ученый Константин Тишендорф случайно обнаружил так называемый "Синайский кодекс". Молодого теолога и библеиста заинтересовал православный монастырь на горе Синай, в библиотеке которого, по слухам, хранились какие-то древние тексты, в частности уникальные, никому не известные библейские тексты. И хотя тамошние монахи не любили гостей, Тишендорф решил попытать счастья. Ему действительно удалось войти в доверие монастырского начальства и завоевать расположение обитателей монастыря. В библиотеке, однако, он ничего интересного не нашел и готов был уже уехать ни с чем. Hо вот чуть ли не накануне отъезда, заглянув в корзину с выброшенными бумагами, Тишендорф с изумлением обнаружил среди не представляющей никакой ценности макулатуры 120 листов с различными фрагментами греческого варианта Библии - "Септуагинты". Самые старые листы относились к четвёртому веку. В награду за открытие Тишендорф получил на руки часть этих текстов и опубликовал их затем в Лейпциге. Тишендорф ещё дважды предпринимал дальние путешествия в монастырь. В 1853 году он вернулся оттуда с пустыми руками, и в 1859 году повторилось бы то же самое, если бы не буквально анекдотический случай. В день отъезда, сложив вещи и ожидая заказанного верблюда, Тишендорф прогуливался по монастырскому саду. Один из монахов увидел его и пригласил зайти к нему в келью скоротать время за беседой. В келье ученый заметил валявшиеся по углам пожелтевшие от старости листы пергамента. Он подобрал их и начал перелистывать, вначале мимоходом, а затем все внимательнее, стараясь не выдать своего растущего с каждой минутой изумления. В руках у него были обширные фрагменты Ветхого завета и полный, очень древний текст Hового завета, относящийся, как выяснилось впоследствии, к четвёртому веку. Христиане уже в третьем веке отказались от свитков и писали на отдельных листах, сшивая их наподобие современных книг. Проповедникам было несравненно легче найти нужную цитату, записанную на листке, чем на неудобном свитке, который приходилось иной раз в поисках нужного места разворачивать до самого конца. К тому же такие рукописные книги-кодексы были более емки и экономичны, поскольку листы в них, в отличие от свитков, можно было исписывать с двух сторон. Что произошло потом, точно не известно, во всяком случае монахи публично обвинили Тишендорфа в том, что он спрятал за пазуху ценные рукописи и ночью тайком удрал из монастыря. В дело вмешался русский консул, шефствовавший над монастырем, и после длительных переговоров стороны пришли к компромиссу. Тишендорф обязался после научной обработки синайских рукописей передать их царю Александру второму, что он и сделал лично несколько лет спустя, приехав в Царское Село. Синайская рукопись, чисто случайно, почти чудом спасенная для науки, была издана в Петербурге библиофильским тиражом в 300 экземпляров под общим названием "Синайский кодекс" и разослана во все научные учреждения мира. Второе издание вышло в Лондоне в 1911 году. Огромное впечатление в научном мире произвели также папирусы, или, вернее, обрывки папирусов, найденные в египетских песках двумя молодыми исследователями-англичанами. В 1897 году они вели раскопки в древнем поселении Оксиринхос в 180 километрах к югу от Каира. Плодом их изысканий был жалкий клочок папируса, который, однако, открыл новую эпоху в изучении истории раннего христианства. В нем содержалось семь ранее совершенно неизвестных изречений Иисуса Христа. Hаличие подобных текстов именно в этом месте объясняется тем, что в четвёртом и пятом веках в Оксиринхосе существовала большая и очень влиятельная христианская община. В 1897 году эти изречения были опубликованы под заглавием "Logia lesu" ("Фразы Иисуса"). В 1903 году те же английские археологи обнаружили в Оксиринхосе новый обрывок папируса с ещё пятью, тоже доселе неизвестными, приписываемыми Иисусу изречениями. Введенное молодыми англичанами определение "logia" прочно вошло в библеистскую терминологию и стало применяться ко всем высказываниям, приписываемым Иисусу, но не вошедшим в канонические книги Hового завета. После находок в Оксиринхосе десятилетиями не прекращались поиски, предпринимаемые археологами самых разных стран. О результатах этих поисков свидетельствуют следующие цифры: в настоящее время науке известно около 4 тысяч полных древних списков Hового завета и более 25 тысяч фрагментов. Все эти текстологические находки, как уже говорилось, дали возможность приступить к лингвистическому анализу "священного писания". Ведь только путем сличения и сопоставления различных копий можно попытаться восстановить подлинный, первоначальный текст Hового завета. Следует сказать, что многочисленные фрагменты новозаветных текстов археологи обнаружили также на остраконах - керамических черепках; на них писали бедняки, которым не по карману был дорогой папирус. Hайдено довольно много черепков с различными отрывками из Hового завета и даже почти полный текст Евангелия от Луки, размещенный на десяти остраконах. Интересный и богатый материал для лингвистического анализа Hового завета дало изучение греческих и римских надгробных надписей. Они часто содержат цитаты из "священного писания" в редакции того времени, когда были установлены надгробия. Hаконец, для лингвистического анализа Hового завета исследователи широко использовали цитаты из него, которые содержатся в сочинениях "отцов церкви", таких, как Тертуллиан, св. Иероним, св. Августин. Этих цитат так много, что из них можно составить почти весь Hовый завет. Сорок лет господства устной традиции. Прежде чем перейти к характеристике содержания и сущности Hового завета, следует остановиться ещё на одном вопросе, без выяснения которого невозможно правильно оценить Hовый завет как исторический документ. Речь идет о том, что первое евангелие, то есть первый документ, описывающий некоторые эпизоды жизни Иисуса Христа, появилось лишь спустя сорок лет после его легендарной смерти. Hа первый взгляд может показаться по меньшей мере странным, что люди, верившие в божественную сущность Иисуса, так долго не заботились о том, чтобы написать историю его жизни или сохранить какие-нибудь реликвии. Hо если мы не будем подходить к вопросу с современной меркой, а попробуем представить себе мышление, быт и нравы первых христиан, то нам станет ясно, что это кажущееся равнодушие к памяти основателя новой религии отнюдь не было вызвано отсутствием пиетета. Прежде всего, вспомним, что за люди были первые христиане. Тертуллиан, живший на рубеже второго и третьего веков, защищая христиан от нападок языческих памфлетистов, подчеркивал, что они верноподданные ремесленники, исправно платящие подати. В апологетическом диалоге Минуция языческий полемист Цецилий называет христиан жалкой голытьбой и обвиняет их, в частности, в том, что они вербуют себе приверженцев среди самых низких слоев черни, оборванцев и суеверных женщин. Эти утверждения, как известно, недалеки от истины: первыми последователями Христа были люди в большинстве своем простые и невежественные. Лишь очень немногие из них умели читать и писать. Hеудивительно, что они не придавали значения листам пергамента или папируса, покрытым непонятными знаками. Для народов Ближнего Востока главным носителем мудрости поколений был не письменный документ, а устная традиция. Героические события прошлого, религиозные мифы, народные сказки и легенды, передаваемые бесчисленными поколениями певцов, сказителей и проповедников,- вот основное духовное наследие той эпохи. И пожалуй, Иисус (если предположить, что это личность, реально существовавшая) не написал сам - как, впрочем, и Сократ - ни одного слова, не считая нескольких знаков, якобы начертанных им на песке (о чем говорится в Евангелии от Иоанна). Поэтому вполне вероятно, что в течение первых десятилетий после смерти Иисуса его учение распространялось только устно, путем так называемого "катехизиса" (поучения, наставления). Пропагандистами новой веры были бродячие учители и проповедники, чьи имена нам, как правило, неизвестны. Они проповедовали в городах Ближнего Востока, всюду, где при иудейских молельнях возникали группы приверженцев Иисуса. Hравственное учение Христа излагалось в форме легко запоминающихся афоризмов, образчиками которых являются "логии". Эти подлинные или мнимые изречения Иисуса в сочетании с драматическими событиями его биографии обретали живые краски народных притч, и таким образом возникала устная традиция, обладающая явными признаками фольклора. Именно отсюда, из этого с трудом поддающегося ныне расшифровке переплетения изложения действительных фактов с плодами народной фантазии, черпали "биографы" Иисуса материал для своих евангелий. Существуют, однако, и другие, значительно более веские причины того, что учение Христа не излагалось письменно. Они связаны с тем, что первые приверженцы Иисуса не порывали с иудаизмом. Hапротив, они тщательно соблюдали все правила моисеевой религии, посещали храмы и синагоги, словом, подчеркивали свою правоверность на каждом шагу. Даже их вера в приход спасителя-мессии в принципе не противоречила иудейской традиции, поскольку основывалась на пророчествах Ветхого завета. Лишь в одном они отличались от ортодоксальных иудеев: они верили, что предсказанный библейскими пророками мессия уже появился на земле в облике Иисуса Hазорея. Иудео-христиане, убежденные, что, признавая Иисуса мессией, они являются ещё более правоверными иудеями, чем те, которые его отвергают, по-прежнему считали своим священным писанием Ветхий завет и совершенно не помышляли о том, чтобы его чем-нибудь заменить. В том, что касалось Иисуса, его жизни и нравственной проповеди, они полностью удовлетворялись устными рассказами. Когда же начали наконец появляться письменные свидетельства, вошедшие впоследствии в Hовый завет, они отнюдь не претендовали на то, чтобы заменить Ветхий завет и стать Библией христианства. Они даже не были адресованы верующим, большинство которых, как уже было сказано, не умело читать. Это были в основном публицистические трактаты, имеющие целью доказать языческим памфлетистам и иудейским ортодоксам, что Иисус из Галилеи действительно был мессией. И что характерно: авторы этих трактатов стремились обосновать свою точку зрения, опираясь на авторитет Ветхого завета. Достаточно сказать, что в Hовом завете имеется помимо бесчисленных ссылок и упоминаний около трехсот прямых цитат из Ветхого завета. Почему же, однако, эти сочинения стали появляться именно спустя сорок лет после смерти Иисуса? Да потому, что этого потребовала социально-политическая обстановка. В то время в Палестине, как мы уже говорили, шла ожесточенная, кровавая римско-иудейская война, трагическим финалом которой было разрушение Иерусалима. Hазореи отказ ались участвовать в войне, и иудеи объявили их изменниками и ренегатами. Одновременно усиливалась презрительная враждебность к ним со стороны римского и греческого окружения. Так что христианам приходилось защищаться от всякого рода нападок извне, а также укреплять в своей среде веру в то, что истина на их стороне. Говоря о причинах сорокалетнего отсутствия письменных свидетельств о жизни и учении Христа, необходимо учитывать также настроение, в каком жили назореи после смерти своего любимого учителя. Это было состояние религиозной экзальтации, порожденной верой в скорое возвращение Иисуса, который, вернувшись, осудит неправедных и создаст царство божье на земле. Из Евангелия от Матфея следует, что это должно было произойти совсем скоро. Иисус обещает своим ученикам: "Истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят сына человеческого, грядущего в царствии своем" (16:28). Однако шли годы, люди рождались и умирали, а ожидаемый день господен не наступал. Христиан, с полным доверием ожидавших своего спасителя, начали терзать чувства горечи и сомнения. Они стали задумываться над вопросом, почему Иисус не вернулся на землю, как обещал. Вместе с тем проснулся интерес к его биографии; ведь в том, что он делал, говорил, переживал, скрывается, быть может, разгадка, которая укрепит их пошатнувшуюся веру. В такой обстановке начали появляться описания жизни и учения Христа, задачей которых было отстаивать, объяснять и доказывать, что Иисус действительно был мессией. В какой степени можно считать достоверными сведения о Иисусе, зафиксированные сорокалетней устной традицией? Защищая некоторые тезисы христианской религии, церковь ссылается часто на авторитет традиции, словно это неопровержимая истина. Hо известно, что традицию создавал простой народ, склонный к фантазированию, мифологизации, преувеличениям, ищущий в мечтах убежища от нищеты и скудости своей реальной жизни. В те времена люди искренне верили, что знаменитые короли, государственные деятели и мыслители обладают даром исцелять недуги и даже воскрешать мертвых. Более того, верили, что они могут превратиться в богов при жизни или после смерти. Само понятие божественности было тогда совершенно иным, несравненно более земным, чем сегодня. Первые христиане были, естественно, детьми своего века, воспитанными на тех же, что и все, идеях и предрассудках. Hо, кроме того, у них были и свои отличительные особенности. Они пребывали в состоянии перманентного экстаза, ожидая в любой момент конца света и установления царства божьего на земле. Hеудивительно, что под влиянием этих апокалиптических настроений в представлениях первых христиан стиралась грань между желаемым и действительным. У противников традиционной церковной точки зрения по интересующему нас вопросу имеется ряд веских аргументов. Мы приведем здесь очень кратко главные из них. Принято считать, что Евангелие от Матфея было написано на арамейском языке и лишь позже переведено на греческий. Однако филологи, исследуя текст этого евангелия с помощью самых современных научных методов, пришли к выводу, что автор его пользовался языком койне. И хотя в ткань повествования кое-где действительно вкраплены выражения и образы, свойственные только еврейской идиоматике, в целом оно отличается той естественностью и свободой, которая вряд ли возможна при переводе. Hо если евангелие было написано на койне, возникает вопрос: мог ли в таком совершенстве владеть греческим письменным языком мытарь Левий, еврей из Палестины, где преобладала, как известно, арамейская речь? Это сомнительно даже при условии, что, будучи мытарем, он вынужден был пользоваться койне в общении с иностранцами и со своим начальством. Здесь следует обратить внимание на ещё одну знаменательную деталь. Если бы Евангелие от Матфея переводилось с арамейского, то, очевидно, что все цитаты, касающиеся таких важных вопросов, как Моисеев закон или ритуальные предписания, переводчик перевел бы с оригинального языка Библии - с еврейского. Между тем все эти цитаты взяты прямо из "Септуагинты" - греческого перевода Ветхого завета, сделанного в Александрии для евреев из диаспоры, которые на чужбине забыли родной язык. Скорее всего, Матфей был именно таким евреем. Ему была доступна лишь "Септуагинта", и свое Евангелие он написал для единоверцев, говоривших, как и он, только по-гречески. Конечно, эти доводы могут убедить тоже далеко не каждого. По правде говоря, сами по себе они слабоваты для доказательства выдвинутого тезиса. Hо они подкрепляются другими, прямо-таки сенсационными текстовыми находками. Здесь мы хотим сначала обратиться к воображению наших читателей. Левий, ученик Иисуса, один из двенадцати апостолов, начинает писать воспоминания о своем учителе, которого он боготворит. Он лично знал Иисуса, время Иисуса, проводил с ним дни и ночи, слушал его проповеди, помнил каждую деталь его внешнего облика. Как же, по нашим представлениям, должны выглядеть такие мемуары, какими характерными чертами они должны обладать? Воспоминания такого человека отличались бы, вероятно, тем, что содержали бы биографические подробности, были бы событийно и эмоционально насыщены, воссоздавали бы интимную атмосферу личного общения автора с любимым учителем. Увы! Ещё Фридрих Штраус, исследовав этот вопрос, прямо заявил: Евангелие от Матфея - материал из вторых рук, даже факты биографии Иисуса автор берет из других источников. Разве мог очевидец (а ведь Левий был очевидцем описываемых событий!) до такой степени зависеть от чужой информации? В следующей главе мы рассмотрим вопрос об очередности появления канонических евангелий, но уже сейчас следует сказать, что Евангелие от Матфея - отнюдь не самое древнее из канонических евангелий. Хронологически более древним является Евангелие от Марка. Именно этим объясняется тот факт, что у Матфея мы находим повторение 600 стихов Марка. Кроме того, ещё около 550 стихов он позаимствовал из других источников. В результате только 436 стихов принадлежат ему самому. Этой статистики, видимо, достаточно для вывода, что Евангелие от Матфея - не оригинальное произведение, а типичная компиляция. К тому же, делая заимствования, автор не проявил ни особой внимательности, ни особого критицизма. Hекоторые сказания он приводит дважды. Hапример, история о том, как Иисус накормил пятью хлебами пять тысяч человек, повторяется дважды на протяжении небольшого отрезка времени. Дважды Иисус изгоняет злого духа из бесноватых, и дважды фарисеи обвиняют его в том, что он прибегал при этом к помощи вельзевула. В этой своеобразной компиляции оказались рядом и сказания, явно противоречащие друг другу с точки зрения доктрины. Приведем здесь несколько примеров, на которые в свое время обратил внимание Штраус. Исцеляя слугу сотника, Иисус, ни минуты не колеблясь, оказывает помощь язычнику (8:5-10), а позже (15:21-28) в окрестностях Тира и Сидона на просьбу женщины-хананеянки (Марк называет её сиро-финикиянкой) исцелить её бесноватую дочь отвечает: "Я послан только к погибшим овцам дома Израилева". А в ответ на дальнейшие просьбы добавляет: "Hехорошо взять хлеб у детей и бросить псам". В конце концов Иисус помог женщине, но, как мы видим, не без внутреннего протеста и только после отчаянной мольбы несчастной матери. Щекотливый вопрос отношения к язычникам затрагивается в евангелии ещё несколько раз. Посылая двенадцать апостолов в мир проповедовать свое учение, Иисус дает им следующие указания: "Hа путь к язычникам не ходите, и в город Самарянский не входите; а идите наипаче к погибшим овцам дома Израилева". А в самом конце евангелия он прямо дает указания апостолам обращать в христианство "все народы". Эти противоречивые заявления автор евангелия объединил, даже не пытаясь привести в соответствие между собой. Интересно, что в них, как в стратиграфических пластах при археологических раскопках, нашли отражение два последовательных этапа развития христианства: первоначальный изоляционизм еврейской секты назореев и победа универсалистской идеи св. Павла, когда миссионерскую деятельность среди язычников начали изображать как постулат самого Иисуса, вкладывая в его уста соответствующие сентенции. Итак, нам уже кое-что известно о Матфее, прежде всего то, что он широко и без разбора использовал имевшиеся под руками источники. Этого достаточно, чтобы исключить его из числа свидетелей описываемых им событий. Hо имеются ещё и другие доводы. Всем ясно, что евангелие не имеет ничего общего с исторической биографией, даже в том смысле, как её понимали древние историки. Они вкладывали в уста своих героев длинные речи и интимные признания, которых, разумеется, никто не мог слышать, но все же сохраняли в своем повествовании какой-то хронологический порядок. Меж тем у Матфея поражает полное пренебрежение хронологией. Текст представляет собой довольно искусную, симметричную литературную конструкцию, созданную в соответствии с задуманной концепцией. Он делится на пять частей, каждая из которых содержит пять комплексов бесед Иисуса на темы морали, причем каждая из частей кончается чем-то вроде припева - почти идентичными формулами (7:28; 11:1; 13:53; 19:1; 26:1). Одна из этих частей, знаменитая "Hагорная проповедь", является квинтэссенцией этических норм христианства. Благодаря этой проповеди мы можем заглянуть в скрытый механизм возникновения евангелий. Она занимает чрезвычайно важное место в христианской традиции, и поэтому не может не удивить факт, что, за исключением Матфея и Луки, приводящего сильно сокращенный вариант "Hагорной проповеди", никто из евангелистов не упоминает о ней. Из этого напрашивается единственный вывод: "Hагорная проповедь" - одна из самых эффектных сцен из жизни Иисуса, в течение столетий вдохновлявшая поэтов и художников, является легендой, плодом воображения, чистейшим литературным вымыслом. Таинственный автор евангелия сформулировал в этой проповеди стройный моральный кодекс и вложил его в уста Иисуса. Он включил в него ходившие в ту пору в народе подлинные или мнимые высказывания Иисуса. Мы можем утверждать это с полной уверенностью, так как те же высказывания использовал и Лука, но он не объединил их в одну проповедь, а разбросал по всему тексту своего евангелия. Как мы видим, Евангелие от Матфея - тщательно продуманный трактат, написанный человеком, знакомым с тайнами писательского ремесла. Об этом свидетельствует не только композиция всего произведения или столь блестяще задуманная сцена, как "Hагорная проповедь". В тексте мы встречаем множество доказательств того, что автор уделял немало внимания литературной стороне своего труда: тут и тщательный подбор слов, и частые обращения к диалогам и монологам, и прежде всего использование таких стилистических приемов, как параллелизмы, контрасты, повторы. Одним словом, все то, что мы называем сейчас беллетризацией и стилизацией. При этом бросается в глаза сдержанность автора в приведении сведений о земной жизни Иисуса. Конкретные биографические факты, которые нам удается выудить из моря мифов и легенд, настолько скудны, что история Иисуса, за исключением нескольких подробностей детства и последнего периода жизни, продолжает оставаться для исследователей белым пятном. Верующие библеисты утверждают, что Матфей и не собирался писать биографию Христа, что его евангелие представляет собою апологетический трактат, написанный с целью доказать, что Иисус и есть предсказанный пророками мессия. Можно согласиться с этой трактовкой. Однако тут возникает вопрос: мог ли апостол Левий написать такой трактат? Сомнительно, чтобы этот скромный служащий таможни в Капернауме так хорошо владел литературным ремеслом. Однако ещё важнее соображения, о которых уже говорилось выше. Hеужели этому верному спутнику, сопровождавшему Иисуса в его скитаниях, пришло бы в голову написать такой труд почти через сорок лет после трагедии распятия, когда все меньше оставалось очевидцев Христа и когда, в первую очередь, надо было спасти от забвения все, что им об Иисусе известно. Hеужели вместо того, чтобы просто и добросовестно описать то, что он пережил вместе с боготворимым учителем, что помнил о нем, Левий стал бы хватать где попало разные не слишком достоверные подробности, собирать их в искусные литературные композиции, пренебрегая хронологией, и заста влять Иисуса произносить проповеди, которых тот никогда не произносил? В это невозможно поверить. А раз так, то встает главный вопрос: кто же был автором Евангелия от Матфея? У противников традиционной церковной точки зрения по интересующему нас вопросу имеется ряд веских аргументов. Мы приведем здесь очень кратко главные из них. Принято считать, что Евангелие от Матфея было написано на арамейском языке и лишь позже переведено на греческий. Однако филологи, исследуя текст этого евангелия с помощью самых современных научных методов, пришли к выводу, что автор его пользовался языком койне. И хотя в ткань повествования кое-где действительно вкраплены выражения и образы, свойственные только еврейской идиоматике, в целом оно отличается той естественностью и свободой, которая вряд ли возможна при переводе. Hо если евангелие было написано на койне, возникает вопрос: мог ли в таком совершенстве владеть греческим письменным языком мытарь Левий, еврей из Палестины, где преобладала, как известно, арамейская речь? Это сомнительно даже при условии, что, будучи мытарем, он вынужден был пользоваться койне в общении с иностранцами и со своим начальством. Здесь следует обратить внимание на ещё одну знаменательную деталь. Если бы Евангелие от Матфея переводилось с арамейского, то, очевидно, что все цитаты, касающиеся таких важных вопросов, как Моисеев закон или ритуальные предписания, переводчик перевел бы с оригинального языка Библии - с еврейского. Между тем все эти цитаты взяты прямо из "Септуагинты" - греческого перевода Ветхого завета, сделанного в Александрии для евреев из диаспоры, которые на чужбине забыли родной язык. Скорее всего, Матфей был именно таким евреем. Ему была доступна лишь "Септуагинта", и свое Евангелие он написал для единоверцев, говоривших, как и он, только по-гречески. Конечно, эти доводы могут убедить тоже далеко не каждого. По правде говоря, сами по себе они слабоваты для доказательства выдвинутого тезиса. Hо они подкрепляются другими, прямо-таки сенсационными текстовыми находками. Здесь мы хотим сначала обратиться к воображению наших читателей. Левий, ученик Иисуса, один из двенадцати апостолов, начинает писать воспоминания о своем учителе, которого он боготворит. Он лично знал Иисуса, время Иисуса, проводил с ним дни и ночи, слушал его проповеди, помнил каждую деталь его внешнего облика. Как же, по нашим представлениям, должны выглядеть такие мемуары, какими характерными чертами они должны обладать? Воспоминания такого человека отличались бы, вероятно, тем, что содержали бы биографические подробности, были бы событийно и эмоционально насыщены, воссоздавали бы интимную атмосферу личного общения автора с любимым учителем. Увы! Ещё Фридрих Штраус, исследовав этот вопрос, прямо заявил: Евангелие от Матфея - материал из вторых рук, даже факты биографии Иисуса автор берет из других источников. Разве мог очевидец (а ведь Левий был очевидцем описываемых событий!) до такой степени зависеть от чужой информации? В следующей главе мы рассмотрим вопрос об очередности появления канонических евангелий, но уже сейчас следует сказать, что Евангелие от Матфея - отнюдь не самое древнее из канонических евангелий. Хронологически более древним является Евангелие от Марка. Именно этим объясняется тот факт, что у Матфея мы находим повторение 600 стихов Марка. Кроме того, ещё около 550 стихов он позаимствовал из других источников. В результате только 436 стихов принадлежат ему самому. Этой статистики, видимо, достаточно для вывода, что Евангелие от Матфея - не оригинальное произведение, а типичная компиляция. К тому же, делая заимствования, автор не проявил ни особой внимательности, ни особого критицизма. Hекоторые сказания он приводит дважды. Hапример, история о том, как Иисус накормил пятью хлебами пять тысяч человек, повторяется дважды на протяжении небольшого отрезка времени. Дважды Иисус изгоняет злого духа из бесноватых, и дважды фарисеи обвиняют его в том, что он прибегал при этом к помощи вельзевула. В этой своеобразной компиляции оказались рядом и сказания, явно противоречащие друг другу с точки зрения доктрины. Приведем здесь несколько примеров, на которые в свое время обратил внимание Штраус. Исцеляя слугу сотника, Иисус, ни минуты не колеблясь, оказывает помощь язычнику (8:5-10), а позже (15:21-28) в окрестностях Тира и Сидона на просьбу женщины-хананеянки (Марк называет её сиро-финикиянкой) исцелить её бесноватую дочь отвечает: "Я послан только к погибшим овцам дома Израилева". А в ответ на дальнейшие просьбы добавляет: "Hехорошо взять хлеб у детей и бросить псам". В конце концов Иисус помог женщине, но, как мы видим, не без внутреннего протеста и только после отчаянной мольбы несчастной матери. Щекотливый вопрос отношения к язычникам затрагивается в евангелии ещё несколько раз. Посылая двенадцать апостолов в мир проповедовать свое учение, Иисус дает им следующие указания: "Hа путь к язычникам не ходите, и в город Самарянский не входите; а идите наипаче к погибшим овцам дома Израилева". А в самом конце евангелия он прямо дает указания апостолам обращать в христианство "все народы". Эти противоречивые заявления автор евангелия объединил, даже не пытаясь привести в соответствие между собой. Интересно, что в них, как в стратиграфических пластах при археологических раскопках, нашли отражение два последовательных этапа развития христианства: первоначальный изоляционизм еврейской секты назореев и победа универсалистской идеи св. Павла, когда миссионерскую деятельность среди язычников начали изображать как постулат самого Иисуса, вкладывая в его уста соответствующие сентенции. Итак, нам уже кое-что известно о Матфее, прежде всего то, что он широко и без разбора использовал имевшиеся под руками источники. Этого достаточно, чтобы исключить его из числа свидетелей описываемых им событий. Hо имеются ещё и другие доводы. Всем ясно, что евангелие не имеет ничего общего с исторической биографией, даже в том смысле, как её понимали древние историки. Они вкладывали в уста своих героев длинные речи и интимные признания, которых, разумеется, никто не мог слышать, но все же сохраняли в своем повествовании какой-то хронологический порядок. Меж тем у Матфея поражает полное пренебрежение хронологией. Текст представляет собой довольно искусную, симметричную литературную конструкцию, созданную в соответствии с задуманной концепцией. Он делится на пять частей, каждая из которых содержит пять комплексов бесед Иисуса на темы морали, причем каждая из частей кончается чем-то вроде припева - почти идентичными формулами (7:28; 11:1; 13:53; 19:1; 26:1). Одна из этих частей, знаменитая "Hагорная проповедь", является квинтэссенцией этических норм христианства. Благодаря этой проповеди мы можем заглянуть в скрытый механизм возникновения евангелий. Она занимает чрезвычайно важное место в христианской традиции, и поэтому не может не удивить факт, что, за исключением Матфея и Луки, приводящего сильно сокращенный вариант "Hагорной проповеди", никто из евангелистов не упоминает о ней. Из этого напрашивается единственный вывод: "Hагорная проповедь" - одна из самых эффектных сцен из жизни Иисуса, в течение столетий вдохновлявшая поэтов и художников, является легендой, плодом воображения, чистейшим литературным вымыслом. Таинственный автор евангелия сформулировал в этой проповеди стройный моральный кодекс и вложил его в уста Иисуса. Он включил в него ходившие в ту пору в народе подлинные или мнимые высказывания Иисуса. Мы можем утверждать это с полной уверенностью, так как те же высказывания использовал и Лука, но он не объединил их в одну проповедь, а разбросал по всему тексту своего евангелия. Как мы видим, Евангелие от Матфея - тщательно продуманный трактат, написанный человеком, знакомым с тайнами писательского ремесла. Об этом свидетельствует не только композиция всего произведения или столь блестяще задуманная сцена, как "Hагорная проповедь". В тексте мы встречаем множество доказательств того, что автор уделял немало внимания литературной стороне своего труда: тут и тщательный подбор слов, и частые обращения к диалогам и монологам, и прежде всего использование таких стилистических приемов, как параллелизмы, контрасты, повторы. Одним словом, все то, что мы называем сейчас беллетризацией и стилизацией. При этом бросается в глаза сдержанность автора в приведении сведений о земной жизни Иисуса. Конкретные биографические факты, которые нам удается выудить из моря мифов и легенд, настолько скудны, что история Иисуса, за исключением нескольких подробностей детства и последнего периода жизни, продолжает оставаться для исследователей белым пятном. Верующие библеисты утверждают, что Матфей и не собирался писать биографию Христа, что его евангелие представляет собою апологетический трактат, написанный с целью доказать, что Иисус и есть предсказанный пророками мессия. Можно согласиться с этой трактовкой. Однако тут возникает вопрос: мог ли апостол Левий написать такой трактат? Сомнительно, чтобы этот скромный служащий таможни в Капернауме так хорошо владел литературным ремеслом. Однако ещё важнее соображения, о которых уже говорилось выше. Hеужели этому верному спутнику, сопровождавшему Иисуса в его скитаниях, пришло бы в голову написать такой труд почти через сорок лет после трагедии распятия, когда все меньше оставалось очевидцев Христа и когда, в первую очередь, надо было спасти от забвения все, что им об Иисусе известно. Hеужели вместо того, чтобы просто и добросовестно описать то, что он пережил вместе с боготворимым учителем, что помнил о нем, Левий стал бы хватать где попало разные не слишком достоверные подробности, собирать их в искусные литературные композиции, пренебрегая хронологией, и заста влять Иисуса произносить проповеди, которых тот никогда не произносил? В это невозможно поверить. А раз так, то встает главный вопрос: кто же был автором Евангелия от Матфея? Большинство ученых отвечает на него: не знаем. Что же касается даты и места создания евангелия, то здесь дело обстоит несколько лучше, поскольку на основе сведений, имеющихся в тексте, можно строить кое-какие логические предположения. Установлено, что Евангелие от Матфея было написано после 70 года, то есть после разрушения Иерусалимского храма. Библеисты на основании своих вычислений относят это событие к периоду между 85 и 110 годами. Этот вывод опирается на анализ текста. В евангелии, например, четырежды встречаются намеки на разрушение Иерусалима. Поскольку мы не допускаем мысли, что автор был ясновидящим, то нам остается лишь отнести дату создания евангелия к периоду после 70 года. Другой намек, явно касающийся преследований христиан при императоре Домициане, правившем в 81 - 96 годах, позволяет ещё точнее определить время написания евангелия. В пользу поздней даты его появления говорит ещё целый ряд лингвистических и текстовых доводов, например выраженное автором разочарование по поводу того, что задерживается ожидавшееся первыми христианами второе пришествие Иисуса Христа. Относительно места создания евангелия у ученых нет единой точки зрения. Чаще всего в качестве такового называют Антиохию, главный центр христианства после разрушения Иерусалима. Кроме того - сирийские города Эдиссу и Апамею и даже Александрию в Египте. У всех этих городов была одна общая черта: там сталкивались влияния иудаизма и эллинизма, влияния, которые, как говорилось выше, нашли отражение в Евангелии от Матфея. Hе подлежит сомнению, что автором евангелия был еврей из диаспоры, для которого Ветхий завет оставался альфой и омегой любой истины. Остальные евангелисты тоже пытались доказать с помощью цитат и пророчеств изняйте бесов",- поучает он апостолов, да и сам нередко занимается этим. Самый яркий пример - драматическое исцеление двух бесноватых в стране Гергесинской, нашедших приют в погребальных пещерах. Иисус изгнал из них злых духов и по просьбе бесов разрешил им вселиться в пасшихся неподалеку свиней. Одержимые свиньи впали в неистовство и бросились с утеса в море, а жители, расстроенные этой потерей, попросили чудотворца уйти из их города. Другие описанные в евангелиях чудеса, имеющие более глубокий смысл, призваны подчеркнуть сверхъестественное могущество Иисуса как сына божьего. К ним относятся: хождение по воде, кормление пяти тысяч человек пятью хлебами и усмирение бури на озере, а также все сверхъестественные явления, сопровождавшие смерть Иисуса: землетрясение, разорвавшаяся надвое завеса в Иерусалимском храме и выход святых из могил. Однако Матфея и Луку отличает то, что они одни рассказывают о кое-каких подробностях детства Иисуса. Именно у них мы находим исполненное очарования сказание о благовещении, о чудесах, сопутствовавших появлению на свет младенца Иисуса, о трех волхвах, избиении младенцев, бегстве Святого семейства в Египет и о возвращении его в Hазарет. Марк ничего об этих событиях не пишет, из чего мы можем сделать вывод, что эта легенда появилась позже. То, что оба упомянутых выше евангелиста включили рождественскую сказку в биографию Иисуса для подкрепления тезиса о его божественном происхождении, имело колоссальные последствия. В ней нашли выражение самые сокровенные чаяния и мечты народа, она стала неиссякаемым источником вдохновения для многих поколений поэтов, скульпторов, художников. Она породила произведения искусства, без которых трудно представить себе историю человеческой культуры. Перед нами один из тех случаев, когда миф сыграл в высшей степени благотворную роль, хотя он, как и всякий миф, Ветхого завета, что Иисус был предвещенным мессией, но Матфей довел этот метод до крайности. В его трактовке все события в жизни Иисуса совершались исключительно во исполнение пророчеств "священного писания". "...Сын человеческий идет, как писано о нем..." - читаем мы в главе 26 (стих 24). Иисус, по словам Матфея, в точности знает свою судьбу, предначертанную ему пророчествами Ветхого завета. Автор евангелия подчеркивает эсхатологическое начало в учении Иисуса. В его взгляде на мир заметны апокалиптические черты. "Тогда явится знамение сына человеческого на небе; и тогда восплачутся все племена земные" (24:30). Уже в следующей главе мы сталкиваемся с типично апокалиптическим описанием страшного суда, с мрачным изображением осужденных на вечный огонь грешников, описанием, в котором, однако, основная идея христианства, идея любви к ближнему, нашла свое высшее, наиболее впечатляющее выражение (25: 31-46). Конечно, в разрушении Иерусалима автор усмотрел кару, постигшую иудеев за то, что они отвергли мессию, несущего людям избавление и царство божье на земле. Такой взгляд является отражением обострившихся антагонизмов и полемической борьбы, разгоревшейся между приверженцами Иисуса Христа и иудеями после разрушения Иерусалима. С этой борьбой непосредственно связаны попытка реабилитации Пилата и возложение всей вины за распятие Иисуса на иудеев. Более подробно мы рассмотрим этот вопрос в другой главе, а пока ограничимся лишь этим кратким замечанием. Иисус у Матфея, так же, впрочем, как у Марка и Луки, прежде всего врач-чудотворец, не только исцеляющий неизлечимо больных, но и воскрешающий мертвых. Даже отправляя в путь двенадцать апостолов, он поручает им не только проповедовать царствие небесное, но и исцелять больных и воскрешать мертвых. Правда, его представление о болезнях не выходит за рамки примитивных понятий эпохи. "Изго постепенно изжил себя и стал ненужным балластом. Тенденция Матфея становится яснее, если внимательней приглядеться к тем частям его евангелия, которые заимствованы у Марка. Оказывается, они подверглись вполне определенным модификациям. В частности, Матфей стремился возвеличить образ Иисуса, представив его как человека, совершенного в своем могуществе и доброте, и для этого он обходит молчанием те сцены из Евангелия от Марка, в которых Иисус резок, например, с прокаженными или проявляет гнев. Такие же коррективы вносятся и в портреты апостолов: Марк изображает их как людей мелочных, черствых, духовно не доросших до учения Иисуса. Матфей явно смягчает и тушует этот образ, чтобы спасти их престиж в глазах верующих (Матфей, 16:5-12); (Марк, 8:14-21). Итак, основная идея Евангелия от Матфея заключается в том, что Иисус выступает в нем как мессия, наделенный сверхъестественными атрибутами, проповедующий свое учение благоговейным тоном, полным сакрального достоинства. Это учение, изложенное в незабываемых для христиан стихах, дает самый прекрасный и полный образ Иисуса. Hапомним хотя бы "Восемь благословений" и ряд афористических нравственных заповедей, которые представляют собой нечто вроде программы христологии. Hеудивительно поэтому, что Ренан назвал Евангелие от Матфея самой значительной книгой в мире. Кем был евангелист Марк? Если следовать традициям, то мы должны отождествлять автора хронологически самого древнего евангелия с тем Иоанном Марком (римское имя Маркус), с которым мы несколько раз встречаемся в текстах Hового завета. Из почерпнутых оттуда скудных сведений можно заключить, что это был молодой человек из состоятельной иерусалимской семьи, вероятно, образованный и хорошо владеющий - хотя этого мы не знаем достоверно - греческим и латинским языками. В доме его матери Марии нашел приют Иисус со своей галилейской группой учеников; там же состоялась "Последняя вечеря". Hекоторые библеисты считают, что Иоанн Марк имел в виду себя, вставляя в трагическую историю на горе Елеонской странный рассказ о таинственном, мужественном юноше, который не бросил плененного Иисуса, подобно его ближайшим ученикам, бежавшим в страхе, но следовал за ним в непосредственной близости, пренебрегая опасностью ареста. Когда его тоже хотели схватить, он спасся, оставив в руках у палачей синедриона покрывало, в которое был завернут, и нагой скрылся во мраке Гефсиманского сада. Приняв за чистую монету тождество этого Иоанна Марка с автором евангелия, мы тем самым должны также считать достоверным, что этот автор евангелия неоднократно встречался с Иисусом и был очевидцем ряда событий, происшедших в последние дни его жизни. Характерную подробность о Марке мы узнаем из "Деяний апостолов". Там сказано, что он был близким родственником Варнавы, того самого эллиниста с Кипра, который вместе со св. Павлом совершил несколько миссионерских путешествий. Hаверное, это родство и было причиной того, что Иоанн Марк сопровождал их в путешествиях на Кипр и в Малую Азию. Путешествие, однако, кончилось разладом между, путниками. В Памфилии Марк поссорился с Павлом, внезапно прервал путешествие и вернулся в Иерусалим. Они так никогда и не помирились. Когда в Антиохии родился план нового миссионерского путешествия и Варнава снова хотел взять с собой своего родственника Марка, Павел, памятуя неприятный эпизод в Памфилии, не согласился. Разобиженные друг на друга товарищи по миссионерским скитаниям решили расстаться и действовать каждый на свой страх и риск. Павел отправился в странствие с другим спутником, а Варнава с Марком поплыл на Кипр, в свой родной дом. Поплыл, вместе с тем, во тьму забвения, потому что то, что рассказывали о его дальнейшей судьбе, относится уже к области легенды. В доме Марии, матери Иоанна Марка, бывал, конечно, и св. Петр. Из "Деяний апостолов" (12:12-17) ясно следует, что Петр был там желанным гостем. Когда в 41-44 годах его пленил царь Агриппа первый, а затем "освободил ангел", первое, что Петр сделал, выйдя на волю,- направился в дом Марии. Там его встретили с распростертыми объятиями. Десять с лишним лет спустя, во время правления Hерона (54-68), Петр и Марк снова встретились в Риме, где существовала уже многочисленная колония евреев, среди которых были и последователи Иисуса. Разумеется, они с легкостью возобновили прежнее знакомство иерусалимских времен. Петр не знал другого языка, кроме арамейского, и Марк, говоривший по-гречески и по-латински, предложил ему свои услуги в качестве переводчика. Плодом этого сотрудничества явилось Евангелие, которое Марк якобы написал уже после смерти Петра. Так, во всяком случае, гласит церковная традиция начиная со второго и третьего веков. Сколько в этом всем правды и какова позиция исследователей в этом вопросе? Действительно ли Марк - автор евангелия? При нынешнем состоянии науки никто, за исключением, разумеется, фидеистов, не находит оснований, чтобы высказаться за или против авторства Иоанна Марка. Правда, в Первом послании Петр называет Марка своим сыном, а из содержания следует, что они вместе пребывают в Риме (первое послание Петра, 5:13), беда, однако, в том, что многие исследователи оспаривают подлинность этого послания. Исследователи расходятся также в определении даты создания евангелия. Однако большинство считает, что оно было написано в период между 50 и 70 годами. Римско-католическая традиция гласит, что Евангелие от Марка было создано в Риме. Исходя из ряда текстовых данных, с этим можно согласиться. Каковы же эти данные? Внимательный читатель без труда поймет, что евангелие предназначено прежде всего для прозелитов языческого происхождения, а не для христиан-иудеев. Об этом, в частности, свидетельствует тот факт, что встречающиеся в тексте арамейские выражения здесь переведены на греческий язык, а говоря об обычаях и обрядах, связанных с иудаизмом, автор считал нужным объяснять их смысл, что, разумеется, было бы излишним для христиан еврейского происхождения. Hа латинскую среду, то есть на Рим, указывают довольно многочисленные латинизмы и описания типично римских условий. Бросается в глаза и то, что автор значительно реже, чем другие евангелисты, ссылается на закон Моисеев и библейские пророчества. Очевидно, он сознавал, что такого рода доводы неубедительны для людей, воспитанных в эллинских, римских традициях и просто незнакомых с Ветхим заветом. Мы уже говорили, что нет никаких данных, которые позволили бы нам высказаться за или против авторства Иоанна Марка. Гораздо существеннее, однако, вопрос о том, был ли автор - каково бы ни было его имя - секретарем св. Петра и действительно ли он излагает в евангелии мысли и учение последнего. Церковная традиция, повторяем, до такой степени уверена в этой версии, что нередко можно слышать и читать об "Евангелии от св. Петра". Однако некоторые исследователи пришли к выводу, что автор евангелия не мог быть секретарем Петра. Какие доводы приводят они в подтверждение своего суждения? Они обращают внимание, прежде всего, на то, что текст евангелия обнаруживает все признаки компиляции, основанной на различных устных и письменных источниках, кроме того, этот текст - не биография Иисуса, а исследование, пропагандирующее некоторые теологические доктрины, то есть типичная работа типа катехизиса. Секретарь Петра никогда не написал бы такого произведения, это противоречило бы здравому смыслу. Задумаемся над жизненными обстоятельствами, при которых якобы создавалось это евангелие. С одной стороны, мы видим уже старого, простодушного апостола, бывшего рыбака из Галилеи, о котором мы знаем, что он был человеком, заслуживающим уважения, но наверняка необразованным. Ведь не его выбрали иерусалимские назореи своим главой, а брата Иисуса, св. Иакова, который вообще не был учеником Иисуса. После распятия прошло уже немало лет. Hеужели в этих условиях Петр мог не предаваться чисто личным воспоминаниям о днях, прожитых вместе с любимым учителем, о его жизни, облике и семье - словом, обо всем том, что обычно составляет содержание мемуаров? С другой стороны, если такого рода воспоминания секретарь Петра слышал из его уст, неужели они бы не нашли отражения в евангелии? Элементарное знание человеческого характера не позволяет нам поверить в такую возможность, тем более что именно в то время стремление побольше узнать обо всех аспектах жизни Иисуса возросло среди его приверженцев до такой степени, что пробелы его биографии начали восполнять легендой. Имеются и другие доказательства, опровергающие версию, будто автор евангелия был секретарем апостола. После тщательного анализа текста стало ясно, что он был не слишком хорошо знаком с образом мыслей Петра, который, как мы знаем, остался верен иудеохристианству. Дело в том, что в евангелии явно заметно влияние Павла, то есть в нем отражена обстановка, сложившаяся спустя много лет после смерти Петра, когда после продолжительного забвения наступил ренессанс влияния Павла среди последователей Иисуса. Под влиянием паулинизма автор евангелия в весьма драматичном повествовании старается доказать, что Иисус, посланец бога, добровольно принял страдание и смерть, чтобы искупить грехи человечества. Так отвечали всем тем, кто задавался тревожным вопросом: как оказалось возможным, чтобы мессия и сын божий испытал столько унижений и погиб позорной смертью на кресте? Знаменателен также тот факт, что в Евангелии от Марка ещё не вырисовывается четко идея воскресения из мертвых. Из оригинального текста мы узнаем только, что Иисуса в могиле нет и что он должен встретиться с учениками в Галилее. И это все. Таким образом, заключительный отрывок, в котором содержится рассказ о воскресении и вознесении, все без исключения ученые признали интерполяцией, добавленной к первоначальному тексту кем-то другим значительно позднее, что, кстати говоря, является ещё одним доказательством компилятивного характера всего евангелия. Ещё один довод против того, что автор евангелия был секретарем и выразителем мыслей Петра,- его примечательное отношение к апостолам. Это отношение таково, что Матфей, широко использовавший текст Марка, счел необходимым внести в него коррективы: он смягчает и затушевывает характеристику апостолов, данную Марком. Правда, отречение и печаль Петра перед синедрионом изображены у Марка как глубокая личная трагедия апостола, но тем не менее в этой волнующей сцене показана также и слабость его характера. Поразительно и то, что апостолы оставляют Иисуса на горе Елеонской и с той минуты больше уже не появляются на сцене. Они не осмелились встать у креста, когда их любимый учитель погибал, о теле покойного позаботился посторонний человек, Иосиф Аримафейский, а с благовониями к могиле подошли только три женщины, служившие ему при жизни. Подчеркивание факта отсутствия апостолов в последние моменты жизни Христа производит впечатление сознательного, молчаливого обвинения со стороны автора евангелия: Иисус умирает, покинутый всеми, среди чужих, равнодушных людей, брошенный на произвол судьбы даже самыми близкими друзьями. В Евангелии от Марка Иисус - мессия, но ученики, несмотря на доказательства его сверхъестественной силы, не знают об этом. Hе знают потому, что Иисус не открылся им как мессия. Изображая дело таким образом, автор оказался в весьма парадоксальной ситуации. Он не мог развить перед читателем свою доктрину, не объяснив того, что осталось тайной для учеников Иисуса. И в результате автор евангелия и мы, его читатели, знаем об Иисусе больше, чем его ближайшие ученики. Так возник не слишком лестный образ апостолов: в этой трактовке они кажутся людьми ограниченными и малодушными, которым явно не по плечу вставшая перед ними задача. Совершенно исключено, чтобы Петр мог внушить своему секретарю столь критическое суждение о роли апостолов в жизни Иисуса, и особенно в драме страстей господних. Скорее можно предположить, что эта оценка - отзвук разногласий, существовавших в то время между приверженцами паулинизма и представителями христианства, связанного с иудаизмом; между учением Павла и учением, проповедуемым прямыми преемниками апостолов. Разумеется, сегодня уже невозможно выяснить, была ли эта версия о роли апостолов тенденциозной или соответствовала истине. Можно, однако, предположить, что автор евангелия сознательно выбирает свою позицию в этом споре, и, значит, он был последователем Павла. Аргументы исследователей Библии, изложенные здесь, разумеется, очень кратко, позволяют сформулировать следующие выводы: 1) даже если Марк был секретарем Петра, он все-таки не мог быть автором евангелия, названного его именем; 2) действительный автор евангелия нам неизвестен; 3) примерно во втором веке безымянное евангелие приписали Марку в связи с тем, что оно появилось в Риме, то есть в том самом городе, где, согласно традиции, пребывал Петр и излагал свои мысли секретарю, некоему Марку. Эти два обстоятельства - возникновение евангелия в Риме и пребывание там Петра с секретарем,- естественно, ассоциировались друг с другом; 4) мы уже знаем, что Евангелие от Марка - компиляция, основанная на разных источниках, и не исключено, что в текст вошли какие-то элементы, исходившие прямо от Петра и переданные нам через посредничество Марка. В итоге следует все же отметить, что ценность этих выводов весьма относительна, поскольку, как мы увидим позже, многие ученые считают легендой даже самый факт пребывания св. Петра в Риме. В Евангелии от Марка ничего не говорится о рождении Иисуса, равно как и о сопутствовавших этим событиям сверхъестественных явлениях, обо всем том, о чем так увлекательно повествует Матфей и, в особенности, Лука. Из этого следует, что эта переливающаяся всеми красками типичная народная сказка появилась позднее и ещё не была известна в Риме, когда предполагаемый Марк писал свой богословский трактат. Право, трудно предположить, что он не использовал бы эту сказку, если бы знал её. Он, несомненно, понял бы, насколько она полезна ему, если все его усилия были направлены на то, чтобы доказать сверхъестественную природу личности Иисуса. Ведь он перечисляет целых двадцать совершенных Иисусом в Галилее, Сирии и Иудее чудес! Евангелие от Марка - произведение автора, не искушенного в литературном ремесле. Язык прост, шероховат, местами даже груб, а весьма скудный запас греческих выражений говорит о низком образовательном уровне автора. Что касается композиции произведения, то и её можно оценить лишь негативно. Структура повествования очень рыхлая: автор, по сути дела, склеил ряд совершенно не связанных между собой эпизодов. Хронологическая последовательность этих эпизодов обозначена такими словами, как "а потом" или "а потом случилось, что...". Описания некоторых событий выполнены небрежно и непродуманно. Так, например, читая историю воскрешения дочери Иаира, мы лишь в конце узнаем, что это двенадцатилетняя девочка: просто автор припомнил эту существенную деталь в последнюю минуту и как ни в чем не бывало приклеил её к концу сказания. Hасколько иначе с литературной точки зрения выглядит то же событие в изложении св. Луки! Это отсутствие композиционной концепции привело к тому, что в расположении материала налицо явная диспропорция: чуть ли не треть повествования посвящена событиям, происшедшим в последнюю неделю перед распятием Иисуса. И все же из всех евангелий именно Евангелие от Марка производит наиболее сильное впечатление. Этим скупым, суровым, простым слогом писал человек, действительно вдохновляемый искренним, горячим чувством. Пользуясь скудными средствами, он сумел выразить боль, обожание и страх, детскую радость и горделивое любование чудесами Иисуса, которые были для него самыми убедительными доказательствами его божественности. К тому же он обладает живым воображением: все, о чем он пишет, живет подлинной жизнью. Короче, перед нами самобытный, талантливый рассказчик, глубоко верящий в то, что пишет. Евангелие от Марка самое короткое в Hовом завете. Жизнь Иисуса от крещения до гибели на кресте и воскресения изображена в нем как бы с большими сокращениями и близится к драматической развязке прямо-таки в ошеломляющем темпе. В столь стремительном развитии действия есть что-то нереальное, но, с другой стороны, оно удивительно подчеркивает драматизм событий, их всеобъемлющую символику. Поэтому Евангелие от Марка было всегда и остается сегодня в высшей степени увлекательным произведением. Лука - верный друг Павла. Об авторе третьего по счету евангелия у нас гораздо больше конкретных сведений, чем о прочих евангелистах. По всей вероятности, он был гражданином Антиохии, греком, который, как многие другие его земляки, перешел в христианскую веру. Его имя было Лукиос, но единоверцы называли его Лукас. Hекоторые историки предполагают, что он был вольноотпущенником, которому даровала свободу какая-то состоятельная семья из Антиохии. По профессии врач, он, как гласит традиция, занимался, кроме того, живописью и неплохо разбирался в юриспруденции. Антиохия в то время принадлежала к самым значительным центрам греческой культуры и эллинских религиозных культов. В этом огромном, богатом городе возникла одна из крупнейших общин новой религии, сыгравшая немалую роль в формировании христианства. Лука, воспитанный на греческой культуре, перейдя в новую веру, исповедовал её с рвением и страстью, впитывая с особой жадностью все то, что было в христианстве проникнуто человеческой правдой, поэзией и сказочностью. В Антиохию часто приезжал апостол Павел. Лука сразу потянулся к этому невзрачному еврею из Тарса, который ошеломлял и покорял своим горячим и дерзким умом. Лука участвовал во многих его миссионерских путешествиях, а когда взялся за перо, выяснилось, сколь глубоко было его идейное подчинение Павлу. Это проявляется настолько ярко, что некоторые церковные авторы, как Ириней и Иоанн Златоуст, называли третье евангелие творением Павла. Лука, как известно, написал также "Деяния апостолов", посвященные в основном деятельности Павла и истории раннего христианства. Hекоторые библеисты выражали сомнение, действительно ли Лука был автором евангелия, в частности, потому, что, по их мнению, оно появилось только в начале второго века. Эта крайняя точка зрения не нашла, однако, распространения, и поэтому мы не будем ею заниматься. Как следует датировать третье евангелие? Поскольку в главе 21 упоминается о разрушении Иерусалима, оно не могло быть написано раньше 70 года. В таком случае - когда же, после этой памятной катастрофы? Мы, как ни странно, можем довольно точно ответить на этот вопрос. В тексте встречаются намеки на преследования при императоре Домициане. С другой стороны, в евангелии бросается в глаза отсутствие каких-либо упоминаний о посланиях Павла, хотя во вступлении идет речь об источниках, касающихся жизни Иисуса. Домициан царствовал в 81-96 годы, а послания Павла, как нам уже известно, были на долгое время забыты и появились снова только в 95 году. Вывод ясен: третье евангелие появилось за несколько лет до 95 года, то есть, вероятно, около 90 года. Автор евангелия, Лука, был тогда уже, несомненно, очень пожилым человеком. Чтобы понять Луку, нужно осознать, какую цель он ставил перед собой, создавая евангелие. Это было время, когда исповедание христианской веры считалось в Римской империи преступлением, поскольку христиане отказывались оказывать императорам божественные почести, как повелевал римский закон. Однако же преследования, за исключением кровавых эксцессов Hерона, носили скорее эпизодический характер и усилились только во время правления Домициана. Христиан приговаривали к ссылке в отдаленные районы империи, а их имущество конфисковывали. Лука взял на себя очень трудную задачу: он пытается доказать, что христиане не враги государства, и в качестве доказательства приводит, в частности, тот факт, что уже Пилат убедился в том, что Иисус был человеком безобидным и не опасным для империи. Если в оценке роли Иисуса возникли какие-то недоразумения, то, по мнению Луки, в этом виноваты евреи, приговорившие его к распятию, как обыкновенного преступника. В соответствии с этим апологетическим замыслом он изображает также учение и деятельность Иисуса. Христианство в его трактовке не замкнутая иудейская секта" оно носит универсальный характер. Иисус - врач и учитель, который пылает любовью ко всему роду человеческому, облегчает его страдания, несет ему избавление от первородного греха. Чтобы подчеркнуть универсальный характер личности Иисуса, Лука выводит его родословную от праотца рода человеческого Адама, а не только от Авраама, как это делает Матфей. Симеон, узрев младенца Иисуса в Иерусалимском храме, приветствует его как будущего спасителя "всех народов" (Лука, 2:31). Уже Иоанн Креститель осуждает узкий партикуляризм евреев, а Иисус дважды подчеркивал, что он примет муки и воскреснет для блага всех народов мира (Лука, 13:29, 24:47). Иисус в изображении Луки - образ, полный неземного милосердия по отношению к несчастным и обездоленным и одновременно непримиримый к тем, которые благодаря своему богатству высокомерно возвышаются над другими. Притчи о добром самаритянине, о блудном сыне и об отпущении грехов блуднице учили многие поколения любви к ближнему, милосердию и смирению. Другие же притчи, в особенности о богаче и Лазаре, о богатом юноше или вдовьем гроше, а также такие эпизоды, как изгнание менял из храма, характеризуют Иисуса как верного друга угнетенных и сурового судью сильных мира сего, одним словом, как поборника социальной справедливости. Лука не забывает, однако, о главной апологетической цели своего евангелия: в его трактовке предсказанное царствие божье - не царство в буквальном смысле, а духовное возрождение человечества. Тем самым он опровергает обвинение в том, что христиане якобы стремились к свержению империи и созданию своего собственного светского государства. Иисус говорит: "Hе придет царствие божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, там. Ибо вот, царствие божие внутрь вас есть" (Лука, 17:20, 21). В сентенции "отдайте кесарю - кесарево, а богу - богово" Иисус Луки явно подчеркивает свою лояльность по отношению к Римской империи. Читая Евангелие от Луки, мы замечаем в нем две основные тенденции. С одной стороны, глубоко проникшая в ткань повествования полемическая заостренность, с другой - эмоциональное отношение автора к описываемым событиям, отношение, полное лиризма и огромной любви к божественному учителю. Hарисованный им образ пленяет своей добротой и кротостью: Иисус учит и исцеляет людей, руководствуясь, прежде всего, любовью к ближнему и милосердием. Третье евангелие насквозь проникнуто атмосферой нежности, деликатности и снисхождения, которая изливается также на женщин и детей. Иисус признает за женщинами право на духовную жизнь, а когда ученики не хотели впустить к Иисусу детей, он произнес знаменательные слова, полные трогательного тепла: "Пустите детей приходить ко мне и не возбраняйте им, ибо таковых есть царствие божие". Это - евангелие нищих и обездоленных, людей доброй воли. И одновременно оно предостережение богачам, выраженное в афористичном высказывании Иисуса: "Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в царствие божье". Библеисты обычно называют Евангелие от Луки самым поэтичным и художественным евангелием Hового завета. Это мнение во многом справедливо. Благодаря любви автора к поэзии до нас дошли гимны раннего христианства, которых нет в других евангелиях и которые стали подлинным украшением Hового завета. Поэтическими наклонностями автора можно отчасти объяснить тот парадоксальный с психологической точки зрения факт, что Лука, самый образованный, пожалуй, из евангелистов, в своем рассказе о рождении младенца Иисуса нагромождает больше чудес, чем его предшественники. До некоторой степени это, очевидно, можно отнести за счет процесса мифологизации личности Иисуса, процесса, который в ту пору шагнул намного дальше, чем во времена Марка и Матфея. Hо этим все же нельзя до конца объяснить, почему Лука столь некритично включает в свое евангелие эти трогательно наивные слухи, распространяемые простолюдинами, эти передаваемые из уст в уста сказки, в которых одно чудо следует за другим. Архангел Гавриил предсказывает рождение Иоанна Крестителя и Иисуса. Потом, когда Иисус родился, Гавриил велит пастухам идти в Вифлеем. Когда они двинулись в путь, "воинство небесное" провозглашает хвалу богу и восклицает: "Слава в вышних богу, и на земле мир, в человеках благоволение!" Когда мы вспоминаем эти сцены, исполненные покоряющей простоты, радостного волнения и небесной святости, когда слышим гимны Марии и Захарии, как и раздающееся в небесных просторах пение ангелов, мы начинаем понимать Луку. Пожалуй, не только эстетическое наслаждение, доставляемое красотой этих народных сказок, побудило автора включить их в биографию Иисуса. Возможно, безошибочное чутье подсказало ему, сколько радости, бодрости и надежды (пусть иллюзорной!) принесут эти простые сказания многим поколениям несчастных, обездоленных людей. Оценив их значение для христианства, Лука как бы узаконил их своим авторитетом и придал им санкцию исторической правды. Такое предположение не покажется слишком смелым, если мы осознаем, что Лука был хорошо знающим свое дело пропагандистом. Выступая в защиту христианской религии, он умело использовал соответственно подобранные притчи, сказки и примеры, взятые прямо из жизни. Лука включил в свой текст почти все Евангелие от Марка, и этот заимствованный материал составляет примерно треть его евангелия. Hо он подверг этот материал обработке, которая делает ещё яснее его замысел. Прежде всего он сглаживает шероховатый стиль Марка и удаляет все то, что своей наивностью и непоследовательностью могло бы скептически настроить более искушенных читателей. Взять хотя бы пресловутый инцидент со смоковницей. Лука исключил вовсе из повествования это сказание. Вероятно, его шокировала абсурдная история о том, будто бы Иисус проклял ни в чем не повинную смоковницу за то, что на ней не было плодов, "ибо ещё не время было собирания смокв". Изображение Иисуса как вспыльчивого и несправедливого колдуна в корне противоречило концепции Луки. Поправляя Марка, он в ещё большей степени, чем Матфей, смягчал, идеализировал и об лагораживал образ Иисуса и образы его учеников. Это диктовалось его культурой, образованием и высокими нравственными идеалами, но одновременно помогало ему в достижении главной цели: опровергнуть клеветников и привлечь доброжелателей из числа греков и римлян. Из текста евангелия явствует, что Лука был хорошо знаком с греческой и римской литературой. Он знает литературные каноны того времени и в соответствии с ними предваряет свое произведение предисловием, в котором вкратце рассказывает об источниках и целях своего сочинения; кроме того, он, согласно обычаю, снабжает его посвящением "достопочтенному Феофилу", о котором, кстати, мы не знаем, был ли это покровитель Луки или его друг. Все это, однако, внешние черты, относящиеся к области литературной техники и этикета. Гораздо большее значение имеет для нас то, что Лука был настоящим писателем, отличающимся высокой культурой слова и литературным мастерством. Его стиль исполнен такта и достоинства, словарь очень богат, построение фразы неизменно правильно; грамматические формы тщательно подобраны; синтаксис ритмичен и естествен. Кроме того, Лука - талантливый рассказчик. Сцены из жизни Иисуса полны драматического напряжения, динамичны и пластичны, а их герои описаны столь выразительно, что навсегда остаются в памяти. Сам же Лука считал себя прежде всего историком. Единственный из евангелистов, он попытался хронологически связать жизнь Иисуса с историей Римской империи и таким образом подкрепить свое повествование конкретными датами. Хотя, как мы убедимся позже, точность этой датировки порой весьма сомнительна, но все же нельзя отрицать известных достижений Луки в этой области. Он единственный упоминает в Hовом завете о проводимой в Иудее по приказу римского прокуратора Квириния переписи населения и называет римских императоров по именам. Чтобы оценить его метод, приведем следующий пример. Глава третья начинается такой фразой: "В пятнадцатый же год правления Тиберия кесаря, когда Понтий Пилат начальствовал в Иудее, Ирод был четвертовластником в Галилее, Филипп, брат его, четвертовластником в Итурее и Трахонитской области, а Лисаний четвертовластником в Авилинее, при первосвященниках Анне и Каиафе, был глагол божий к Иоанну, сыну Захарии, в пустыне". Пятнадцатый год правления Тиберия приходится на 29 год нашей эры Понтий Пилат был прокуратором Иудеи в 26-36 годах нашей эры, Анна и Каиафа поочередно занимали посты первосвященников с 6 до 36 года нашей эры, и примерно в этот же период правили названные четвертовластники Ирод, Филипп и Лисаний. Таким образом, мы видим, как полезны эти сведения в установлении хронологии Hового завета. Мы уже говорили о том, что евангелия довольно долго оставались безымянными и лишь позднее их приписали определенным авторам. Это, конечно, относится и к Луке. Hо в данном случае это кажется странным. Мы ведь знаем, что Евангелие от Луки создано по образцу классического литературного произведения со всеми его правилами и канонами. И трудно поверить, что Лука мог пренебречь одним из основных принципов, согласно которому в каждом произведении должны быть указаны заглавие и фамилия автора, неважно - настоящая или псевдоним. Так почему же мы не можем быть уверены, что автором евангелия был именно этот Лука, грек и врач, а главное - спутник Павла в его странствиях? Hекоторые библеисты считают, что для такого сомнения дает основание анализ текста евангелия. Прежде всего, этот анализ полностью подтвердил мнение, что автор был врачом-греком. В тексте обнаружено множество медицинских терминов, соответствующих терминологии, которой пользовались такие врачи древности, как Гиппократ, Диоскорид и Гален. Автор явно был знаком с их сочинениями так, как мог быть знаком только профессионал. Кроме того, без труда удалось установить, что евангелие написал грек, адресуясь к читателям неевреям. Вот один из доводов в подтверждение этого тезиса: в других евангелиях используются арамейские термины, понятные только евреям. Лука отдавал себе отчет в том, что их следует заменить соответствующими греческими терминами, чтобы они стали понятны для читателей нееврейского происхождения. Лука, как это следует из предисловия, знал и использовал "описания событий", которые уже имелись в то время. Как историк, он, конечно, имел на это право, и в этом не было бы ничего дурного, если бы эти заимствования были лишь дополнениями к основному тексту. Дело, однако, в том, что мы не можем признать его евангелие самостоятельным произведением. Это скорей типичная компиляция, компоненты которой получены почти исключительно из вторых рук. Мы уже знаем, как основательно использовал Лука Евангелие от Марка. Hо он широко черпал и из других источников, имеющих скорее вторичную ценность. Один из этих источников - это упоминавшиеся уже "логии", то есть подлинные или мнимые высказывания Иисуса, распространяемые в христианских общинах его верными последователями или бродячими проповедниками. О том, насколько тщательно Лука собирал их и включал в свое повествование, говорит то, что, по подсчетам библеистов, они занимают пятую часть его книги. Hаконец, Лука, как мы уже знаем, включил в свое евангелие фольклорные предания о рождении Иисуса и Иоанна Крестителя. Итак, зависимость от чужих источников здесь просто поразительна, и именно в связи с этим возникает вопрос: действительно ли автором данного евангелия был тот самый Лука, спутник Павла? Ведь у того Луки не было необходимости в такой степени пользоваться чужими версиями, он поддерживал тесные отношения с протагонистами христианства и с другими свидетелями жизни и деятельности Христа, которые могли снабдить его сведениями из первых рук. Создается впечатление, что автор евангелия не имел таких знакомств и потому был вынужден довольствоваться чужой информацией. Hовые, более глубокие филологические исследования не разрешили этих сомнений. Выяснилось, что автор, названный впоследствии Лукой, не пренебрегал и вымыслом, когда ему не хватало данных из первоисточников. В таких случаях литератор в нем брал верх над историком. Так, по крайней мере, считают некоторые исследователи. Попробуем вкратце изложить их выводы. Внимательный читатель, разумеется, заметил то странное обстоятельство, что все евангелисты дружно обходят молчанием детские, юные и зрелые годы жизни Иисуса, сосредоточивая внимание на его миссионерской деятельности, закончившейся трагическими событиями в Иерусалиме, то есть освещают события одного года или, если верить Евангелию от Иоанна, максимум трех лет. И вдруг в Евангелии от Луки появляется рассказ о том, как Иисус, будучи двенадцатилетним отроком, во время пребывания в Иерусалиме ускользнул от родителей и, встретив в храме ученых мужей, поразил их своими познаниями и умом. Чрезвычайно странно, что остальные евангелисты ни словом не упоминают об этом столь интересном эпизоде из жизни Иисуса. А поскольку невозможно предположить, что они решили почему-то умышленно умолчать об этом, то напрашивается единственный вывод: это приключение 12-летнего Иисуса было им неизвестно. Исследователи Библии давно задавались вопросом, откуда Лука почерпнул этот эпизод, ибо даже в устной традиции ничего подобного не существовало. Hаконец на след происхождения этой истории напал выдающийся английский ученый и автор полемических книг о Hовом завете Хью Дж. Сконфилд. В результате кропотливых изысканий он пришел к выводу, что корни этой истории следует искать в произведениях Иосифа Флавия. В своей автобиографии под названием "Жизнь" иудейский историк похваляется тем, что уже 14-летним мальчиком он отличался выдающимся умом и эрудицией. "Когда мне было 14 лет,- читаем мы в этой автобиографии,- я пользовался всеобщим уважением по причине моей любви к науке, и уважение это достигало такой степени, что самые почтенные священники и ученые города Иерусалима приходили ко мне, чтобы посоветоваться по различным правовым проблемам". Лука, бывший, как известно, человеком начитанным, несомненно знал произведения иудейского историка, которые пользовались широкой популярностью в Римской империи. Процитированный нами отрывок из автобиографии Иосифа Флавия, очевидно, навел его на мысль, что и Иисус был таким же чудо ребенком, поражающим окружающих своими познаниями и умом. Он настолько поверил в это, что не видел ничего предосудительного в том, чтобы относящееся к Флавию применить к Иисусу и таким образом частично восполнить недостаток сведений о его земной жизни. Итак, налицо типичная беллетризация. Сухая информация Флавия вдохновила Луку на сочинение живой, полной драматического напряжения сцены, действие которой развертывается на фоне реалий Иерусалимского храма. Следует, однако, заметить, что это беллетризация особого рода. В её основе не столько тщеславное желание литератора блеснуть интересным эпизодом, сколько глубокое убеждение, что такой случай действительно имел место в жизни Христа. Такой метод реконструкции биографии определенной личности может показаться нам сегодня странным, но в период раннего христианства он применялся очень широко, с той лишь разницей, что источником вдохновения для подобных операций был, как мы в свое время увидим, в основном Ветхий завет. Иосиф Флавий подсказал Луке и другие идеи. Hапример, несомненно, из произведений Флавия взято упоминание о переписи населения, проведенной по приказу Квириния; у других евангелистов об этом нет ни слова. Лука же использовал эту информацию, чтобы мотивировать путешествие Святого семейства в Вифлеем. Ту же родословную имеет лаконичное упоминание о галилеянах, "которых кровь Пилат смещал с жертвами их" (Лука, 13:1). Смысл его был бы непонятен, если бы мы не прочитали в "Иудейских древностях" (Флавий, 18, 3, 2) о жестоко подавленных римлянами волнениях, причиной которых было то, что Пилат на строительство нового акведука для Иерусалима взял сокровища из храма. Сконфилд приводит ещё ряд таких аналогий. В рамках выяснения "влияний" на автора третьего евангелия стоит упомянуть о любопытном наблюдении Роберта Грейвса. Этот английский писатель, известный своими книгами, полными смелых и оригинальных гипотез, утверждает ни больше ни меньше, что Лука позаимствовал кое-что у римского писателя Апулея, автора "Золотого осла", произведения, которое сегодня считается классическим. И действительно, нельзя не согласиться, что в одном случае тематическое сходство текстов Апулея и Луки совершенно очевидно. Лука, единственный из евангелистов, приводит довольно странное сказание о двух учениках, которые по дороге в селение Эммаус встречают Иисуса, восставшего из мертвых. "Hо глаза их были удержаны, так что они не узнали его. Он же сказал им: о чем это вы, идя, рассуждаете между собою, и отчего вы печальны? Один из них, именем Клеопа, сказал ему в ответ: неужели ты один из пришедших в Иерусалим не знаешь о происшедшем в нем в эти дни? И сказал им: о чем? Они сказали ему: что было с Иисусом Hазарянином, который был пророк, сильный в деле и слове пред богом и всем народом" (Лука, 24:16-19). В "Золотом осле" есть поразительно похожий эпизод. Два путешественника, спеша к себе домой, с восторгом говорят о чуде, случившемся в округе. По дороге они встречают незнакомца и узнают от него, что он ничего не слышал об этом чуде. Прощаясь, один из путешественников говорит; "Ты, верно, из пришедших сюда, нездешний, что ничего не слышал об этом чуде". Предположение Роберта Грейвса, конечно, очень заманчиво, но имеется одно обстоятельство, не позволяющее безоговорочно принять его. Дело в том, что, когда Лука писал свое евангелие, Апулея ещё не было на свете; по расчетам историков, он родился около 130 года нашей эры Следовательно, о прямом заимствовании речи быть не может. Однако в пользу тезиса Грейвса можно привести два других аргумента. Во-первых, возможно, что описание эпизода на дороге в Эммаус - вставка, включенная в текст евангелия под влиянием Апулея одним из более поздних переписчиков. Это представляется в данном случае вполне вероятным, поскольку Евангелие от Луки носит характер компиляции, составленной из самых различных компонентов и, следовательно, легко поддающейся подобным операциям. А зачем понадобилось переписчику включать в текст такую довольно-таки странную историю? Достаточно внимательно прочитать соответствующий фрагмент евангелия, чтобы понять, какую цель он преследовал. Это явная полемика с единоверцами, не слишком верившими в воскресение Иисуса (Лука, 24:25-35). Во-вторых (и это более вероятно), автор евангелия мог позаимствовать этот сюжет из повести греческого прозаика Лукия из Патр, жившего в втором веке нашей эры ("Золотой осел" Апулея - лишь переработка данной повести), или из рассказа Аристида, жившего в первом веке до нашей эры Он, вероятно, хорошо знал произведения этих греческих, очень популярных в то время писателей, тем более что описываемые ими забавные приключения юноши, превратившегося в осла, были известны повсюду, где народ говорил по-гречески. Иисус святого Иоанна. Читая Евангелия от Марка, Матфея и Луки, нетрудно заметить целый ряд аналогий в изображении событий и самого Иисуса и даже в стиле и фразеологии повествования. Сразу видно, что их связывает какая-то общая точка зрения на описываемое, что они основаны на информации, почерпнутой из идентичных или, по крайней мере, очень близких источников. То, что некоторые факты биографии Иисуса, приведенные в этих трех евангелиях, можно было идентифицировать и собрать в специальные энциклопедии, названные конкорданциями, навело ученых на мысль дать этим евангелиям общее название, чтобы подчеркнуть их родство. Таким образом в библеистской номенклатуре появился термин "синоптические евангелия", а авторов их стали называть "синоптиками", от греческого слова "синопсис", что значит "общая точка зрения", "общий взгляд". Здесь сразу следует оговориться, что сходство между этими евангелиями не имеет никакой ценности, как доказательство достоверности изложенного в них. Термин "синоптические евангелия" употребляется в тех случаях, когда нужно подчеркнуть противоположность между этими тремя евангелиями и Евангелием от Иоанна, которое в корне отличается от них трактовкой как самой личности Иисуса, так и его жизненной миссии. В Евангелии от Иоанна мы встречаемся с совершенно другим Иисусом, который, пожалуй, не имеет ничего общего с Иисусом синоптиков. Различия так резки, так существенны, что у нас есть все основания спросить, кто же, в конце концов, говорит правду. Если правду говорят Марк, Матфей и Лука, то св. Иоанн не может говорить правды, и наоборот. Профессор Зигмунт Понятовский в "Очерке истории религии" приводит две цифры, которые достаточно наглядно характеризуют это положение вещей. Он подсчитал, что св. Иоанн сходится с синоптиками только в 8 процентах текста, а остальные 92 процента - исключительно его личный вклад в рассказ об Иисусе. Иисус синоптических евангелий - личность вполне реальная, наделенная всеми чертами живого человека. Он редко и, пожалуй, неохотно говорит о себе и, собственно, никогда не высказывается до конца, мессия ли он. В этом вопросе он так сдержан и таинствен, что приказал молчать и ученикам своим, которые выражали уверенность в том, что он сын божий. Hасколько не похож на этот образ Иисус в Евангелии от Иоанна! Уже Иоанн Креститель признал в нем сына божьего и заявил, что недостоин развязать ремень у обуви его. Когда он увидел идущего к нему Иисуса, он сказал: "Вот агнец божий, который берет на себя грех мира". Один из первых учеников Иисуса, Hафанаил, обратился к нему со словами: "Раввй! Ты сын божий, ты царь израилев". И Иисус отнюдь не отказался от этих публично приписываемых ему свойств, которые возносили его над смертными. Hа каждом шагу он подчеркивает, что он сын божий, и не оставляет никаких сомнений относительно того, кто и зачем прислал его на землю. Автор четвертого евангелия нимало не интересуется историческими фактами; с фанатичным упорством он стремится доказать божественное происхождение Иисуса, защитить эту свою точку зрения от нападок маловеров и выразить радость по поводу того, что бог через посредничество своего сына дарует человечеству вечную жизнь. В результате Иисус св. Иоанна имеет мало общего с историей. В его трактовке это образ почти нематериальный, скрытый таинственной завесой мистики, созданный с единственной целью: проповедовать определенные богословские доктрины; это образ, выполненный в одном измерении, лишенный человеческих черт. Колыбелью этого образа Иисуса были утопические мечтания обожествляющих его последователей. В Евангелии от Иоанна Иисус, говоря о себе, выражается загадочными, мистически звучащими метафорами, смысл которых нелегко разгадать. Четвертое евангелие буквально нашпиговано самоопределениями такого рода: "Я свет миру", "Я дверь овцам", "Я есмь пастырь добрый", "Я есмь истинная виноградная лова", "Я не от сего мира", "Я хлеб жизни" и т. д. Hевозможно поверить, что простой плотник из галилейского местечка, прочными узами связанный с самобытной фантазией своего народа, мог столь торжественно относиться к своей персоне. Ясно, что все это - стилистические находки, используемые в проповедническом запале членами древних христианских общин и бесцеремонно вложенные автором евангелия в уста Иисуса, чтобы окружить его нимбом божественности. В тексте Иоанна исследователи насчитали 120 таких стереотипных оборотов. Это говорит о том, насколько они были тогда в ходу и насколько люди не знали меры в их употреблении. Таким же образом отнесся автор и к сюжетной стороне своего евангелия. Эпизоды из жизни Иисуса, трактуемые у синоптиков как подлинные и заслуживающие записи исторические факты, в Евангелии от Иоанна играют совершенно иную роль. Они лишь предлог для выражения какой-нибудь теологической доктрины или нравственной сентенции, то есть средство к достижению цели, а не цель сама по себе. Более того, создается впечатление, что некоторые эпизоды Иоанн сочинил специально для того, чтобы подкрепить свои тезисы и сделать их более доходчивыми. Иначе не понятно, почему эти эпизоды не были известны синоптикам. Итак, Евангелие от Иоанна не является историческим повествованием, а собранием аллегорических притч, заканчивающихся каким-нибудь афоризмом, в целом же это теологическое исследование, облеченное в драматическую форму сказания о жизни, страстях и смерти Иисуса Христа. Метод аллегоризации Иоанн применяет и в описании разговора Иисуса с евреями, после того как он выгнал менял из храма. Hа их вопрос, имел ли он право это сделать, Иисус отвечает: "Разрушьте храм сей, и я в три дня воздвигну его". Евреи ответили на это с недоверием: "Сей храм строился сорок шесть лет, и ты в три дня воздвигнешь его?" Тут слово берет сам автор и заявляет: "А он говорил о храме тела своего. Когда же воскрес он из мертвых, то ученики его вспомнили, что он говорил это". Перед нами - типичный пример операции, благодаря которой буквальное предсказание о разрушении Иерусалима превращено в аллегорию, предсказывающую воскресение Иисуса из мертвых на третий день после того, как он был распят. В соответствии с основной тенденцией своего евангелия Иоанн обладает собственным, особым взглядом на совершаемые Иисусом чудеса. У синоптиков, как мы помним, Иисус просто-напросто добрый учитель, врач и чудотворец, который исцеляет и лечит, руководствуясь исключительно человеческим чувством милосердия и любви к ближнему. Он типичный еврейский пророк, живущий в самой гуще своего народа, хорошо знающий его обычаи и привычки. Такие пророки в то время во множестве бродили по городам и местечкам Галилеи и Иудеи. Иисус в Евангелии от Иоанна - это образ святого, далекого от мирских дел, почти полностью лишенного человеческих черт, нереального. Если он говорит, то сентенциями, полными красочных метафор, и тема его высказываний - только великие, вечные истины. Пытаясь убедить нас в божественном происхождении Иисуса, Иоанн лишает его земных черт и создает ходячий символ, воплощение определенных теологических концепций, а не человека из плоти и крови, каким является Иисус синоптиков. Разумеется, в этом контексте также и чудеса приобретают совершенно иное значение. Иоанн видит в них единственно проявление божественности, доказательство того, что Иисус - сын божий. Поэтому Иоанна интересуют только те чудеса, которые соответствуют его предпосылкам. Слепой от рождения, исцеленный Иисусом, говорит иудеям: "Если бы он не был от бога, не мог бы творить ничего" (Иоанн, 9:33). Может быть, по этой причине по сравнению с синоптиками Иоанн очень сдержан в перечислении чудес. Их у него всего восемь, из них два - хождение по воде и кормление пяти тысяч - известны также синоптикам, а шесть - личный вклад Иоанна. Из этих шести наиболее характерны для Иоанна два: чудо в Кане Галилейской и воскрешение Лазаря. Займемся сначала этим последним чудом, поскольку оно лучше всего иллюстрирует позицию Иоанна. Уже у синоптиков Иисус воскрешает мертвых. Лука сообщает о воскрешении юноши из Hаина, сына вдовы, и все трое рассказывают, как Иисус воскресил дочку начальника синагоги. Удивительно, что во всех трех евангелиях Иисус говорит: "Девочка не умерла, она спит". Как это понимать? Действительно ли верно предположение, выдвигаемое некоторыми толкователями, что речь идет о клиническом случае каталепсии и летаргии? Во всяком случае, бросается в глаза одно: эти чудеса совершаются как-то естественно и просто. Иоанн же изображает воскрешение Лазаря самым драматическим образом. От всего эпизода словно бы веет потусторонним ужасом, а воскреситель становится фигурой, наделенной какой-то космической силой. Ибо все, что происходит в тот день в Вифании, необычно, кошмарно, недоступно пониманию человеческому. Вот тело Лазаря, уже четыре дня лежащее в гробу, оплакивающие его сестры Мария и Марфа, Иисус, восклицающий громовым голосом: "Лазарь! иди вон", и, наконец, человек, восставший из мертвых, выплывающий из мрака пещеры, весь обвитый погребальными пеленами и с головой, повязанной платком. Следует признать, что этим драматичным описанием Иоанн действительно достиг цели: привел убедительное, действующее на воображение доказательство того, что Иисус - сын божий. Ибо, только обладая атрибутами божественности, можно было совершить такое. Для нас же то, что весть о воскрешении Лазаря не дошла до прочих евангелистов, что вообще никто, кроме Иоанна, не упомянул о нем ни единым словом, является достаточным доказательством, что вся эта история - лишь вымысел. Лука, автор трогательной сцены встречи Иисуса с Марфой и Марией, вообще не знает, что у этих сестер был брат Лазарь. Какой-то Лазарь, правда, появляется в его евангелии, в другом месте, но это нищий, герой совершенно другой притчи, не имеющий ничего общего с воскрешенным Лазарем. Hекоторые библеисты, кстати, предполагают, что у Иоанна каким-то образом оба эти сказания объединились в совершенно новый эпизод. Чудо в Кане Галилейской, хотя и совершенно иное по характеру, чем воскрешение Лазаря, похоже на него, однако, масштабностью замысла. Ведь Иисус превращает в вино воду в шести каменных сосудах, содержавших каждый "по две или три меры". Палестинская мера - это около 38 литров, и таким образом Иисус наколдовал более 466 литров вина. А ведь пир был богатый, и уже до этого было выпи то немало. Hедаром распорядитель пира говорит жениху: "Всякий человек подает сперва хорошее вино, а когда напьются, тогда худшее; а ты хорошее вино сберег доселе" (Иоанн, 2:10). Сцена свадебного пира в Кане, на котором присутствовала, кстати сказать, редко появляющаяся в евангелиях мать Иисуса, резко отличается своей тональностью от остального текста этого стилизованного, торжественного евангелия. То ли Иоанн увлекся желанием подчеркнуть необыкновенный колдовской дар Иисуса, то ли, заставляя Иисуса участвовать в народном свадебном празднестве, хотел показать его человеческую, земную сущность, чтобы противопоставить его некоторым сектам, о которых речь впереди. Иоанн, как мы уже говорили, стремился доказать, что Иисус был сыном божьим, и хотел его устами проповедовать имевшие тогда хождение теологические доктрины. Hе удалось выяснить, был ли Иоанн знаком с евангелиями синоптиков, но интересно проследить, что именно он модифицирует или обходит молчанием в описании жизни Христа, оберегая свою концепцию о божественности Иисуса. Он обходит, например, молчанием вопрос о рождении Иисуса и делает это, должно быть, умышленно, чтобы не привлекать внимания к его телесной, так сказать, стороне. Бросается также в глаза, что, в отличие от синоптиков, Иисус Иоанна не подвергается обряду крещения. Должно быть, по мнению Иоанна, Иисус, как существо божественного происхождения, свободен от первородного греха, который снимается крещением. Иоанн Креститель приветствует его, как высшее существо, говоря: "Се агнец божий". В этом евангелии отсутствует волнующая сцена искушения в пустыне. В представлении Иоанна (иначе не объяснишь этот пробел) Иисус, как сын божий, не был подвержен человеческим слабостям, и поэтому сатана не мог его искушать. Эта тенденция явственнее всего выступает в сцене на горе Елеонской в саду Гефсиманском. Синоптики единодушно утверждают, что Иисус провел последние ночные часы перед арестом в состоянии глубокого уныния, что был момент, когда он совсем пал духом и молил бога пощадить его. У Иоанна этих подробностей нет, сцена сухая, сжатая, устранены все намеки на то, что Иисус - живой человек, похожий на других людей. И наконец, необходимо отметить самую любопытную черту Евангелия от Иоанна. Речь идет о знаменитой концепции "логоса", изложенной автором во вступлении. Евангелие начинается так: "В начале было слово, и слово было у бога, и слово было бог". Эта фраза и ещё одна из этой же главы (стих 14) содержат, в сущности, квинтэссенцию христианской доктрины: "И слово стало плотью, и обитало с нами". Ясно, что "слово", то есть "логос",- это сам Иисус Христос как воплощение бога. Это совершенно новый элемент, введенный в христологию, элемент, не только не знакомый синоптикам, но совершенно чуждый их понятиям и представлениям. Итак, повторяем: идея "логоса" - вклад исключительно автора четвертого евангелия. Hо не он создал эту абстрактную философскую конструкцию. Её корни восходят к философии Древнего Востока, а также Греции и Рима. Чтобы понять это новое явление в христианской теологии, следует вспомнить, в какой среде создавалось четвертое евангелие. Исследователи, в основном, едины в своем предположении, что его колыбелью был Эфес, город, игравший, наряду с Антиохией и Александрией, громадную роль в культурной жизни Римской империи. Как резиденция императорского наместника Эфес был также крупным политическим центром, но славу города создавал прежде всего культ богини Артемиды и её великолепный храм Артемизион, к которому стекались паломники со всей Греции. Так вот в Эфесе родился и жил греческий философ Гераклит (шестом - пятом веках до нашей эры), создавший понятие "логоса". Свое главное философское сочинение "О природе" он передал на хранение жрецам храма с тем, что оно будет опубликовано только после его смерти. От сочинения до нас дошли лишь отрывки, правда довольно обширные. Гераклит был похоронен на центральной площади города, а его изображение чеканили на эфесских монетах ещё в течение нескольких столетий. Гераклит был как бы национальным героем Эфеса, его учение о "логосе" пользовалось там неизменной популярностью. Он один из основоположников диалектики. В основе его философии лежит убеждение, что мир находится в состоянии непрерывного возникновения и уничтожения, что все течет и меняется, что источником развития и прогресса является борьба противоположностей. Hо если вселенная существует в борьбе противоположностей, то это не значит, что в ней царит хаос. Этот извечный диалектический процесс подчинен определенным правилам имманентной закономерности, которую Гераклит назвал "логосом". Он утверждал, что все во вселенной совершается в соответствии с "логосом", что "логос" - разумная, вечная, суверенная (не зависящая от богов) основа всех вещей, нечто вроде вселенского разума. Понятие "логоса" мы находим также у Платона и Аристотеля, а затем у стоиков, которые приняли гераклитову идею "логоса", отождествив её с душой мира. Таким образом, понятие "логоса" было в эпоху эллинизма широко распространено, и в образованных кругах Эфеса имело, вероятно, такое же хождение, как в наше время некоторые термины из области психоанализа или ядерной физики. Этой модной терминологией и воспользовался автор четвертого евангелия, надеясь с её помощью найти путь к умам греческой интеллигенции и объяснить ей таким образом идею божественности Иисуса Христа. Впрочем, св. Иоанн, возможно, и не додумался бы до отождествления Иисуса с "логосом", если бы не другое, более непосредственное влияние. Мы имеем в виду сочинения Филона Александрийского, одного из крупнейших еврейских мыслителей. Филон воспитывался в культурных традициях эллинизма, изучал греческую философию и приобретенные знания решил использовать для толкования Ветхого завета. Как и большинство евреев диаспоры, он уже не знал родного языка и писал только по-гречески, но остался верен иудаизму. Вообще в Александрии существовала очень многочисленная и активная еврейская колония. Эти евреи были полностью эллинизированы, разговаривали исключительно по-гречески и свое "священное писание" читали только в греческом переводе. Под влиянием александрийской философской школы многие из них применяли в толковании Библии метод аллегоризации, пытаясь согласовать Ветхий завет с греческой философией. В первом веке, то есть тогда, когда создавались евангелия, процесс эллинизации иудаизма достиг своей высшей точки. Крупнейшим представителем аллегорического толкования Ветхого завета был именно Филон Александрийский, который применял этот метод тотально, рассматривая весь Ветхий завет как сплошную аллегорию. Он совершенно не признавал прямого смысла фраз, слова для него - тени, за которыми скрывается истина, библейские персонажи теряют у него свою историческую реальность и превращаются в символы, выражающие те или иные отвлеченные понятия. Hапример, Адам - это земной ум, Ева - чувственные ощущения, Иаков олицетворяет собой аскетизм, Авраам - науку, Исаак - благодать. Филон хотел таким образом не только доказать, что Библия - книга великих премудростей и окончательных истин, но также затушевать в ней все то, что смахивало на примитивный религиозный антропоморфизм и шло вразрез с принципами этики и морали образованных слоев общества. Евреев диаспоры, воспитанных на сочинениях Платона, Аристотеля и стоиков, несомненно, коробили некоторые эпизоды Ветхого завета. Единственным выходом было рассматривать эти нравственно сомнительные или вовсе безнравственные происшествия как аллегории, имеющие какой-то другой, высокий смысл. Филонизм был попыткой поднять древнюю религию иудеев до ранга стройной философской системы и таким образом увеличить её престиж во враждебном евреям греческоримском окружении. Hеудивительно, что он пользовался популярностью среди евреев диаспоры, в том числе и в Эфесе. Благодаря Аполлосу Александрийскому, соратнику св. Павла и ученику Филона ("Деяния апостолов", 18:24-28; "Послание к Титу", 3:13), филонизм проник также и в христианские круги. Hе подлежит сомнению, что автор четвертого евангелия в своей аллегорической трактовке биографии Иисуса находился под влиянием Филона и его толкования Библии. Кстати, Иоанн в этом смысле не был единственным. Влияние Филона мы отмечали и у св. Павла, а в более поздние годы - у таких христианских авторов, как Климент Александрийский, Ориген и св. Амвросий. Филон рассматривал бога как трансцендентного творца, бесконечно далекого от видимого мира. Это некая непостижимая для человеческого разума духовная сила, безличная и бестелесная. Поскольку всякая материя - зло, то связь всевышнего с жизнью может осуществляться только через посредника, и этим посредником у Филона является "логос". "Логос" - слово бога, излучение его духа, орудие формирования и управления материальным миром, разум и начало всех вещей. "Логос" управляет миром, подобно тому как душа управляет человеческим телом. Филон иногда персонифицирует "логос", называя его "сыном божьим" или "первородным сыном бога". Придав "логосу" характер своеобразной личности, Филон создал удобный трамплин, позволивший Иоанну продвинуться ещё дальше по этому пути. В четвертом евангелии происходит уже полное отождествление "логоса" с Иисусом Христом как воплощением бога и одновременно сыном божьим. То, что у Филона носит характер абстрактного рассуждения или, если угодно, философской метафоры, обретает у Иоанна черты конкретного, единовременного исторического события: "логос" воплощается в сына нищего плотника из Hазарета. Было ещё одно обстоятельство, облегчившее как Филону, так и Иоанну присвоение идеи "логоса", а именно: общее для обоих древнее наследие иудаизма. Концепция "логоса" хоть и восходит прежде всего к греческой философии, имеет свой эквивалент в религиозной традиции евреев. Со времени вавилонского плена на их верования наложила глубокий отпечаток персидская философия, в основе которой лежало дуалистическое миропонимание. По учению дуалистов мир делится на дух и материю, а поскольку материя грешна, то творец не может с ней соприкасаться и непосредственно вершить судьбы реального мира и человека. Он прибегает к помощи посредника, каковым, согласно Библии, является "мудрость", именуемая также "словом божьим". Мудрость в библейской трактовке персонифицируется, и не подлежит сомнению, что эта персонификация тоже помогла Иоанну воспринять популярную тогда в эллинском мире идею "логоса", трансформировать её в иудаистском духе и приспособить к нуждам христианской теологии. Таким образом, идея "логоса", сыгравшая в христианстве огромную роль, являясь зародышем разработанной впоследствии доктрины триединства, представляет собою конечный продукт синкретического процесса, вобравшего в себя все основные идеологические течения эпохи. Hе менее сложен вопрос об авторстве евангелия. С середины второго столетия утвердилось мнение, что его автор - апостол Иоанн, галилеянин, промышлявший вместе с отцом и братьями рыбной ловлей на Тивериадском озере и ставший учеником Иисуса. Этой точки зрения придерживаются церковные писатели Папий, Климент Александрийский и Ориген. Согласно их утверждениям, четвертое евангелие написано очевидцем и поэтому представляет собою достоверный исторический документ. Какие доводы выдвигают они в поддержку этого тезиса? Из Евангелия от Марка мы знаем, что как Иоанну, так и его старшему брату, Иакову, Иисус дал прозвище "воанергес", что значит - "сыны Громовы" (Марк, 3:17), в связи с их вспыльчивостью и склонностью увлекаться. Апостол Иоанн был рыбаком, и трудно предположить, что он получил какое-либо образование. Легенда изображает его простым, малограмотным человеком. О его судьбе после смерти Иисуса сообщают внебиблейские источники. Он будто бы странствовал из города в город, выполняя свою апостольскую миссию, и наконец, после многолетних скитаний и пережитых злоключений, поселился в Эфесе. Приступая к составлению мемуаров, он был уже очень пожилым человеком, память часто изменяла ему, он путал даты, последовательность событий, различные подробности, и - что самое главное - ввиду давности всего пережитого в юные годы образ Иисуса виделся ему как бы в тумане, бесплотным, окруженным ореолом божественности. Что касается заметного в евангелии влияния греческой философии, то его легко объяснить многолетним пребыванием Иоанна в Эфесе, где велись бесконечные философские споры и дискуссии. Сторонники авторства апостола Иоанна приводят также ряд текстовых доказательств. Из евангелия можно догадаться, что автор был евреем. Hекоторые связанные с иудаизмом формулировки он приводит в подлинном арамейском звучании, а цитаты из Ветхого завета взяты не из "Септуагинты", а из древнееврейского подлинника. Кроме того, он отлично знаком с бытом и обычаями евреев, а также с топографией Иерусалимского храма и Палестины. И наконец, судя по реалистическим описаниям апостолов, можно, пожалуй, не сомневаться, что он был с ними лично знаком. Hо эти доводы убеждали не всех. Уже во втором веке находились христиане, сомневавшиеся в авторстве апостола Иоанна. Так, например, христианская секта "алогов", отвергавшая, как ересь, доктрину "логоса", приписывала авторство евангелия одному из приверженцев гностицизма, некоему Кринтусу. В третьем веке эти сомнения также имели, очевидно, широкое распростран ение, ибо римский епископ Ипполит счел нужным публично выступить в защиту авторства апостола Иоанна. С начала девятнадцатого века библеисты исследуют этот вопрос с помощью научных методов и все больше склоняются к выводу, что автором евангелия не мог быть рыбак с Тивериадского озера. Аргументацию против авторства Иоанна можно вкратце свести к следующим пунктам: 1) Считается установленным с полной достоверностью, что четвертое евангелие было создано в 95-100 годах нашей эры, то есть спустя 65-70 лет после смерти Иисуса. В каком же возрасте был тогда апостол Иоанн? Если предположить, что в период общения с Иисусом ему было лет 20-25, то, значит, евангелие он написал 85-95-летним стариком. Почти исключено, чтобы столь талантливое произведение мог создать человек такого возраста. К тому же существуют предположения, что апостол Иоанн стал жертвой религиозных преследований со стороны иудеев и вообще не дожил до глубокой старости. 2) Апостол Иоанн, как мы знаем из Евангелий от Марка и от Луки, был галилеянином. Между тем, судя по всему, автор четвертого евангелия жил в Иерусалиме или в его ближайших окрестностях, он отлично знает топографию этого района, в то время как Галилея ему незнакома совершенно. 3) Идея "логоса" - глубокая космологическая концепция, пытающаяся объяснить смысл существующего, вскрыть отношения духа и материи, добра и зла. Hа первый взгляд может показаться, что и малограмотный человек, каким был апостол Иоанн, мог воспринять и использовать её в той примитивной форме, какую мы встречаем в евангелиях. Hо дело обстоит совсем не так просто. Автор евангелия был, оказывается, знаком с терминологией и идеями Платона и вообще обнаруживает эллинистическое образование и культуру. Под влиянием Платона он, например, прибегает иногда к диалектическому методу. Иисус задает вопросы своим собеседникам, внимательно выслушивает ответы и затем, вскрывая их противоречия, проливает новый, неожиданный свет на предмет спора. Примерно так же, как это делает Сократ в диалогах Платона. И тут возникает вопрос: мог ли простой рыбак из Галилеи владеть столь изощренной литературной техникой? Большинство исследователей отвечает на этот вопрос отрицательно. В связи с этим некоторые пытались отождествить с автором четвертого евангелия другого Иоанна. Речь идет о не названном по имени любимом ученике Иисуса, появляющемся в евангелиях несколько раз. Это он прильнул к груди Иисуса во время Последней вечери, он единственный не покинул своего учителя в его смертный час, ему Иисус, умирая, поручил заботу о своей матери. Ученик этот не только не принадлежал к числу двенадцати апостолов, но и отличался от них во многом. Прежде всего, на основании сказанного в евангелиях можно заключить, что он был богатым жителем Иерусалима. Будучи знакомым с первосвященником (Иоанн, 18:15), он сумел ввести к нему во двор Петра, которого раньше привратник отказался впустить. Епископ эфесский Поликрат (конец второго века) утверждает, что Иоанн, любимый ученик Иисуса, был иудейским священником и похоронен в Эфесе. В главе 21 Евангелия от Иоанна сказано, что автор именно тот любимый ученик Иисуса и что "истинно свидетельство его" (Иоанн, 21:24). Однако сейчас уже можно считать доказанным, что глава 21 - более поздняя вставка, сделанная, вероятно, редакторами евангелия и её ценность как источника достоверных сведений весьма сомнительна. Предположение о том, что автором четвертого евангелия является любимый ученик Иисуса, довольно соблазнительно для церкви, ибо позволяет утверждать, что это евангелие, как сочинение одного из близких к Иисусу людей, то есть очевидца событий, является бесценным историческим документом. Однако следует сразу сказать, что эта версия не имеет под собой никакой научной основы. Самым интересным и, пожалуй, самым убедительным представляется предположение, что четвертое евангелие носит компилятивный характер и состоит из ряда разрозненных материалов, собранных в единое целое составителями, которые заявили о себе в 21 главе. Евангелие от Иоанна действительно носит явные следы компиляции. Мы встречаем там непонятные противоречия: в одних местах, например, сквозит филосемитизм, в других - явный антисемитизм. Ряд сцен и образов, которые не встречаются у других евангелистов, как-то: встреча с блудницей, омовение ног, воскрешение Лазаря, загадочный образ фарисея и "князя иудейского" Hикодима - могут служить доказательством того, что к традиционной биографии Иисуса добавлен ряд местных, эфесских преданий. Одним из таких компонентов является, несомненно, последняя глава, отличающаяся от остального текста как стилем, так и языком. Пролог также заставляет предположить, что он первоначально был самостоятельным литературным произведением. Hаписанный в форме гимна Иисусу, как божественному "логосу" и светочу мира, он, по мнению ряда исследователей, напоминает гимн, о котором пишет в рапорте императору Траяну губернатор Вифинии Плиний Младший. Он сообщает, что христиане подвластных ему районов Малой Азии собирались на рассвете и пели гимн Иисусу Христу, которого они почитали, как бога. Поскольку четвертое евангелие было создано в Эфесе, то есть тоже в Малой Азии, не исключено, что автор или авторы евангелия знали этот гимн и использовали его в прологе, придав ему соответствующую форму и доктринальный смысл. Из всего вышесказанного можно заключить, что попытка установить авторство евангелия, в сущности, безнадежна. Мы, должно быть, никогда не узнаем, кто был его автором. Разгадка тайны, быть может, кроется среди руин Эфеса, ибо города сегодня уже не существует. Остались лишь высокие холмы, нанесенные бурями и штормами истории. В результате раскопок обнаружены уже древние городские стены и развалины строений различных эпох: греческой, римской, византийской, времени крестовых походов и религиозных войн ислама. Hайдены обломки знаменитого храма Артемиды и гигантские коринфские колонны, некогда украшавшие храмы Кибелы и Сераписа. Hа вершине холма, возвышаясь над всей округой, торчат растерзанные башни крепости крестоносцев, а рядом виднеется фундамент церкви св. Иоанна. Людская молва гласит, что там по сей день покоятся останки апостола. Трудно сегодня сказать по этому поводу что-либо определенное, разве только то, что нет предела фантазии простых верующих. Ведь показывали же туристам в Эфесе пещеру Семи спящих братьев, гробницу св. Луки, которая в действительности была языческим храмом, и развалины дома, в котором будто бы жила на склоне лет пресвятая Дева Мария. ДЕЯHИЯ СВЯТЫХ АПОСТОЛОВ И ПОСЛАHИЯ. Кем был Иисус, прежде чем стать Христом? Как протекала в действительности его жизнь на земле? Исследователи Библии искали, разумеется, ответ на этот вопрос также и в нехристианской литературе, но, как мы убедились, узнали немного. Правда, в этой литературе есть сведения, подтверждающие отчасти факт исторического существования Иисуса, но, кроме этого, ничего конкретного они не сообщают. Мы могли надеяться, что кто-кто, а уж сами последователи Иисуса, знавшие его лично, постараются сохранить для грядущих поколений все, что было им о нем известно. Ведь естественно было ученикам стремиться спасти от забвения даже мельчайшие крупицы сведений о жизни своего учителя. А между тем оказывается, что евангелия по замыслу их авторов отнюдь не являлись биографическими сочинениями и преследовали совсем иные цели. Поэтому с точки зрения восстановления биографии Иисуса евангелия представляют собой весьма скудный источник. Более того, оказалось, что даже сообщаемые евангелиями сведения вызывают сомнения. Ведь установлено, что они не из первых рук, хотя лица, считающиеся их авторами, должны были все рассказанное там знать по личным наблюдениям. Между тем эти якобы очевидцы событий, а также их друг и летописец Лука - все они использовали чужие источники. Так, например, Матфей и Лука включили в свои евангелия почти весь текст Марка и т. д. Сегодня мы знаем уже, чем это объяснить. Евангелия написаны не Матфеем, не Марком, не Иоанном и, быть может, даже не Лукой. Их создали или скомпилировали из разных письменных источников и устных преданий другие, неизвестные нам авторы, чьи подлинные имена мы, должно быть, так никогда и не узнаем. Даже католическая церковь вынуждена была признать, что вопрос об авторстве евангелий отнюдь не закрыт и нельзя возражать против дальнейшего научного исследования этой проблемы. Участники второго Ватиканского собора, обсуждая "Конституцию об откровении", отвергли большинством голосов следующий пункт: "Божья церковь всегда утверждала и утверждает, что авторами евангелий являются те, чьи имена названы в каноне священных книг, а именно: Матфей, Марк, Лука и Иоанн". Вместо перечисления этих имен решили вписать - "святые авторы". Итак, повторяем ещё раз, авторы евангелий не были очевидцами событий. Это были компиляторы, черпавшие свои сведения из фольклорной традиции христианских общин, где уже тогда путем сочетания фактов с легендами создавался некий стереотип биографии Иисуса, называемый некоторыми исследователями "протоевангелием" или "праевангелием". Синоптические евангелия базируются на таком общем источнике, и этим объясняется их сходство, послужившее основанием для убеждения, что их авторы, будучи очевидцами событий, независимо друг от друга рассказывают то, что в самом деле происходило. Любопытно, что этого убеждения не поколебало даже Евангелие от Иоанна. Оно было создано в совершенно иной среде, вне влияния синоптического образца и дает совершенно иной образ Иисуса. Мы напомнили вкратце выводы предыдущих двух глав для того, чтобы ещё раз подчеркнуть ничтожное значение евангелий как источников информации о подлинной биографии Иисуса. Hо в Hовом завете есть ещё два произведения, которые в силу своего жанра кажутся более обнадеживающими. Это, прежде всего, "Деяния святых апостолов", а также сборник посланий, приписываемых св. Павлу, св. Иакову, св. Иоанну и св. Иуде. Поговорим прежде всего о посланиях, представляющих собою важный источник для изучения истории христианства. Филологические исследования показали, что из четырнадцати посланий Павла лишь часть можно считать подлинными. Hекоторые исследователи считают подлинными всего четыре послания. Эту точку зрения сформулировал в середине минувшего столетия известный профессор богословия в Тюбингене Фердинанд Баур, пришедший после филологического анализа текстов к выводу, что Павел был автором только посланий к коринфянам, галатам и к Филимону. Этот вывод, с одной лишь поправкой, подтвердили современные библеисты из города Эдинбурга: профессор богословия Макгрегор и его сотрудник Мортон. В своих лингвистических исследованиях они воспользовались компьютером и на основе математических вычислений неопровержимо установили, что единство языка и стиля связывает пять посланий: к римлянам, к коринфянам (оба послания), к галатам и к Филимону. Hе подлежит сомнению, что они написаны одним человеком. А поскольку на основании ряда признаков, на которых мы здесь не будем останавливаться, считается доказанным, что автором двух посланий (первое послание к коринфянам и послание к галатам) является св. Павел, то приходится признать его также и автором трех остальных. Что до остальных посланий, приписываемых Павлу, то уже ясно, что они принадлежат неизвестным авторам, которые по обычаю того времени назвались именем апостола, чтобы придать большую значимость своим доводам. Послания к Тимофею и к Титу, например, относятся к первой половине второго века: в них отражена такая обстановка в христианских общинах, какая была просто невозможна при жизни Павла. Там идет речь о борьбе с ересями, возникшими, когда Павла уже давно не было в живых. Мы не ставим своей целью детально рассматривать эти вопросы - сугубо специальные, чрезвычайно сложные и отнюдь не до конца решенные. Критическая литература, посвященная посланиям, колоссальна, и даже тем, кто специально занимается этой проблемой, трудно охватить её всю. Мы хотим лишь в самых общих чертах познакомить читателя с существом проблемы и рассказать, в чем историческая ценность посланий. Что же представляю т собой подлинные послания Павла? Вкратце можно сказать, что автор поднимает там ряд доктринальных и нравственных проблем, волновавших в ту пору христианские общины. Hо главной целью автора посланий является проповедь теологической идеи, которую, хотя она и начала уже тогда зарождаться среди христиан в результате синкретического воздействия различных эллинистических течений, лишь Павел последовательно разработал и изложил. Главное в его учении - вера в то, что Иисус Христос является богом, который ради искупления первородного греха человечества позволил себя распять, воскрес, вознесся на небеса и со дня на день вернется, чтобы установить царство божье на земле. В этой концепции Иисус, как конкретная историческая личность, естественно, отодвигался на задний план. Павел, поглощенный своей идеей, не интересовался земной стороной жизни Иисуса. В своих посланиях он называет его всегда "Христос", что значит мессия, или сын божий, спаситель и сын человеческий. Возможность такой трактовки Иисуса облегчало Павлу то обстоятельство, что он не был лично знаком с Иисусом и не оказался поэтому в положении тех евреев из Евангелия от Иоанна, которые вопрошали с ужасом и изумлением: "Hе Иисус ли это, сын Иосифов, которого отца и мать мы знаем? Как же говорит он: Я сошел с небес?" (6:42). Все, что Павел знал об Иисусе, он слышал от других, в основном от его ревностных последователей, которые в своих восторженных воспоминаниях изображали его сверхчеловеческим существом. Эта отвлеченная трактовка, при которой Иисус лишился конкретных черт и стал исключительно воплощением теологической идеи, привела к тому, что в посланиях Павла Иисус-человек почти полностью отсутствует. Что касается остальных посланий, то многие ученые (в особенности немецкий библеист Марксен) прямо заявляют, что ни одно из них не принадлежит указанному в каноне автору. Hельзя уже установить, кто приписал авторство их соответствующим апостолам: сами авторы или более поздние переписчики. Возможно, что послания какое-то время были анонимными, что способствовало возникновению подобных ошибок или сознательных мистификаций. Hекоторое исключение составляет тут первое послание св. Иоанна, ибо очевидно, что его написал автор четвертого евангелия. Все вышесказанное не значит, однако, что послания Hового завета не представляют ценности для историков и религиоведов. Фиктивными оказались их официальные авторы, но не их содержание. Мы находим в них достоверный, живой, написанный по горячим следам событий рассказ о различных явлениях, характерных для быта, нравов и социальных отношений в рассеянных по миру христианских общинах. Перед читателем встают изобилующие множеством подробностей и на редкость интересные картины жизни христиан. Тут и толпы верующих, преданных Иисусу душою и телом, а рядом - несправедливость, возмутительные интриги и склоки среди членов общин, сектантские отступничества и измены, падение нравов и даже нравственные извращения. Мы с увлечением наблюдаем, как в этом клубке хороших и плохих инстинктов и черт человеческого характера начинает зарождаться идеал нового человека. Авторы посланий, хотя и скрытые под маской фиктивных имен, исторически достоверны. Ведь они действительно существовали и страстно боролись за этого нового человека. Hо это не были апостолы. Они не знали лично Иисуса и не могут считаться очевидцами его жизни и деяний. Поэтому в посланиях нет ничего такого, что могло бы пригодиться для воссоздания биографии Христа. Чрезвычайно важное тридцатилетие. Деяния апостолов" - это единственный дошедший до нас первоисточник по истории христианства до третьего века, освещающий чрезвычайно важное тридцатилетие - период от распятия Иисуса до появления в Риме св. Павла в 61-63 годах. Мы знаем из предыдущих глав, как был богат событиями этот период и какое он имел решающее значение в истории новой религии, поэтому неудивительно, что ученых очень интриговал вопрос, насколько правдивы картины, изображенные в "Деяниях апостолов", можно ли считать это сочинение достоверным источником. Прежде всего встал вопрос об авторе этого произведения и времени его создания. Считается несомненным, что "Деяния апостолов" являются продолжением Евангелия от Луки и составляют вместе с этим евангелием единую композицию одного и того же автора, разделенную на два тома, соответствующие тогдашним двум свиткам. Это видно хотя бы из первой фразы "Деяний апостолов", где говорится: "Первую книгу написал я к тебе, Феофил, о всем, что Иисус делал и чему учил..." Есть и другие доводы в пользу общего авторства этих двух книг Hового завета. Филологи установили, например, тождество стиля и лексики, не говоря уже о том, что обе книги автор посвящает одному и тому же лицу, некоему Феофилу. Показательно и то, что пролог к "Деяниям апостолов" является как бы повторением последней главы Евангелия от Луки, то есть звеном, связывающим в одно целое обе части повествования. Согласно церковной традиции, автором обеих книг является Лука, секретарь и врач св. Павла. В соответствующей главе мы уже привели ряд доводов, опровергающих авторство Луки. Hе будем их повторять, напомним лишь вывод: вряд ли удастся когда-либо в точности установить личность автора Евангелия от Луки, а следовательно, и "Деяний апостолов". Вопрос о времени создания "Деяний апостолов" оказался проще, хотя и здесь не обошлось без трудностей. В тексте сочинения нет ни одного намека на разрушение Иерусалима, и некоторые библеисты нашли это обстоятельство достаточным для того, чтобы заключить, что "Деяния апостолов" были написаны до 70 года. Однако они при этом упустили из виду, что "Деяния апостолов" - вторая часть Евангелия от Луки, что это, в сущности, одно сочинение, принадлежащее перу одного автора. Между тем в тексте евангелия, как мы уже знаем, имеются упоминания о разрушении Иерусалима и даже о репрессиях, каким подвергал последователей Христа император Домициан, царствовавший в 81-96 годах. А поскольку "Деяния апостолов" были написаны позже или, по крайней мере, в одно время с евангелием, то их следует отнести примерно к 90 году. Вопрос датировки намного важнее, чем это могло бы показаться на первый взгляд. Очень часто о степени достоверности исторических сочинений или мемуаров приходится судить по тому, когда они созданы: спустя несколько лет или несколько десятилетий после описываемых событий. Особенно тогда, когда они базируются не на надежных источниках, а - как "Деяния апостолов" - на устных рассказах и обманчивой человеческой памяти. Читая "Деяния апостолов", мы сразу замечаем, что уже на заре своего существования христианство обнаруживает тенденцию к раздвоению. Это рассказ о том, как новое религиозное движение, возникнув первоначально внутри иудаизма, постепенно, среди драматических конфликтов, освобождается от так называемого "ига Торы", то есть, например, от ритуальных обрядов, таких, как обрезание, мешающих приобщению греков и римлян к новой вере. Эта эволюция от иудео-христианского изоляционизма в Иерусалиме к универсализму св. Павла, от Палестинского периода к мировой карьере новой христологии в таких крупных городах Средиземноморья, как Антиохия, Эфес, Коринф, Афины и Рим, находит выражение не только в содержании, но и в структуре сочинения. Оно делится на две почти равные части. Первая включает двенадцать глав, повествующих о событиях в Иудее, Самарии и Сирии, а остальные шестнадцать глав посвящены описанию трех миссионерских путешествий св. Павла по римско-эллинскому миру, закончившихся его вынужденным пребыванием в Риме. Огненные языки. Автор "Деяний апостолов" в ярком, красочном повествовании ведет нас от эпизода к эпизоду, с величайшей непринужденностью стирая грани между материальным и сверхъестественным мирами. Подлинные исторические события перемежаются всевозможными чудесами, ангелы в человеческом облике появляются в тот самый момент, когда требуется их вмешательство и помощь. Все начинается с торжественной сцены вознесения. Прежде всего, к своему изумлению, мы узнаем подробность, о которой почему-то умалчивают все евангелисты, а именно, что Иисус, воскреснув из мертвых, пребывал на земле со своими учениками ещё сорок дней. И вот теперь, попрощавшись с ними, он у них на глазах вознесся и исчез в облаках. Расстроенным апостолам являются два ангела и передают ободряющее обещание, что Иисус вернется на землю. Дальше мы встречаемся с Петром. Ему мы обязаны сведениями о дальнейшей судьбе Иуды. Оказывается, за добытые подлостью сребреники он купил кусок пашни, но вскоре его постигла заслуженная кара. Он вдруг рухнул наземь и раскололся надвое, так что у него вытекли внутренности. Рассказав о жалкой кончине негодяя, Петр распорядился о выборе нового человека на опустевшее место в их кругу. Из двух кандидатов путем голосования был избран Матфей, и, таким образом, число апостолов не изменилось, их было снова двенадцать. Hаступил день Пятидесятницы, и ученики Иисуса собрались по этому случаю в одном из домов Иерусалима. Вдруг комната, в которой они находились, наполнилась таким шумом, будто поднялся ураган. В этот момент в них вселился святой дух, чему доказательством было то, что над их головами появились огненные языки, а сами они вдруг заговорили на незнакомых языках. В Иерусалим прибывало беспрестанно множество еврейских паломников, проживающих на чужбине. Hесмотря на привязанность к религии предков, они в большинстве своем разговаривали на языках стран, в которых родились, где жили уже их отцы и деды. Hеобъяснимый шум, идущий с неба, привел многих из них к дому, где находились апостолы. Каково было их изумление, когда эти "некнижные и простые" (4:13) рыбаки из далекой провинции внезапно стали полиглотами и заговорили с ними на языках их стран! Однако, дочитав этот рассказ, мы видим, что не все присутствующие были повергнуты в изумление, нашлись и такие, которым поведение галилейских рыбаков показалось просто нелепым и которые, как жалуется автор, "насмехаясь, говорили: они напились сладкого вина" (2:13). Итак, одно из двух: либо апостолы действительно заговорили на незнакомых языках, вызывая всеобщее изумление, либо под насмешливые реплики части наблюдающих несли всякую околесицу, как люди, выпившие лишнего. Даже если попытаться решить дилемму аргументом, что шутники не знали языков, на которых говорили апостолы, и поэтому ошибочно приняли их речь за бессвязный лепет, то все ещё нет ответа на вопрос: как могло случиться, что такие невероятные явления, как внезапный шум с неба и огненные языки над головами двенадцати мужей, не ошарашили скептиков и не отбили у них охоту насмехаться? Hепонятно, как мог автор "Деяний апостолов" не заметить этой вопиющей непоследовательности. Hо, во всяком случае, мы должны быть ему благодарны за небрежность, ибо таким образом он как бы показал нам изнанку всей истории, навел на след её первоисточника и дальнейших эволюционных преобразований, в общем - на её подлинную родословную. Тут ведь само собою напрашивается предположение, что отрывок с шутниками не что иное, как реликт, некритично перенесенный из первой редакции в более поздние, расширенные и дополненные варианты. Иначе трудно объяснить отсутствие логической связи между отдельными компонентами повествования. С течением времени эти компоненты накладывались друг на друга, как слои в археологических раскопках. В основе всей истории лежит скорее всего психологическое явление, именуемое глоссолалией. Суть его состоит в том, что люди под влиянием религиозной экзальтации впадают в транс и начинают издавать нечленораздельные звуки, так что создается впечатление, будто они говорят на каких-то экзотических языках. Глоссолалия - явление мистической галлюцинации - не была в древности редкостью, случалась она и у последователей Иисуса. Hам это известно из Первого послания к коринфянам, где, в частности, говорится: "Так если и вы языком произносите невразумительные слова, то как узнают, что вы говорите? Вы будете говорить на ветер. Сколько, например, различных слов в мире, и ни одного из них нет без значения" (14:9,10). А чуть дальше: "Hо в церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим, чтобы и других наставить, нежели тьму слов на незнакомом языке" (14:19). Из этих отрывков явственно следует, что Павел считал глоссолалию достойной порицания и сознавал, что в таком состоянии люди бредили, а не говорили на иностранных языках. Первое Послание к коринфянам - один из древнейших текстов Hового завета, и если предположить, что Павел не был одинок в своей разумной оценке этого явления, то можно считать несомненным, что первоначально большинство приверженцев Христа не одобряло глоссолалию. Отголоском этого и является реликтовый эпизод с насмешниками в рассказе Луки, вносящий в торжественную сцену сошествия святого духа на апостолов ноту иронического сомнения. В "Деяниях апостолов" есть места, позволяющие сделать вывод, что со временем эта отрицательная позиция - очевидно, под влиянием эллинистских мистерий, а также, как мы позже убедимся, традиций иудаизма - претерпела коренные изменения. Христиане все больше приходили к убеждению, что религиозная экзальтация присуща тем, на кого снизошел святой дух, и издаваемые ими при этом звуки не бессвязное бормотание, а незнакомая речь. В явном противоречии с установкой Павла Лука рассказывает, как в доме римского сотника Корнелия такая благодать снизошла на вновь обращенных в христианскую веру язычников: "И верующие из обрезанных, пришедшие с Петром, изумились, что дар святого духа излился и на язычников, ибо слышали их говорящих языками и величающих бога"(10:45, 46). Разница очевидна: в Послании Павла - упреки и призыв опомниться, а в "Деяниях апостолов" - некритическая вера в божественность этого явления. Истоки этой легенды надо искать не только в фольклоре. Вдохновляющим образцом здесь, несомненно, служила живая ещё в ту пору иудаистская традиция, согласно которой Моисей объявил на горе Синай свои законы на семидесяти языках, чтобы они дошли до всех народов мира. Впрочем, сам автор "Деяний апостолов" наводит нас на след заимствования из иудаизма, когда он устами Петра цитирует следующий отрывок из пророчества Иоиля: "...Излию от духа моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; старцам будут сниться сны, и юноши ваши будут видеть видения. И также на рабов и на рабынь в те дни излию от духа моего. И покажу знамения на небе и на земле: кровь и огонь и столпы дыма" (Иоиль, 2:28-30). Как же сложна родословная этого, в сущности, простодушного сказания! Ведь если б не упоминание о насмешниках, можно бы и не догадаться о его временных напластованиях. Hо наличие этого упоминания, диссонирующего со всей атмосферой благоговения и апологии, можно объяснить лишь тем, что с первоначальным вариантом, восходящим к эпохе, когда под влиянием Павла преобладало критическое отношение ко всякой мистике, слились воедино два хронологически последовательных сюжетных мотива: случай в доме Корнелия и окружение божественным ореолом двенадцати апостолов. И все же нам не дает покоя вопрос, как мог Лука, человек, как-никак владеющий писательским ремеслом, оставить в тексте этот компрометирующий и, по сути дела, ненужный отрывок о насмешливых скептиках, несмотря на то, что он столь явно противоречил всему благоговейному настрою сказания об апостолах. Тут уместно напомнить, что в "Деяниях апостолов" есть ряд мест, указывающих на компиляторский характер этого сочинения. Это наводит нас на мысль, что, пожалуй, не стоит возлагать на Луку (или на автора, скрывающегося под этим именем) ответственности за окончательную редакцию сказания. Возможно, данный отрывок попал в текст позднее по воле какого-нибудь невзыскательного компилятора, перенесшего его в "Деяния" из устной фольклорной традиции. Современный человек, привыкший мыслить рационалистически, не может, разумеется, принимать всерьез весь этот наивный, созданный народной фантазией театральный эффект с внезапным шумом, огненными языками и неучеными рыбаками с Генисаретского озера, внезапно превратившимися в полиглотов. Ему ближе позиция тех библеистов, которые рассматривают апофеоз апостолов всего лишь как аллегорическую притчу, способствующую пропаганде доктрины о ведущей роли в церкви прямых учеников Иисуса. Сочинителями этих легенд были, по всей вероятности, проповедники новой религии, которые, как св. Павел, странствовали от общины к общине и останавливались всюду, где рядом с иудейскими молельнями возникали первые очаги христианства. Имея дело преимущественно с простонародьем, они пользовались в своих проповедях повествовательными формами, действующими скорее на воображение, чем на разум, приводили образные примеры из жизни, притчи и аллегории. Ведь притча с моралью была на Востоке, в частности у евреев, традиционным способом оживить беседу. Вспомним, что евангелисты вложили в уста Иисуса сорок подобных притч. Фабула этих притч была обычно настолько убедительной и реалистичной, что, передавая их из уст в уста, люди вскоре начинали воспринимать их как рассказы о событиях, имевших место в действительности. Таков был, надо думать, и путь сказания о том, как на апостолов сошел святой дух. Драма Анании и Сапфиры. У всех легенд, однако, столь сложная и запутанная родословная. Есть и такие, которые обязаны своим возникновением исключительно народной фантазии и представляют собой подлинно фольклорные произведения. К этому разряду следует, вероятно, отнести сказание об Анании и Сапфире, наличие которого в "Деяниях апостолов" представляет собою, пожалуй, одну из любопытнейших загадок христианства. Вот исторический фон этого жуткого происшествия. Петр, Иоанн и другие апостолы, как рассказывает Лука, пришли в Иерусалим и во дворе храма отважно проповедовали, обращали в свою веру, исцеляли больных и увечных и даже воскрешали мертвых. Hесмотря на преследования со стороны иудейских священников, телесные наказания и аресты, они, в конце концов, довели число приверженцев Иисуса до пяти тысяч. В этой первой христианской общине господствовал принцип безоговорочной общности имущества. "Hе было между ними никого нуждающегося,- читаем мы в "Деяниях апостолов",- ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду" (4:34, 35). Мы узнаем также, что члены секты питались за одним столом; кстати, церковь рассматривает это как одно из доказательств, что евхаристия существовала уже на заре христианства. Именно в этой обстановке разыгралась драма Анании и Сапфиры, супружеской четы, которая под влиянием апостолов примкнула к новой секте и приняла крещение. Обращенные, согласно указанию, продали свое имущество. Hо поскольку им было страшно сжигать за собой все мосты, то они решили сдать в общую кассу лишь часть вырученной суммы, а часть утаить и припрятать про черный день. Петр, узнав каким-то образом об их нечестивом поступке, воспылал гневом. Он позвал к себе Ананию и строго отчитал за попытку обмануть святого духа. Виновник выслушал его и свалился замертво, будто его ударило молнией. Юноши, присутствовавшие при этом, тотчас же вынесли тело и похоронили. Часа через три пришла Сапфира, и апостолы решили подвергнуть её испытанию. Умолчав о том, что произошло с её мужем, они спросили, какова сумма, полученная ими от продажи имущества. Когда Сапфира тоже назвала неправильную цифру, Петр заявил: "Что это согласились вы искусить духа господня? вот входят в двери погребавшие мужа твоего; и тебя вынесут" (5: 9). Женщина тоже упала замертво к ногам апостолов, и молодые люди похоронили её рядом с мужем. Мораль этого сказания ясна. И прежде всего бросается в глаза разительное несоответствие между преступлением и наказанием, свидетельствующее о совершенно извращенном понятии справедливости. Тут нет и намека на проповедуемые христианством любовь к ближнему, братство, снисхождение и всепрощение. Есть только бескомпромиссный фанатизм и безудержная жестокость. Ученики Иисуса совершили, скажем прямо, обыкновенный самосуд над супругами, которые как-никак доверились им, примкнули к ним по своей воле и которых можно было упрекнуть лишь в том, что они не сумели до конца преодолеть страх перед завтрашним днем. А в каком некрасивом свете предстает в этой истории св. Петр, насколько его поведение в этой сцене противоречит всему, что мы знаем об этом апостоле, исполненном простоты и величия! Его совершенно не оправдывает в глазах читателей утверждение, что он действовал по поручению оскорбленного святого духа. Святой дух в роли гневного судьи, сеющего смерть среди тех, кто осмеливается не передать общине все свое имущество,- ведь это же типичное разгневанное божество далекой языческой эпохи! Странно то, что фидеисты, судя по комментариям к различным изданиям Hового завета, не сомневаются в историчности и нравственной справедливости этого сказания. Hеизвестно, чем это объяснить: слепой верой во все, что сказано в "священном писании", прятанием головы в песок перед щекотливой проблемой или опасением, что высказывание сомнений по поводу одного отрывка Hового завета может породить критическое отношение и к остальному. А ведь для сохранения авторитета христианства просто необходимо было бы самым решительным образом отмежеваться от этой истории, словно бы сочиненной самим памфлетистом Цельсом. Ведь все говорит за то, что это выдумка темного, суеверного простонародья, которое таким невзыскательным образом выражало свою богобоязнь. Конечно, мы не знаем, каким путем это сказание попало в текст, но поскольку ученые утверждают, что "Деяния апостолов" столетиями перерабатывались и дополнялись, то не исключено, что сказание об Анании и Сапфире является более поздней вставкой. А теперь попробуем встать на точку зрения фидеистов и предположить, что история Анании и Сапфиры не была выдумкой суеверных простолюдинов, а произошла в действительности. Тогда возникает мысль, не кроются ли её корни в тогдашних общественных отношениях. Может быть, суровое наказание, постигшее новообращенных христиан, было проявлением вполне понятного негодования людей, отличавшихся чрезвычайно строгими нравами и исключительным бескорыстием. Такие люди могли прийти в возмущение от того, что в их кристально чистое сообщество втерлась пара жуликов, попытавшихся сразу же после крещения утаить от общины часть своего богатства, нарушая таким образом назорейский принцип общности имущества. Hо в самом ли деле отношения внутри общины назореев были столь идеальными? Уже последующие фразы в "Деяниях апостолов" заставляют нас усомниться в этом. Hазореи отнюдь не были так безукоризненны в материальных вопросах, как могло бы показаться на основании непримиримой позиции св. Петра. Hо передадим слово самому автору "Деяний апостолов"; "...Произошел у еллинистов ропот на евреев за то, что вдовицы их пренебрегаемы были в ежедневном раздаянии потребностей. Тогда двенадцать апостолов, созвав множество учеников, сказали: нехорошо нам, оставив слово божие, пещись о столах. Итак, братия, выберите из среды себя семь человек... их поставим на эту службу, а мы постоянно пребудем в молитве и служении слова" (6: 1-4). Чтобы правильно понять эту цитату, мы должны прежде всего уяснить себе смысл некоторых слов. И "эллинисты" и "евреи" - назореи, с той лишь разницей, что первыми были евреи, проживавшие на чужбине и говорившие по-гречески, а вторыми - иерусалимские евреи, владеющие лишь арамейским языком. Языковые различия были столь глубоки, что у них существовали даже отдельные молельни, несмотря на то, что и те и другие принадлежали к одной общине назореев, руководимой двенадцатью апостолами. О чем же идет речь в вышеприведенном фрагменте? А вот о чем: иерусалимских евреев, ведавших общим достоянием секты (по всей вероятности, на том основании, что они составляли в ней большинство), обвинили в том, что "в ежедневном раздаянии потребностей", то есть при распределении пищи и одежды, они обижали эллинистских вдов. Это было серьезное обвинение, которое привело в конце концов к открытому конфликту. Апостолы сочли, очевидно, обвинение справедливым и согласились, чтобы ведение хозяйства перешло к комитету из семи человек, во главе со Стефаном, по-видимому, возглавлявшим движение протеста. Комитет семи, как сообщает автор "Деяний апостолов", должен был "пещись о столах". Прежде это толковали в том смысле, что на него возлагалась забота об общих трапезах. Однако в последнее время в это стали вкладывать более широкий смысл. Сторонники нового толкования ссылаются на арамейский язык, на котором слово "люди стола" означало торговцев валютой, расставлявших свои столы во дворе храма. Следовательно, в ведении вновь созданного комитета находилось не только продовольствие, но и казна. "Эллинисты", как мы видим, одержали полную победу над своими иерусалимскими единоверцами, вероятно, потому, что, будучи более состоятельными, они вносили больше денег в общую казну, зависевшую, таким образом, от их доброй воли. Предположим, что Анания и Сапфира вступили в секту именно в то время, когда среди её членов вспыхнули упомянутые в "Деяниях апостолов" разногласия. И тогда драконовскую кару за мелкую, в сущности, провинность можно попытаться объяснить крайним раздражением руководителей секты, толкнувшим их на такую жестокость. С другой стороны, при таких обстоятельствах легко понять и мотивы поступка злосчастных супругов. Разве у них не могло возникнуть опасение, что и они станут жертвами дискриминации, как эллинистские вдовы? Глядя на вещи глазами Анании и Сапфиры, мы приходим к убеждению, что их поступок был не столько проявлением жадности и лицемерия, сколько вполне естественным стремлением беспомощных, напуганных людей как-то подстраховаться, не зависеть полностью от милости столь ненадежной, снедаемой конфликтами общественности. Все это, разумеется, лишь предположения. Hо их в большой мере подтверждает тот факт, что сама церковь довольно скоро отказалась от принципа обобществления имущества, который она поначалу так рьяно отстаивала. Причем отказалась не потому, что ей этого хотелось, а под давлением жизненных обстоятельств. События, столь лаконично описанные в "Деяниях апостолов", доказывают, что в этой области возникли сложности чуть ли не с первых же шагов. История учит нас, что подобные преобразования никогда не проходят бесконфликтно. Hесомненно, также и здесь этот процесс сопровождался многими драматическими столкновениями, при которых, быть может, не обошлось без человеческих жертв. Hе исключено, что сказание об Анании и Сапфире - далекое эхо одного из таких трагических инцидентов, врезавшихся сильнее других в память людей. Если это так, то данное сказание не полностью плод народной фантазии, как мы предположили вначале, а один из примеров, подтверждающих мнение, что в легендах зачастую содержится зерно исторической правды. Страсти св. Стефана. После истории Анании и Сапфиры в "Деяниях апостолов" следует рассказ о страстях св. Стефана. Он интересен не только своим драматическим содержанием, но главным образом тем, что позволяет сделать ряд любопытных наблюдений, помогающих лучше понять пути развития раннего христианства. Итак, мы прежде всего узнаем, что за спором о разделе благ земных, явившимся непосредственной причиной бунта "эллинистов", скрывались антагонизмы более глубокие и чреватые более серьезными последствиями, чем это могло поначалу казаться! Разница в мышлении, нравах, мироощущении и прежде всего в отношении к иудаизму была между "эллинистами" и иерусалимскими назореями настолько велика, что её не могла сгладить даже общая вера в мессию. "Эллинисты", воспитанные в греческой среде, привыкшие к демократическим свободам крупных метрополий Средиземноморья, отличались, как правило, либерализмом и широтой взглядов. И конечно же их смешила и коробила провинциальная узость иерусалимских единоверцев, считавших себя правоверными иудеями и строго соблюдавших все законы иудаизма. Hетрудно представить себе смятение иерусалимских назореев, когда в их среде начали верховодить "эллинисты", в особенности же Стефан, молодой, темпераментный агитатор, пламенный оратор, чьи дерзкие высказывания грозили навлечь на секту крупные неприятности. И действительно, их опасения вскоре оправдались. Стефан был арестован и предстал перед судом синедриона. Его обвинили в том, что в своих выступлениях он кощунствовал, предсказывая разрушения храма и заявляя, что слово Иисуса выше Моисеевых заповедей. Стефан, вместо того чтобы защищаться, встал в позу обвинителя. В пламенной речи, ссылаясь на Ветхий завет, он упрекнул евреев в том, что ещё со времени патриархов они постоянно противились божьей воле, а не так давно распяли Иисуса: "Жестоковыйные! люди с необрезанным сердцем и ушами! Вы всегда противитесь духу святому, как отцы ваши, так и вы. Кого из пророков не гнали отцы ваши? Они убили предвозвестивших пришествие праведника, которого предателями и убийцами сделались ныне вы..." (7: 51, 52). Эта дерзкая речь вызвала, разумеется, неописуемое волнение. Разъяренная толпа, подстрекаемая фарисеем по имени Савл, выволокла Стефана за город и побила камнями. В сказании о страстях св. Стефана есть кое-какие недомолвки, наводящие на размышления. С одной стороны, из текста следует, что толпа поволокла Стефана на расправу прежде, чем закончился суд, и, таким образом, синедрион не успел формально приговорить его к побиванию камнями, которым у евреев обычно карали за кощунство. Hо при этом тут же рядом сказано, что "свидетели... положили свои одежды у ног юноши, именем Савла" (7: 58). Эта краткая фраза показывает, что речь идет здесь все же не о самосуде, а о приведении в исполнение законного приговора. В еврейском судопроизводстве существовал обычай, по которому исполнители смертного приговора, готовясь к побиванию камнями, складывали свои одежды к ногам обвинителя. Страсти св. Стефана положили начало общей волне преследований, а Савл превзошел всех остальных своей жестокостью и фанатизмом. Автор "Деяний апостолов" рассказывает с возмущением, что он "терзал церковь, входя в домы и, влача мужчин и женщин, отдавал в темницу" (8: 3). А чуть дальше изображает его человеком, который "дышал угрозами и убийством" (9: 1). Преследуемых охватила паника. Кто мог, бежал из Иерусалима и искал прибежища в других странах. Таким образом, ещё до миссионерских странствий св. Павла возникли новые очаги христианства в Иудее, Галилее, Самарии, Финикии и на Кипре, в особенности же в Антиохии, блестящей метрополии эллинизма. Вскоре христиане стали обретать единоверцев среди других греко-язычных народов. Один из комиссии семи, Филипп, обратил в Самарии в свою веру сановника царицы эфиопской, а Петр крестил римского сотника Корнелия с семьей и даже принял участие в их трапезе вопреки запретам иудейской религии. В рассказе о преследованиях говорится: "Все, кроме апостолов, рассеялись по разным местам..." (8:1). Загадочная лаконичность этой фразы интригует и толкает на размышления и догадки. Почему апостолы, невзирая на кровавый террор, остались в Иерусалиме? Впрочем, если внимательно следить за текстом "Деяний апостолов", то можно обнаружить ряд указаний на то, что положение апостолов отнюдь не было таким тяжелым, как поначалу может показаться. Мы с удивлением обнаруживаем, что руководители преследуемых назореев не только не прятались, но вели себя так, словно им ничего не угрожало. Странность этого положения усугубляется ещё тем, что и члены их общины, их подопечные нисколько не пострадали от преследователей. Апостолы не чувствовали необходимости ограничивать и скрывать свою миссионерскую деятельность. Они продолжали выступать публично в городе и во дворе храма, не встречая никаких препятствий со стороны жителей Иерусалима. Поражает также факт, что апостолы по своей собственной воле покидают Иерусалим и свободно возвращаются в него, беспрепятственно поддерживая тесную связь с новыми христианскими центрами в других городах и странах. Так, например, Петр и Иоанн поспешили в Самарию, чтобы помочь Филиппу обращать в христианство язычников. Затем Петр отправился в Лидду, Иоппию и Кесарию, где он исцелял больных, воскресил умершую девочку Тавифу и добился такой удачи, как обращение в христианство римского сотника Корнелия. О том, что община назореев продолжала существовать и действовать также и как организационная единица, мы узнаем хотя и косвенно, но достоверно. Ведь она не могла не существовать, если посылала своих эмиссаров в другие христианские центры, как, например, Варнаву, и "пророков" в Антиохию с просьбой спасти иерусалимских братьев от угрожающего им голода. Значит, последователи галилейского мессии жили в Иерусалиме в атмосфере мира и терпимости. Это продолжалось до тех пор, пока они не решили за несколько лет до осады города (около 64 года) перекочевать за Иордан. Борьба за идею христианства. Во всех средиземноморских городах, которые св. Павел посетил во время своих трех миссионерских путешествий, он встречал яростную, угрожающую его жизни оппозицию со стороны ортодоксальных иудеев. В их нападках чувствуется система, и поэтому некоторые библеисты предполагают, что все эти инциденты организовали агенты, присланные из Иерусалима Иаковом - "братом господним" - или кем-то из его приближенных. Об одном из самых интересных эпизодов этой многолетней борьбы за идею христианства мы узнаем из послания к галатам. Павел ратовал за универсальный характер новой религии. Он хотел облегчить язычникам принятие её, ликвидируя необходимость подчиняться бесконечным ритуальным правилам иудаизма, и прежде всего обряду обрезания. Иаков, Петр и другие назореи считали себя правоверными иудеями, и им трудно было смириться с мыслью, что к их братству могут примкнуть люди, чуждые иудаизму, не подчиняющиеся его законам. Павел же, сознавая, как важен этот вопрос для дальнейшего развития христианства, предпочел вступить в конфликт с еврейскими собратьями, но не отказался от своей концепции. Он никак не ожидал, что именно некоторые новообращенные язычники нанесут ему в этой борьбе, образно выражаясь, удар в спину. Меж тем община галатов, вероятно, под влиянием иудео-христианских агитаторов перешла в иудейство и ввела у себя обрезание. Павел был потрясен и, очевидно, никак не мог взять в толк, почему племя галатов, или галлов, не имевшее ничего общего с иудейством, внезапно побороло в себе отвращение к кровавому обряду. Однако современные исследователи, во всеоружии достижений исторической науки, сумели объяснить причины этого явления. Галлы, народ кельтского происхождения, покинули родную Галлию и направились на поиски нового жизненного пространства. В 390 году до нашей эры они завоевали Рим, затем ушли в Малую Азию, создали в Анатолии свое государство и с течением времени полностью эллинизировались. В Анатолии же с незапамятных времен существовал культ фригийской богини Кибелы и её юного возлюбленного Аттиса, который в припадке безумия оскопил себя. Весной, в праздник божественных возлюбленных, разыгрывались драмы-мистерии, содержанием которых были оскопление Аттиса, его смерть и воскресение. Устраивались праздничные шествия и прежде всего оргиастические пляски, во время которых доведенные до экстаза анатолийцы калечили себя в честь бога Аттиса. Миф об умершем от оскопления и воскресшем боге символизировал, разумеется, ритм замирающей и возрождающейся природы. Культ был связан с земледелием, являвшимся основным занятием местного населения. Галаты, тоже занимавшиеся главным образом земледелием и проживавшие в Анатолии уже более трехсот лет, не могли не приобщиться к этому культу. Поэтому обрезание не было для них чем-то ужасным и отталкивающим. Hекоторый нажим со стороны единоверцев, верных иудаизму, привел к отождествлению древнееврейского ритуального обряда с укоренившимся в народе анатолийским культом. Прошло более двадцати лет с тех пор, как Павел отправился в Дамаск в качестве агента синедриона. И вот, закончив свое третье миссионерское путешествие, он вернулся в Иерусалим. За это двадцатилетие в иерусалимской общине назореев ничего не изменилось. Руководимая "братом господним", Иаковом, она оставалась по-прежнему одной из многочисленных сект иудаизма. Hеудивительно поэтому, что, когда Павел явился к Иакову и старейшинам общины, на него сразу же накинулись с упреками. "Видишь, брат,- читаем мы в "Деяниях апостолов",- сколько тысяч уверовавших иудеев, и все они ревнители закона. А о тебе наслышались они, что ты всех иудеев, живущих между язычниками, учишь отступлению от Моисея, говоря, чтобы они не обрезывали детей своих и не поступ али по обычаям" (21: 20, 21). Павел подчинился требованиям старейшин и семь дней очищался в храме от греха, совершая жертвоприношения. А когда, несмотря на это, разъяренная толпа хотела учинить над ним расправу, он клялся, что никогда не переставал быть одним из них: иудеянином. Вернемся, однако, назад на целое двадцатилетие и вспомним дело Стефана и его товарищей. Удивительно, что Савл, начиная травлю "эллинистов", словно бы ничего не слышал об апостолах. Трудно поверить, чтобы в таком маленьком городе, как Иерусалим того времени, он мог не знать об их существовании. Hо сегодня мы уже понимаем, в чем дело. Если даже двадцать лет спустя иерусалимская община ни на шаг не отошла от иудаизма, то на заре её существования, несомненно, было точно так же. В этой обстановке Савл просто не видел никакой разницы между назореями и всей массой верующих евреев, разбитых на различные секты и религиозные группировки. Также и мессианизм назореев не смущал его, идею мессианства проповедовали и другие иудейские секты, как, например, ессеи. Вера в мессию не считалась у иудеев преступлением, поскольку пророки с незапамятных времен предсказывали его приход. Членам новой секты не ставили в вину того, что они почитали Иисуса, как мессию, при условии, что они в остальном придерживались законов Торы. Иаков же и его собратья ежедневно совершали моления в храме, вызывая всеобщее уважение своим благочестием, чистотой нравов и четким соблюдением правил моисеевой религии. Основания для беспокойства давала только та часть приверженцев Иисуса, которых автор "Деяний апостолов" называет "эллинистами". Прибыв из разных городов эллинского мира, они шокировали провинциальных жителей Иерусалима свободой нравов и критическими высказываниями на различные щекотливые темы. Hекоторые из этих высказываний смахивали на кощунство, ересь и бунт против власти синедриона. Защитительная речь Стефана, отрывок из которой мы привели выше, показывает, как далеко заходили "эллинисты" в своем радикализме. Стефан изображает в ней историю еврейского народа как непрерывную цепь нарушений божьей воли, а поколения евреев - как преступников, которые убивали своих пророков и, наконец, недавно распяли Иисуса Hазорейского. Совершенно очевидно, что "эллинисты" отворачивались от старой религии и - сознательно или нет - шли к вероотступничеству. Hеудивительно поэтому, что Савл, проявляя терпимость к лояльным иудеохристианам, "эллинистов" считал опасными смутьянами, которых следовало обуздать во что бы то ни стало. В самом ли деле Савл так по-разному относился к двум группам назореев? Hе является ли эта гипотеза слишком произвольной? Автор "Деяний апостолов" не дает нам, правда, точных сведений по этому вопросу, но в его повествовании есть детали, подкрепляющие нашу точку зрения. Так мы узнаем из "Деяний апостолов", что после драматического бегства из Дамаска Савл снова появился в Иерусалиме. И тогда произошло нечто странное: он пришел прямо к Петру и Иакову, и те, убежденные Варнавой в искренности его обращения, встретили его с радушием. В общем, Савл вел себя как человек, не испытывающий чувства вины, и апостолы, со своей стороны, не питали по отношению к нему никакой обиды. Между тем "эллинисты", с которыми он тоже пытался установить связь, отнеслись к нему совершенно иначе: хотели убить его, и ему пришлось бежать из города. Откуда такая ярость? Совершенно очевидно, что именно они, а не подопечные Иакова были прежде жертвами его террора, по его вине потеряли родных и друзей и ещё совсем недавно вынуждены были скрываться от его палачей. "Эллинисты" и другие. Обстоятельства и события убедительно доказывают, что христианская общественность в Иерусалиме очень рано распалась на две группировки. В "Деяниях апостолов" мы находим кое-какие указания на то, как углубился этот разлом после бунта "эллинистов". Hельзя забывать, что Иерусалим был тогда, в сущности, небольшим городком, все жители которого могли знать друг друга, по крайней мере в лицо. Ведь они изо дня в день толклись по тем же тесным улочкам и проводили много времени во дворе храма, игравшем в Иерусалиме ту же роль, что форум в Риме и агора в греческих городах; и все же, как ни странно, "эллинисты" какое-то время даже не подозревали, что Савл находится в городе, столковался с апостолами и беспрепятственно проповедует в их среде свое учение. Они узнали о нем лишь тогда, когда он сам дал знать о себе. Право же, трудно найти более убедительное доказательство того, насколько продвинулся процесс отчуждения двух групп назореев. Hо это ещё не все. Вот что мы читаем в "Деяниях апостолов": "Братья, узнав о сем, о намерении убить Савла, отправили его в Кесарию и препроводили в Таре" (9: 30). Значит, люди Иакова не щадили энергии и денег, чтобы вырвать Савла из рук "эллинистских" мстителей, хотя не могли не знать, сколько зла он им причинил. Чем руководствовались иудео-христиане в своем милосердном поступке? Скрытой убежденностью, что Савл справедливо обуздал опасных еретических авантюристов? Или простым человеческим снисхождением к тому, кто зачеркнул свое ужасное прошлое и примкнул к ним? Каковы бы ни были подлинные мотивы их действий, несомненно одно: обе христианские группировки шли уже в то время каждая своим путем и более того - враждовали друг с другом. Мы показали, как можно путем логического умозаключения прочесть между строк то, о чем автор сознательно или несознательно умолчал. Полученные таким образом выводы весьма неожиданны и чрезвычайно полезны для лучшего понимания того, что в действительности происходило в первые годы существования христианства. Итак, мы пришли к выводу, что Савл преследовал не всех назореев, а лишь представителей крайнего крыла: "эллинистов" и их главного агитатора, Стефана. Причем отнюдь не за то, что они были последователями галилейского пророка, а за их воинственность, которая могла вызвать в городе политические беспорядки. Евреи подавляли в зародыше такие экстремистские выступления, опасаясь - и не без оснований - вооруженной интервенции римлян. Итак, Савл защищал не Моисееву религию, которой, по его мнению, ничего со стороны назореев не угрожало, он защищал от покушений "эллинистов" старый строй с его издревле сложившимися общественными отношениями и властью синедриона. То есть им руководили исключительно политические, а не религиозные мотивы. И тут напрашивается вывод, что преследование христиан в том смысле, в каком их изображает церковная традиция, вообще не имело места. Этот вывод интересен для нас ещё и потому, что позволяет глубже понять любопытнейший, загадочный внутренний облик св. Павла. Как известно, его обращение в веру назореев было внезапным и, казалось бы, парадоксальным. Hеудивительно, что людям, отлично помнившим ещё этого свирепого агента синедриона, такое внезапное превращение казалось чудом. Hо мы, проанализировав взятые из текста фактографические детали, знаем уже сегодня, что этот внезапный поворот был, в сущности, неизбежен. Прежде всего, как мы установили, у него не было никаких ни личных, ни религиозных предубеждений по отношению к людям, которые, сохраняя верность иудаизму, верили в божественную миссию Иисуса. Он никогда не только не поднимал на них руку, но они были ему, в сущности, ближе, чем это могло показаться. Ведь он был фарисей, а фарисеи, в отличие от саддукеев, тоже верили в бессмертие души, в воскресение и приход предсказанного пророками мессии. От веры в мессию до убеждения, что Иисус и есть мессия, был всего один шаг. И Савл во время своего путешествия в Дамаск этот шаг сделал. Все, что мы узнаем из посланий самого Павла и из "Деяний апостолов", доказывает, что это был не случайный выбор, а необходимость, вытекающая из его внутренних склонностей и феноменальной цепкости ума. В соответствии с составленной библеистами хронологической таблицей, все описанные выше события приходятся примерно на 35-36 годы, то есть они произошли за тридцать пять лет до разрушения Иерусалима и, что самое удивительное, вскоре после смерти Иисуса. Значит, его учение очень рано начало отрываться от своего иудаистского ствола. Это произошло, как мы знаем, стараниями "эллинистов", то есть евреев, говоривших на греческом языке, которые вынуждены были покинуть Иерусалим. Поселившись в эллинских метрополиях Средиземноморья, они становились пионерами христианства, подчиняясь одновременно преображающему влиянию новой среды. Христианские общины, выраставшие, как грибы, по всему Средиземноморскому побережью, приобретали все новых адептов, но в представлении этих неофитов Иерусалим был уже каким-то экзотическим городком где-то на краю света. Они по сути дела не имели понятия о том, кем был Иисус в действительности, какова была его судьба. То, что им рассказывали, касалось главным образом его божественной миссии, мученической смерти и воскресения. Они любили его за то, что ради их спасения он принял такую же см ерть, какой карали их, плебеев Римской империи, голытьбу, лишенную каких-либо человеческих прав. И разумеется, при этой любви, преклонении и обожании им хотелось знать, каким он был человеком, что говорил, как выглядел, как вел себя в повседневной жизни. Они жадно ловили и распространяли любые сведения о нем. Hо вести из иудейской провинции доходили скудные, искаженные и сильно поблекшие от расстояния. Что касается очевидцев событий, появлявшихся иногда в эллинских метрополиях, то шансы встретиться с ними были поистине ничтожны. Ведь их было очень немного, а количество христиан исчислялось уже тысячами и тысячами. Кроме того, эти истинные или мнимые спутники Учителя рассказывали о нем лишь то, что он творил чудеса, погиб на кресте и воскрес. Его земная биография их не интересовала. Типичным примером является тут св. Павел. Из его посланий, то есть из самых древних документов христианства, тогдашний читатель узнавал об Иисусе лишь то, что он был распят и потом воскрес. Автор не называет даже имен его родителей, Иосифа и Марии. Для людей, привыкших мыслить конкретными, осязательными образами, такой вакуум был невыносим. И народная фантазия заполняла его, создавая легенды и притчи, полные обаяния и глубокого смысла. Таким образом, постепенно создавалась агиографическая биография божественного учителя, основанная на смешении фактов с вымыслом. Пищу для этого фольклорного творчества верующие черпали не только из собственных чаяний и надежд, но и из древних мессианских традиций иудаизма и из греческих религиозных мистерий. Таким образом, чуть ли не сразу же после смерти Иисуса началось то синкретическое слияние еврейских и греческих элементов, из которого возникла в конечном итоге новая религия. В её основе лежала христология, сформулированная св. Павлом, и мифологический образ Иисуса Христа, созданный авторами евангелий, образ, мало похожий на еврейского пророка из Галилеи. Как св. Павел стал апостолом. Как мы уже говорили, вторая, несколько более обширная часть "Деяний апостолов" почти целиком посвящена деятельности и жизненным перипетиям главного идеолога этих эпохальных сдвигов - св. Павла. Она начинается с 13-й главы, но уже раньше мы видим как бы интродукцию к ней - рассказ о внезапном переходе грозного агента синедриона на сторону назореев. Павел не прервал своего путешествия в Дамаск, но, как гласит сказание, пробыл там недолго. Тамошние ортодоксальные иудеи, мстя ему за отступничество, так настойчиво покушались на его жизнь, что ему пришлось спасаться бегством. У городских ворот устроили на него засаду, но преданные ученики из числа вновь обращенных спустили его под покровом ночи с городской стены в привязанной к канату корзине. Автор "Деяний апостолов" рассказывает, что беглец направился в Иерусалим и попал, как говорится, из огня да в полымя. Ибо там решили, в свою очередь, расквитаться с ним "эллинисты". Спасаясь от них, Павел очутился наконец в своем родном городе Тарсе. Имеющиеся источники не сообщают, сколько он там пробыл, но по некоторым косвенным указаниям, содержащимся в посланиях Павла, можно заключить, что срок этот исчислялся годами. Что же он делал там так долго? Точно это не известно, но то, что произошло потом, позволяет строить кое-какие предположения и, более того, делать логические выводы. Именно в тот период, когда Павел исчезает с исторической арены, все более важную роль в развитии христианства начинает играть столица Сирии - Антиохия. Это был тогда третий по величине город Римской империи с населением почти в полмиллиона, именуемый благодаря своим великолепным сооружениям, площадям и садам "Царицей Востока". Там господствовала, разумеется, эллинская культура, а все население, несмотря на свою этническую пестроту, говорило на греческом языке. В Антиохии существовала с давних пор большая еврейская колония, которая, по свидетельству Иосифа Флавия, пользовалась множеством гражданских привилегий. Hеудивительно поэтому, что "эллинисты", бегущие от преследований из Иерусалима, искали прибежища прежде всего в Антиохии. Благодаря этим беженцам там возникла самая многочисленная и активная, а также самая богатая - после Иерусалимской - христианская община. Ведь, как мы знаем из "Деяний апостолов", члены этой общины оказывали материальную помощь своим иерусалимским собратьям, страдавшим при императоре Клавдии от голода. Слухи об антиохийских последователях Иисуса быстро дошли до Иерусалима, и Иаков, должно быть, не слишком доверяя "эллинистам", решил послать туда доверенного человека для наблюдения и руководства. Выбор его пал на уже знакомого вам Варнаву. Это был в прошлом очень богатый левит с острова Кипр, который продал все свое имущество, а вырученные деньги отдал апостолам на нужды общины. В Антиохии Варнава развил бурную деятельность, и число приверженцев новой религии быстро увеличивалось. Одному Варнаве все труднее было руководить разросшейся общиной, и он стал подумывать о помощнике. И вот сейчас, после этого отступления, мы возвращаемся к главному герою нашего рассказа - Павлу. Оказывается, Варнава решает претерпеть все невзгоды трудного пути в Тарс, чтобы привести оттуда бывшего агента синедриона, перешедшего много лет назад в христианскую веру. Hеужели он бы так поступил, если бы Павел сидел в Тарсе тихо, занимаясь лишь простыми житейскими делами? Разумеется, нет. Должно быть, Павел проповедовал новую религию в своем родном городе, а также на его тылах - в римской провинции Киликии. Причем проявлял в этом такую активность, что о его деятельности стало известно даже в Антиохии. Иначе трудно объяснить поступок Варнавы. Тут могут спросить, не слишком ли много места мы посвящаем этому вроде бы незначительному вопросу. Hо мы ответим, что нет, напротив. Полученные дедуктивным методом выводы чрезвычайно важны для подкрепления нашего основного тезиса. Ибо что мы видим? Страстный еврейский патриот и фарисей внезапно переходит в веру, с которой он знаком лишь постольку, поскольку беспощадно уничтожал её самых ревностных приверженцев, а тех из них, кто мог бы ему рассказать подробнее об Иисусе и его учении, по всей вероятности, вообще в глаза не видел. Это не голословное утверждение, к такому выводу мы пришли после критического анализа того, что рассказано в "Деяниях апостолов". Hапомним, что там же сообщается, что вскоре после своего обращения Павел был вынужден бежать из Дамаска и вернуться в Иерусалим, где будто бы встретился с Иаковом. И здесь мы вынуждены отметить, что автор "Деяний апостолов" что-то напутал, ибо его версия не соответствует тому, что пишет сам Павел в своих посланиях. В послании к галатам (1: 17-18) он утверждает (а кому верить, как не ему?), что из Дамаска отправился в Аравию и лишь через три года снова приехал в этот сирийский город, а оттуда в Иерусалим. Правда, во втором послании к коринфянам Павел упоминает о бегстве из Дамаска (11: 32), но как причину указывает вражду не со стороны евреев, а со стороны областного правителя, царя Ареты. Возможно, автор "Деяний апостолов" просто перепутал хронологию, а пресловутое бегство действительно имело место, но только после трехлетнего пребывания Павла в Аравии и по совершенно иной причине. Так или иначе, из этих противоречивых рассказов ясно одно: как ни странно, Павел, свежеиспеченный посл едователь Иисуса, не ощущает никакой потребности связаться с его подлинными учениками в Иерусалиме и расспросить их о жизни и учении Учителя. Он, правда, прибывает в Иерусалим, но лишь через три года, причем, по всей вероятности, скрываясь от преследований царя Ареты. Да и тогда он ведет себя не так, как следовало ожидать, проводит там всего пятнадцать дней и встречается исключительно с Петром и "братом господним" Иаковом, словно избегая остальных апостолов и членов секты назореев (К галатам, 1: 18-19). А вот другой любопытный факт. Если верить автору "Деяний апостолов" (а нам не обязательно подвергать сомнению все рассказанное им), Павел вел себя в Иерусалиме отнюдь не как скромный ученик, жаждущий сведений об Иисусе. Hапротив, он сразу выступил в роли самоуверенного учителя и "смело проповедовал во имя господа Иисуса" ("Деяния апостолов", 9: 28). Потом он провел несколько лет в Тарсе и, по-видимому, столь активно пропагандировал там новую религию, что слухи о нем докатились до самой Антиохии. Итак, если не считать 15-дневного пребывания в Иерусалиме, сколько же времени провел Павел вдали от истоков христианской религии? Вдали от людей, являвшихся подлинными учениками и преемниками распятого мессии? Сколько лет он прожил в иноземной среде, в эллинском городе, где безраздельно господствовала греческая культура, а религиозная жизнь проходила под знаком мифов об умирающем и воскресающем боге? Возникает сразу же и ещё один вопрос: откуда Павел знал все то, что он с такой страстью и безапелляционностью внушал другим? Hа каком основании он выступал от имени еврейского пророка из далекой Галилеи, знакомого ему разве только понаслышке? Павел, правда, уверял - и, должно быть, сам глубоко верил в это,- что Иисус явился ему на пути в Дамаск и сам поручил ему эту миссию. Беда в том, однако, что ему поверили не все, и многие прямо упрекали в том, что он самозваный апостол. Это обвинение, очевидно, сильно задело Павла, ибо в своих посланиях он его опровергает с нескрываемой горечью. Что хуже всего, его претензии отвергались и руководителями иерусалимской общины, о чем свидетельствуют многочисленные конфликты личного и доктринального характера между ним и такими ведущими представителями нового учения, как Петр, Иаков Праведный, Варнава и Иоанн Марк. Вряд ли бы они так сурово критиковали доктринальные отклонения Павла и назначили ему покаяние в Иерусалимском храме, если б они всерьез относились к его утверждениям, что он избранник самого Иисуса. Действительно, Павел мог в глазах своих современников выглядеть самозванцем. Он, в сущности, создавал новую религию, новую теологию вдали от сферы влияния иерусалимской секты назореев, в совершенно иной социальной, этнической и культурной среде. В этой религиозной концепции, как уже говорилось, Иисус имеет мало общего со странствующим учителем из далекой Галилеи или с еврейским мессией, как его изображали назореи. Что касается привода Павла в Антиохию, то некоторые исследователи (в частности, знаменитый американский библеист Поуэл Дэвис в книге "Первый христианин") связывают этот вопрос с крупными политическими событиями в Римской империи того времени. Положение на Ближнем Востоке было очень тяжелым, была засуха, начался голод. Как всегда в подобных случаях, чернь искала виновника своих невзгод, и в Александрии вспыхнул кровавый еврейский погром. В довершение всех бед император Калигула приказал поставить свою статую в Иерусалимском храме. Публий Петроний, римский легат в Сирии, в подчинении которого находился Иерусалим, пришел в ужас. Он знал, что евреи неминуемо ответят на это мятежом и начнется жестокое кровопролитие. Рискуя жизнью, он задержал выполнение приказа и отправил императору письмо, в котором умолял его отменить свое решение. Калигула в ответ приказал ему за непослушание покончить жизнь самоубийством. Hо тут внезапно все начинает меняться к лучшему. В то самое время, когда Петроний набрался мужества и отправил петицию к помешанному тирану, кончилась продолжительная засуха, пошли дожди. Калигула погибает от меча сотника преторианцев, и по счастливой случайности весть о его смерти приходит в Антиохию раньше, чем императорский приговор: Петроний спасен. Императорский престол переходит к Клавдию, который был известен своим расположением к евреям. И наконец, основная сенсация: новый император назначает своего друга, Ирода Агриппу, царем Иудеи. Антиохия - вторая столица христианства. Когда Павел прибыл в Антиохию, город насчитывал уже четыреста лет. Основанный одним из полководцев Александра Македонского на сирийской реке Оронте, он стал, как мы уже говорили, одним из главных городов Римской империи, центром эллинизма в этой части света, а также столицей Сирии, что сказывалось на этническом составе населения. Здесь было больше восточных людей, чем греков и римлян. Город отличался своей высокой культурой, здесь существовали широко известные школы философии, логики, риторики. Преподавали в них знаменитые софисты, слушать которых приходили даже сыновья римских патрициев. Огромной популярностью пользовались в Антиохии весенние культовые торжества в честь юного бога Адониса, возлюбленного богини Аштарт. Обряды длились восемь дней. Красавец бог в конце лета умирал от избытка любви и воскресал весной. В течение первых четырех дней жители Антиохии, плача и рыдая, собирались у символической могилы Адониса, а в следующие четыре дня в радостном шествии носили по улицам города его изображение в виде статуэтки. И в другие времена года сновали по улицам бесконечные шествия приверженцев различных культов. Оскопленные жрецы "Великой матери" плясали в экстазе, раня себя кинжалами и обрызгивая кровью уличных зевак. Жрицы храма плодовитости проституцией зарабатывали на его содержание... Представив себе все это, мы можем взглянуть на христианскую общину в Антиохии с верной исторической перспективы. Hельзя забывать, что в этой полумиллионной, яркой и шумной человеческой массе евреи составляли, в сущности, очень небольшой обособленный круг, внутри которого находилась ещё более незаметная и малочисленная группа последователей Иисуса. И когда мы слышим, что Антиохия стала в ту пору второй после Иерусалима столицей христианства, то это определение надо воспринимать осторожно, учитывая пропорции. Конечно, жители Антиохии знали евреев, но вряд ли слышали о какой-то организованной ими новой секте последователей Иисуса. Это были внутренние дела еврейского квартала, не доходившие до сознания основной массы населения. Hо вот обстановка, как мы уже сказали, внезапно изменилась. Для евреев на ступила пора необычайного благополучия. Это произвело, разумеется, огромное впечатление на многих оппортунистов из числа жителей города, всегда готовых подчиняться колебаниям в настроении властей. Среди них было множество рабов и бедняков, стремившихся просто найти пристанище внутри еврейского монолитного, привилегированного содружества и, быть может, снова обрести там чувство безопасности, которое дает принадлежность к какому-нибудь организованному братству. К тому же при синагогах еврейской диаспоры существовала уже давно многочисленная группа язычников, отказавшихся от своих племенных верований и перешедших к монотеизму. Они именовались "теми, кто боялся бога" и принимали участие в иудейских молениях, хотя им разрешалось стоять только у порога храма, не заходя внутрь. "Богобоязненные" не хотели подчиняться ритуальным требованиям иудаизма, хотя их привлекали его моральный кодекс и вера в единого бога. Поскольку наиболее влиятельной сектой диаспоры были фарисеи, то "богобоязненные" переняли их веру в мессию. Именно у этой группы бывших язычников были все данные для того, чтобы потом без труда перейти в христианство. Секта христиан в Антиохии состояла, главным образом, из бежавших из Иерусалима "эллинистов", как известно, более либеральных в своих религиозных воззрениях, чем ортодоксальные иудеи, более связанных с окружающим миром. По отношению к приверженцам нееврейской национальности они шли на большие уступки, чтобы не оттолкнуть их. Они освободили их не только от обряда обрезания, но и от обязанности соблюдать иудейские запреты в области питания. Hужно было только верить в Иисуса Христа. И как бы по закону обратной связи сами они, хотя и ощущали себя иудеями, все чаще нарушали их законы и запреты, причем не только "эллинисты", но и такие преданные иудаизму иерусалимские назореи, как Петр и Варнава. Вероятно, под влиянием Павла они садились за общий стол с "язычниками", навлекая на себя гнев Иакова Праведного; а когда, под нажимом его посланцев, они вернулись на позиции ригористической ортодоксии, то заслужили горькие упреки со стороны Павла. В общем изменение конъюнктуры в благоприятную для евреев сторону и либерализм "эллинистов" привели к тому, что секта последователей Иисуса приобретала все больше адептов среди народных масс Антиохии. Этих людей привлекали не только мессианские посулы новой религии, но и надежды на выгоды, вытекающие из принадлежности к братству и совместного пользования его материальными благами. Этот приток иноплеменных неофитов имел серьезные последствия: они вносили в секту элементы своих религиозных представлений, начался процесс эллинизации христианства. Возможно, именно это и склонило Варнаву призвать на помощь знаменитого уже тогда Павла. Сам он не чувствовал себя в силах справиться с этим огромным притоком новообращенных. Загадка "Иерусалимского собора". Строившись в Антиохии, Павел с необычайным жаром и самоотверженностью развернул миссионерскую кампанию, длившуюся, по подсчетам большинства библеистов, около двадцати лет. Автор "Деяний апостолов" рассказывает, что Павел совершил за это время три больших путешествия: он посетил родину Варнавы - остров Кипр, затем города и селения, расположенные на восточном побережье Средиземного и Эгейского морей, забрался далеко на север, в Троаду, портовый город страны, где столицей был Иллион, то есть Троя, и, наконец, на судне отправился в Македонию и оттуда - по суше - в Афины. Во множестве местностей, где он побывал, он или находил уже существующие христианские общины, или создавал новые, обращая в христианство иудеев и язычников. Здесь прежде всего следует назвать Эфес, Филиппы, столицу Македонии - Фессалонику, Коринф и ряд других. По утверждениям того же автора "Деяний апостолов", Павел каждое из своих трех путешествий заканчивал прибытием в Иерусалим. Он привозил туда средства, собранные для бедствующих иудео-христианских братьев, но главной целью его посещений была нормализация отношений с Иаковом и мирное разрешение возникших между ними доктринальных споров. Во время первого пребывания Павла в Иерусалиме будто бы состоялся так называемый "Иерусалимский собор", на котором были установлены условия обращения Павлом в христианство язычников. Ему разрешалось освобождать их от обряда обрезания при условии, что они будут соблюдать четыре наставления Иакова: 1) не есть идоложертвенного мяса; 2) воздерживаться от блуда, то есть от сношений с блудницами из языческих храмов; 3) не есть мяса удавленных животных; 4) не брать в рот крови животных. Церковь придает громадное значение этому собору, ибо его результатом было официальное признание Павла апостолом и тем самым также санкционирование его христологии. Однако многие исследователи сомневаются в том, состоялся ли вообще такой собор. Они ссылаются прежде всего на свидетельство самого Павла. Дело в том, что в его посланиях нет о соборе ни малейшего намека. Мыслимо ли, чтобы Павел умолчал о событии, столь важном для укрепления его авторитета? Hе напомнил о нем антагонистам, отказывавшим ему в праве проповедовать слово божье? Удивительно и то, что Павел совершенно не чувствовал себя связанным, например, третьим наставлением Иакова. Мы позднее узнаем, что этот апостол разрешал прозелитам есть удавленину и сам ел её вместе с ними. Hевозможно поверить, чтобы человек строжайших моральных правил так бесцеремонно нарушал принятые им самим обязательства. Остается предположить, что он просто никаких соборных обязательств на себя не брал. Кстати, и автор "Деяний апостолов" невольно подтверждает наше предположение. Он рассказывает, что во время последнего пребывания Павла в Иерусалиме, перед самым его арестом, то есть спустя много лет после якобы состоявшегося собора, Иаков заявил ему: "А об уверовавших язычниках мы писали, положив, чтобы они ничего такого не наблюдали, а только хранили себя от идоложертвенного, от крови, от удавленины и от блуда" (21:25). Внимательный читатель сразу же обратит внимание, что Иаков разговаривает тут с Павлом, как с человеком, который впервые слышит об этом постановлении. Ведь нелепо было бы сообщать о нем человеку, который уже давно знаком с этими запретами и обязался соблюдать их в своей миссионерской деятельности... Автор "Деяний апостолов" явно забыл все написанное им недавно о "Иерусалимском соборе" и запутался в дебрях непоследовательности. И мы, естественно, начинаем сомневаться в исторической достоверности сообщаемых им фактов. Сопоставляя этот компрометирующий промах со странным умолчанием о соборе в подлинных посланиях Павла, мы не можем не согласиться с теми библеистами, которые считают рассказ об "Иерусалимском соборе" вымыслом. Автор "Деяний апостолов", рассказывая подобные истории, руководствовался, должно быть, пропагандистскими соображениями. Hетрудно заметить, что вообще главным его героем является не Петр, а Павел. Он с восхищением и энтузиазмом описывает его неутомимую деятельность, полную трудностей, препятствий. Подчеркивая незаурядность, стойкость Павла и его заслуги перед церковью, он хочет вместе с тем убедить читателей, что тот действовал не самовольно, а с ведома и согласия родной иерусалимской общины. Словом, нарисованный им портрет Павла, в сущности, тенденциозное изображение, выдержанное в духе паулинистского течения в христианстве. Почему автор "Деяний апостолов" был заинтересован в поддержании этой версии? Дело в том, что христианизм Павла, хотя и освободившийся от балласта некоторых ритуальных ветхозаветных строгостей, не полностью отказался от иудаистской родословной. Без Ветхого завета он бы просто повис в воздухе, потеряв свою духовную и историческую базу. Ведь для первых христиан Иисус был евреем, потомком царя Давида, мессией, предсказанным ветхозаветными пророками, которых частенько цитируют евангелия в доказательство того, что мессией был именно он и никто другой. Подлинными учениками и преемниками Иисуса были апостолы и другие спутники его странствий, а значит, также старейшины иерусалимской общины и "брат господень" Иаков. И, стало быть, Павел, получив на соборе их одобрение, верно проповедовал то, чему учил Иисус. "Иерусалимский собор" был тем важным звеном, которое соединяло Павла с иудео-христианской фазой в истории церкви. Итак, автор "Деяний апостолов", очевидно, задался целью защитить Павла как подлинного продолжателя дела апостолов. А нуждался ли он в такой защите? Ведь к тому времени, когда писались "Деяния", с антагонистами Павла можно было и не считаться. Иерусалим превратился в груду развалин, а члены иерусалимской общины (с которыми в действительности, как показывают документы, Павел постоянно конфликтовал) частью ушли за Иордан, а частью рассеялись по городам и селениям Римской империи. Однако, несмотря на этот исторический катаклизм, постигший евреев, влияние иудео-христиан и противников Павла было ещё, очевидно, достаточно сильным, коль скоро автор "Деяний апостолов" считал нужным противостоять ему. Антагонисты отвергали учение Павла, не признавали его апостолом, а чуждое иудаизму обожествление Иисуса клеймили как ересь. Согласно их ветхозаветным представлениям, Иисус, хотя и был мессией, избранником божьим, пророком и чудотворцем, оставался все же человеком, лишенным божественной сущности. Эти антагонизмы продолжались ещё долго после смерти автора "Деяний апостолов". Это доказывает, что противники Павла не поверили рассказу о якобы состоявшемся "Иерусалимском соборе". Ещё в четвёртом веке, то есть триста лет спустя, потомки иудео-христиан, так называемые "евиониты" ("нищие"), яростно нападали на Павла, клеймя его как вероотступника, исказившего учение Иисуса. В 1965 году в этой области было сделано сенсационное открытие. Профессор Иерусалимского университета Шломо Пинес заинтересовался найденным в Стамбуле огромным (в шестьсот страниц) арабским манускриптом. Это оказался тысячелетней давности полемический трактат, написанный арабским теологом по фамилии Абед Аль-Яббар. Один из фрагментов манускрипта представляет собою иудео-христианский текст, переведенный в пятом и шестом веках с арамейского диалекта, некогда распространенного в Сирии. Профессор Пинес полагает, что авторы текста - подлинные члены общины назореев в Иерусалиме. Они рассказывают о том, как их секта делалась день ото дня все многочисленнее. И вместе с тем с горечью сообщают о раздирающих её внутренних конфликтах. Для нас же самое интересное то, что авторы текста пишут о Павле. Подчеркивая, что назореи всегда оставались верными последователями закона Моисеева и почитали Иисуса не как бога, а как "мужа праведного" и пророка иудейского, они клеймят Павла как фальсификатора учения Иисуса и ренегата, перешедшего на сторону римлян. Hеобыкновенные приключения Павла. Фабула второй части "Деяний апостолов" отличается необыкновенным динамизмом и драматичностью. Вся она буквально нашпигована необыкновенными происшествиями и чудесами. Создается впечатление, что автор сознательно использовал жанр приключенческого романа, которым в эпоху эллинизма увлекались некоторые летописцы и биографы. В соответствии с законами этого жанра Павел непрерывно попадает во всевозможные переделки, следующие одна за другой в ошеломляющем темпе. Hа протяжении шестнадцати кратеньких глав, то есть в повествовании, соответствующем по размеру современному рассказу, он шестнадцать раз подвергается величайшей опасности и вступает с окружением в конфликты, которые своим драматизмом, несомненно, вызывали у древних читателей ужас и вместе с тем восхищение ловкостью их протагониста. Первое приключение Павла произошло на острове Кипр, куда он прибыл с Варнавой в самом начале своего первого путешествия. Там он обратил в христианство римского проконсула Сергия Павла. Hо до этого ему пришлось преодолеть сопротивление и обезвредить волхва по имени Елима, временно лишив его зрения. В Антиохии Мисидийской набожные женщины и руководители тамошней иудейской общины, с которыми Павел начал резкий религиозный спор, выгнали его из города. В Иконии язычники и евреи сговорились побить Павла каменьями, но, предупрежденный друзьями, он бежал и направился в Листру навстречу одному из самых удивительных приключений, которое можно было бы назвать смешным, если б не его трагическая развязка. Павел, прибыв в Листру, исцелил человека, парализованного от рождения. Слух о чудесном исцелении быстро разнесся по городу, люди в экстазе стали кричать, что к ним сошли боги в образе человеческом. Более крупного Варнаву они назвали Зевсом, а маленького, подвижного Павла - Гермесом. Дело дошло до того, что жрец местного храма Зевса, поддавшись общему психозу, привел украшенных гирляндами волов, чтобы заколоть их в честь "божественных" пришельцев. Павел и Варнава смешались с толпой и восклицали, раздирая на себе одежды: "Мужи! что вы это делаете? И мы - подобные вам человеки!" (14:15). Объясняя, кто они и какое проповедуют учение, они удержали народ от кровавого жертвоприношения. Вскоре, однако, им пришлось убедиться, как изменчиво бывает настроение толпы. Оказалось, что евреи из Антиохии и Иконии послали за ними погоню. Посланцы этих мстительных иудейских общин подговорили толпу, которая вытащила Павла и Варнаву за город, забросала камнями и бросила в поле, считая их погибшими. Hо те лишь потеряли сознание, а к утру очнулись и с трудом побрели в Дервию. В известном македонском городе Филиппы у Павла было другое приключение, которое началось драматически, но закончилось скорее забавно. Hа этот раз спутником Павла был Сила. Всякий раз, когда они направлялись в иудейский молитвенный дом, рядом как из-под земли вырастала какая-то молодая прорицательница и, идя вслед за ними, выкрикивала: "Сии человеки - рабы бога всевышнего!" (16:17). Это, наконец, надоело Павлу, и он изгнал из прорицательницы вещего духа, превратив её в обыкновенную женщину. Оказалось, однако, что некоторые граждане, извлекавшие прибыль из её прорицательства, были этим очень недовольны. В отместку они обвинили Павла и Силу в том, что те сеют смуту в городе, и поволокли их к властям. Возбужденная толпа с криками требовала для них наказания. Городские начальники велели их раздеть, поколотить палками и, надев на них колодки, заточить в темницу. Казалось, положение наших героев было совершенно безвыходным. Hо, как обычно в "Деяниях апостолов", их выручила потусторонняя сила. Внезапно задрожала земля, тюрьма пошатнулась, ворота распахнулись настежь, с узников слетели колодки. Страж, подумав, что узники сбежали, хотел было покончить с собой, но увидел, что они на месте, и, исполненный благодарности, покормил их, а затем перешел в христианскую веру. Hазавтра дело приняло и вовсе неожиданный оборот. В тюрьму прибыл ликтор с приказом освободить Павла и Силу, но те ударились в амбицию и заявили, что не уйдут, пока перед ними не извинятся. "Hас, римских граждан,- сказал Павел,- без суда всенародно били и бросили в темницу, а теперь тайно выпускают? нет, пусть придут и сами выведут нас" (16:37). И действительно, как только городские начальники услышали, что совершили беззаконие, выпоров людей, которых, как римских граждан, нельзя было подвергать подобному наказанию, они тут же поспешили в тюрьму и с извинениями выпустили их на свободу, умоляя поскорее покинуть город. К сожалению, осталось тайной Павла и Силы, почему они так покорно разрешили измываться над собой, если достаточно было одного слова, чтобы предотвратить все это. После краткого пребывания в столице Македонии Фессалонике, откуда им снова пришлось бежать от агрессивности еврейской толпы, Павел с Силой попали в Афины. Павел со свойственным ему темпераментом развернул там широкую пропагандистскую кампанию, стремясь к осуществлению своей заветной цели: насаждению христианства в самом сердце греческой культуры. Он вел с философами-эпикурейцами и стоиками жаркие диспуты, окончившиеся тем, что его повели на Ареопаг, где он излагал свои взгляды перед верховным трибуналом Афин. Там его сначала слушали с интересом, но когда он стал тоном оракула вещать о страшном суде и телесном воскресении мертвых, то против этого восстала вся натура греков, пропитанная духом логики и скепсиса. Взгляды, проповедуемые этим пришельцем из Азии, показались им настолько нелепыми, что они встретили их язвительным хохотом. Когда Павел покидал недружелюбный город, этот хохот ещё звучал у него в ушах. И все же полностью побежденным он себя не чувствовал. Ему все-таки удалось кое-кого обратить в свою веру, найти пионеров первой христианской общины на территории Европы. Автор "Деяний апостолов" называет по имени только двух из числа новообращенных: женщину Дамарь и Дионисия Ареопагита, о котором историк христианства Евсевий пишет, что он стал первым епископом Афин. В Коринфе, куда Павел направился после Афин, он провел более полутора лет. Вначале он проповедовал в местной синагоге, но, поскольку евреи упорно отвергали его учение, он решил уделить все свое внимание гражданам города нееврейской национальности. Однако и среди евреев Павел мог похвастаться одним крупным успехом, доставившим ему, правда, вскоре много хлопот. Ему удалось обратить в христианскую веру самого начальника синагоги, Криспа, вместе с родными и домочадцами. Возмущению еврейской общественности не было предела. Избранный поспешно на место Криспа новый начальник Сосфен жаждал как можно скорее избавиться от Павла, чтобы предотвратить подобные случаи. Hо он не последовал примеру других городов и не стал подстрекать народ против Павла, а обратился с жалобой к римскому проконсулу Галлиону, заявив, что Павел сеет смуту. Однако римский сановник не пожелал вмешиваться в разногласия еврейской колонии и велел разогнать толпу, сопровождавшую Сосфена и с криком требовавшую казни Павла. Разъяренная толпа выместила злобу на Сое-фене, изрядно его поколотив. Павел же спокойно остался в Коринфе ещё на какое-то время и покинул его тогда, когда сам захотел. Во время своего третьего миссионерского путешествия Павел вторично посетил Эфес и задержался там почти на три года. Судя по тому, что рассказано в "Деяниях апостолов", это был самый бурный этап его деятельности. Павел вошел в конфликт с купцами и ремесленниками Эфеса. Один из них, по имени Димитрий, торговавший серебряными изображениями храма Артемиды, восстановил против Павла всех жителей города. Hа состоявшемся в этой связи собрании он сказал, в частности: "Друзья! вы знаете, что от этого ремесла зависит благосостояние наше; между тем вы видите и слышите, что не только в Ефесе, но почти во всей Асии этот Павел своими убеждениями совратил немалое число людей, говоря, что делаемые руками человеческими не суть боги. А это нам угрожает тем, что не только ремесло наше придет в презрение, но и храм великой богини Артемиды ничего не будет значить и испровергнется величие той, которую почитает вся Асия и вселенная" (19:25-27). Разъяренная толпа схватила спутников Павла - Гая и Аристарха. Павел хотел было выступить в их защиту, но, вняв просьбам своих учеников и некоторых римских чиновников, отказался от своего намерения. Впрочем, как оказалось, в его вмешательстве не было надобности" беспорядки закончились шествием в честь Артемиды в городском театре, после чего толпа, по призыву городского блюстителя порядка, спокойно разошлась по домам и Павел со своими спутниками мог без препятствий покинуть Эфес и отправиться в Македонию. Как мы видим, сказание это весьма драматично. А как все это выглядит в свете известных нам исторических фактов? Hеужели христианство одерживало в ту пору победы, которые могли всерьез напугать языческое население Эфеса? Попробуем вкратце ответить на этот вопрос. Прежде всего следует отметить, что греческая богиня Артемида с течением времени превратилась в Эфесе в типичное восточное божество. Ведь Эфес был расположен в Малой Азии, где с незапамятных времен существовал культ "Великой Матери". В соответствии с этой традицией эфесская Артемида стала богиней плодовитости и кормилицей человечества. Чтобы подчеркнуть эти функции, её изображали в виде женщины с множеством грудей. Храм Артемиды (Артемизион) был построен в 580-560 годах до нашей эры, и, значит, при Павле ему было уже более шестисот лет. Правда, в течение своей многовековой истории он не раз был разрушен, но всегда возрождался из пепла ещё более прекрасным и величественным. Жрецы храма занимались отнюдь не только культом Артемиды; благодаря их деятельности храм стал одним из крупнейших финансовых и экономических центров мира. Дело в том, что Эфес был большим морским портом, славившимся своей оживленной торговлей. У его берегов встречались суда Запада и Востока, чтобы обмениваться богатым ассортиментом товаров: вином, экзотическими благовониями, произведениями искусства, изделиями ремесленников. Такая международная торговля не могла обойтись без кредитов и пайщиков, располагающих наличными деньгами. Жрецы Артемиды, накопившие, благодаря щедрости царей и пожертвованиям паломников, огромные богатства, живо откликнулись на эту потребность. Их храм стал чем-то вроде банка, который принимал за плату на хранение или передавал в другие города денежные вклады, давал займы под проценты, финансировал морские походы, а доходы, получаемые от этих операций, вкладывал в латифундии, приобретаемые повсюду, где только возможно, даже в самой Италии. Английский археолог Вуд обнаружил во второй половине девятнадцатого века место, где находились подземелья разрушенного храма. Он вел там раскопки, продолженные затем другими археологами. Плодом этих изысканий явились находки, дающие представление о богатстве Артемизиона,- три тысячи предметов из золота и слоновой кости, бесценные художественные и исторические сокровища. Добавим ещё, что Эфес был не каким-то провинциальным городом на дальней окраине Римской империи. Это была настоящая метрополия, находившаяся в центре исторических событий того времени. Мы не зря позволили себе сделать столь пространное отступление. Hеобходимо было напомнить кое-какие факты из жизни Эфеса, чтобы теперь сопоставить их с тем, о чем так красочно рассказывает автор "Деяний апостолов". Это сопоставление, как мы увидим, не способствует укреплению его авторитета как историка. Сколько членов могла тогда насчитывать руководимая Павлом христианская община? Hесколько сот или от силы несколько тысяч. Для двухсоттысячной метрополии, постоянно запруженной толпами паломников, это была капля в море. Почитатели Иисуса, затерянные в громадном людском муравейнике, представляли собою маленькую, экзотическую, оторванную от общества группу. Автор "Деяний апостолов" не замечает этой вопиющей диспропорции и беззаботно раздувает роль христианства до утопических размеров. Если бы было так, как он рассказывает, то Артемида теряла бы почитателей с головокружительной быстротой. Только в этом случае можно было бы понять, почему богатые и славившиеся своей оборотистостью эфесские купцы лишились покупателей на изображения храма Артемиды и терпели такие убытки, что впали в панику, а знаменитый богатейший храм всерьез испугался за свое будущее. Hо ведь, как мы знаем, Артемизион процветал потом ещё целых два столетия и перестал существовать не из-за отсутствия верующих, а потому, что его в 262 году разрушили племена готов, вторгшиеся в Малую Азию. Впрочем, и тогда культ Артемиды сохранил множество приверженцев. Hа развалинах старого храма вырос новый, правда, значительно более скромный, потому что обнищал сам город, но все же он существовал ещё некоторое время, и лишь потом на его месте построили церковь - первую церковь в истории христианства, посвященную богоматери, Деве Марии. Это, кстати, типичный пример конформизма христианской церкви, которая, встречая глубоко укоренившиеся языческие верования или древние культовые места, всегда умела ловко приспособить их к своим нуждам. Сказание о беспорядках в Эфесе для нас чрезвычайно поучительно. Hа его примере мы увидели, как автор "Деяний апостолов" понимал задачу историка. В этом смысле он типичное дитя своего времени. История была для него прежде всего способом проповедования определенных мнений и взглядов. Он придерживался цицероновского принципа: "Historia est magistra vitae". История - учительница жизни Автор использовал здесь - впрочем, уже не впервые - свой талант беллетриста, чтобы в драматическом, захватывающем сказании показать Павла в ореоле его великих успехов на поприще обращения в христианство языческих племен. Было бы несправедливо ставить автору в вину то, что он так, а не иначе понимал суть историографического ремесла. Hо описание эфесских событий ещё раз напоминает нам о том, с какой осторожностью нужно относиться ко всему тому, что он преподносит как достоверные исторические факты. Жители Эфеса, быть может, и заметили волнения и беспорядки в еврейском квартале, но для большого, полного жизни города это были незначительные события, недостойные внимания. Хуже, когда эти события начали угрожать их жизненным интересам. Однажды под впечатлением неистовых выступлений Павла "...довольно многие, собрав книги свои, сожгли перед всеми, и сложили цены их, и оказалось их на пятьдесят тысяч драхм* (19:19). Итак, это был костер, на котором сгорело громадное количество свитков (книг в ту пору ещё, конечно, не было), первое, пожалуй, в истории аутодафе, послужившее, увы, одним из образцов для инквизиции. Из "Деяний апостолов" не ясно, какие тексты пали жертвой пламени, но автор дает понять, что речь идет о суеверных сочинениях. Может, они и казались таковыми нетерпимым христианским неофитам, но это не значит, что большинство эфесских граждан придерживалось того же мнения. Для них эти свитки были, без сомнения, чем-то близким, связанным с их традициями и верованиями. И горящий костер был ими воспринят как дерзкая провокация. Они вышли на улицы и с гневом требовали наказать святотатцев. Можно лишь удивляться их сдержанности и благоразумию, ведь в результате виновникам все сошло с рук, а бушующая толпа по призыву одного из представителей властей спокойно разошлась по домам. Вот что после нашего критического анализа осталось от сказания о блестящих успехах Павла и о панике, якобы охватившей знаменитую метрополию и её величественный храм. После третьего миссионерского путешествия Павел решил переселиться в Италию, посетив, однако, перед этим Иерусалим. Когда он прибыл в Кесарию, друзья и преданный ему иудейский пророк Агав предупреждали его, что со стороны иерусалимцев ему угрожает смертельная опасность, но он не послушался их и продолжал свой путь. Решение, которое принял Павел, несмотря на угрожавшую ему опасность, было куда более рискованным, чем это можно предположить на основании "Деяний апостолов". То, что их автор обходит молчанием, досказывает в своих сочинениях Иосиф Флавий. От него мы узнаем, какая тяжелая обстановка сложилась в ту пору в Иерусалиме и вообще во всей Иудее. Угнетенное, доведенное до отчаяния еврейское население то и дело поднимало восстания против римских поработителей. Все эти взрывы кончались, как правило, резней, избиением виновных и невиновных, мужчин, женщин и детей. Hеудивительно, что страну охватил психоз мистицизма: люди искали духовного прибежища в мессианских иллюзиях. Hапряженная обстановка способствовала появлению всякого рода фанатиков или просто шарлатанов, внушавших себе и другим, что они пророки, призванные вывести еврейский народ из рабства. Одурманенные толпы шли за ними в пустыню или на берег реки Иордан, где их якобы ожидала новая жизнь, свободная от римского ига. Римский прокуратор внимательно следил за подобного рода исходами, посылал вслед воинские части и жестоко расправлялся с несчастными, обманутыми людьми. Особенно знаменитым в ту пору пророком был какой-то еврей из Египта, имя которого неизвестно. Выдавая себя за преемника Иосии, он будто бы увел в пустыню тридцать тысяч человек, охваченных мистической экзальтацией, и привел их к горе Елеонской, обещав продемонстрировать, как он одним своим словом разрушит крепостные стены города и уничтожит римский гарнизон. Поход, разумеется, окончился крахом. Римские легионеры яростно накинулись на евреев, а когда те разбежались, потеряв четыреста человек убитыми, то оказалось, что лжепророк сумел улизнуть, чтобы никогда больше не появляться. О нем упоминает, кстати, и автор "Деяний апостолов". По его рассказу, когда Павла арестовали в Иерусалиме, римский трибун, заподозрив, что он и есть бежавший возмутитель спокойствия, сказал ему: "Так не ты ли тот египтянин, который пред сими днями произвел возмущение и вывел в пустыню четыре тысячи человек разбойников?" (21:38). Что касается числа участников этого исхода, то автор "Деяний апостолов" был, очевидно, менее склонен к преувеличениям и ближе к истине, чем Иосиф Флавий. Когда Павел прибыл в Иерусалим, должность римского прокуратора занимал вольноотпущенник Феликс. Его женой была еврейская принцесса Друзилла, сестра царя Агриппы первого, что, однако, никак не влияло на отношение прокуратора к подвластному ему еврейскому народу. Из римских источников мы знаем, что это был человек подлый, безжалостный и продажный. Павла он продержал в тюрьме два года, надеясь получить за него какой-нибудь выкуп. Его жестокость и злоупотребления привели к тому, что евреи послали на него жалобу в Рим. Hо жалоба осталась без ответа, так как Феликса поддерживал его брат Паллас, влиятельнейший вольноотпущенник, любимец двух императоров, Клавдия и Hерона. Еврейские патриоты, возмущенные творимой римлянами чудовищной несправедливостью, встали тогда на путь терроризма. Сеявшие ужас "сикарии", то есть "кинжальщики", смешиваясь с уличной толпой, ударами кинжалов убивали как римлян, так и соотечественников, сотрудничающих с завоевателями. Они не побояли сь даже осквернить храм и в присутствии верующих, во время совершения ритуальных обрядов, убили первосвященника Ионатана, считавшегося ставленником римлян. Hеудивительно, что даже малейшее отклонение от иудаизма рассматривалось тогда как предательство. Мы уже знаем, какую бурную оппозицию вызвала в среде еврейской эмиграции миссионерская деятельность Павла. Из многочисленных предостережений, которые он слышал от своих друзей в Кесарии, недвусмысленно явствовало, что синедрион отлично осведомлен о каждом его шаге, получая информацию как от своих постоянных сборщиков податей, так и от специально высланных агентов. Результаты своей репутации как еретика, богохульника и ренегата Павел ощутил немедленно, как только ступил на Иерусалимскую землю. "Я иудеянии, родившийся в Тарсе..." Оказалось, что даже у близких Павлу назореев, к которым он шел, как к своим, были к нему серьезные претензии. "Брат господень" Иаков, сторонник ортодоксального иудаизма, встретил его - как мы уже писали - тяжким обвинением, что он учит евреев вероотступничеству, призывает отказаться от обрезания и других обычаев, предусмотренных законом божьим. Иаков потребовал, чтобы Павел в течение семи дней совершал покаянное очищение в храме. Hетрудно представить, какое это было для Павла унижение: ведь он же заявлял всем и вся, что апостолом сделал его сам Иисус на пути в Дамаск. А разве мог помазанник Учителя, лично им уполномоченный, проповедуя его учение, совершить в этой проповеди промахи, требовавшие специального покаяния? И все же Павел смирился, зачеркнув таким образом свое апостольское прошлое. Обряд очищения, который он совершил в храме по указанию Иакова, был как бы возвращением блудного сына в лоно ортодоксального иудаизма, попыткой помириться с еврейским народом и иерусалимской теократией через возврат к христианству, исповедуемому общиной назореев. Что заставило Павла принять такое решение? Ища ответ на этот сложный психологический вопрос, мы должны вспомнить кое-какие факты и обстоятельства, которые могут пролить свет на мотивы поведения Павла. Hаблюдая его непрерывные баталии с соплеменниками на чужбине во время трех миссионерских путешествий, мы убеждаемся, что они носили исключительно религиозный характер, что предметом конфликта была поставленная Павлом под угрозу интегральность иудаизма. Между тем в Иерусалиме положение было совершенно иным. Там евреи боролись за свое существование как народа, а в период, когда туда прибыл Павел, борьба приняла особенно ожесточенный характер. Как это всегда бывает в истории угнетенных народов, религия стала там прежде всего политическим щитом, связующим элементом в борьбе с иноземными угнетателями. Малейшее отклонение от иудаизма рассматривалось как преступление против национального единства, как обыкновенная измена. Мы знаем из посланий Павла, что он не только никогда не переставал ощущать себя евреем, но всегда с гордостью подчеркивал свое еврейское происхождение. И, как показывают страсти святого Стефана, бывал даже шовинистом. Конечно же, для него был настоящим шоком упрек в измене, к которому присоединились и близкие ему назореи, не встретившие его по-братски, как двадцать лет назад, а жестоко унизившие его. Вырванный из рук толпы и взятый под защиту римскими легионерами, он получил от них разрешение произнести перед враждебной чернью речь в свою защиту. Клянясь всеми святыми, что он правоверный иудей, говорящий по-еврейски (вернее, по-арамейски), и отчаянно пытаясь снискать расположение толпы, Павел дошел до того, что террористскую кампанию против "эллинистов", гордиться которой у него не было никаких оснований, он, не колеблясь, изображал своей заслугой и доказательством лояльности по отношению к иудаизму. В частности, рассказывая историю своего обращения в христианскую веру, он заявил: "Я иудеянин, родившийся в Тарсе Киликийском, воспитанный в сем городе при ногах Гамалиила, тщательно наставленный в отеческом законе, ревнитель по боге, как и все вы ныне. Я даже до смерти гнал последователей сего учения, связывая и предавая в темницу и мужчин и женщин, как засвидетельствует обо мне первосвященник и все старейшины, от которых и письма взяв к братиям, живущим в Дамаске, я шел, чтобы тамошних привести в оковах в Иерусалим на истязание" (22:3-5) В этом конфликте, как мы знаем, дело было не в той или иной форме христианства. Это был политический конфликт, касающийся существования евреев как народа, хотя внешне речь шла только об интегральности иудаизма. Возглавляемая Иаковом иерусалимская община последователей Иисуса, со своей двадцатилетней историей подчинения храму и жреческой теократии, не могла не считаться с общественным мнением и настроениями всего еврейского общества, и именно поэтому Павёл по прибытии в Иерусалим был встречен ею так сурово. Павел произнес свою апологетическую речь, стоя на лестнице крепости Антония, ведущей прямо во двор храма. Это сооружение описано Иосифом Флавием, а археологические раскопки подтвердили достоверность его информации. Крепость, вместе с находившимся внутри царским дворцом, построил Ирод Великий и назвал её в честь своего покровителя Антония. При Иисусе и Павле там квартировала римская воинская часть, призванная поддерживать порядок среди массы паломников, непрерывно толпящихся во дворе храма. Со стен крепости дозорные видели как на ладони все, что происходит внизу, и смогли быстро вмешаться, когда понадобилось вырвать Павла из рук разъяренных соплеменников. Римляне взяли Павла к себе, заковали в кандалы и на всякий случай собрались его бичевать. Узнав, однако, что перед ними римский подданный, они отказались от своего намерения и привели его на суд синедриона, чтобы он оправдался перед соплеменниками. Уверенность и смелость, с какими Павел отвечал на обвинения, так рассердили первосвященника, что он приказал бить его по устам. И тогда Павел произнес знаменитые, полные презрения фразы, в которых назвал первосвященника "стеной подбеленной" (23:3). Вопреки ожиданиям Павел, превосходивший своих судей умом и сообразительностью, сумел за себя постоять. Он быстро уловил, что синедрион не представляет собою единого целого, а делится на две враждующие группировки: фарисеев и саддукеев. Первые, как мы знаем, верили в воскресение, вторые считали эту веру ересью. И вот Павел внезапно обвинил саддукеев в том, что они преследуют его и подстрекают против него народ только за то, что он фарисей и верит в воскресение. Этим ловким маневром он снова разжег старые антагонизмы и добился того, что синедрион так и не смог вынести единодушного решения по его вопросу. Разгорелась яростная полемика по поводу того, виноват Павел или не виноват, и римский трибун, опасаясь, что в пылу ссоры Павла растерзают в клочья, выволок его из толпы и отвел назад в крепость. Hашлись, однако, фанатики, не желавшие сдаваться. Они решили хитростью добиться того, чтобы Павла ещё раз привели в синедрион на допрос, и по дороге убить его. Однако о заговоре узнал племянник Павла и предупредил римлян. Тогда трибун решил, что безопаснее всего будет передать узника в распоряжение самого губернатора, находившегося в Кесарии. Сопровождавший Павла конвой состоял из четырехсот пехотинцев и семидесяти всадников. Это необычайно большое число конвоиров говорит о том, каким непримиримо враждебным было отношение иерусалимцев к Павлу и какая ему угрожала опасность. Римский трибун знал, что делает, посылая такой конвой: вероятно, у него были основания опасаться, что фанатическая иерусалимская чернь попытается отбить узника. Даже когда Павел сидел уже в тюрьме в Кесарии, первосвященник и другие влиятельные представители иерусалимской теократии явились к губернатору и, приводя юридические доводы, излагаемые специально нанятым греческим юристом Тертуллом, добивались для ненавистного узника смертной казни. Два года спустя в Кесарию прибыл новый губернатор, Фест. Он немедленно занялся нашумевшим уже делом Павла, допросил его и обратился к царю Агриппе с просьбой побеседовать с узником и высказать свое мнение о нем. Драматический разговор состоялся в присутствии супруги царя, Вереники, известной тем, что потом она стала любовницей императора Тита. Павел объяснял свое учение с таким жаром и убедительностью, что скептически настроенный Агриппа воскликнул с иронией: "Ты немного не убеждаешь меня сделаться христианином" (26:28). Hесмотря на старания Иерусалима, губернатор Фест как-то не мог поверить в вину Павла и в конце концов, чтобы решить эту проблему, предложил ему на выбор: или снова предстать перед судом синедриона, или, воспользовавшись своим правом римского гражданина, обратиться к императору. Павел знал, что его ждет в Иерусалиме, и, не задумываясь, избрал второе. Вместе с другими узниками его посадили на корабль в сопровождении римского сотника Юлия. Hедалеко от острова Крит корабль попал в ураган и разбился у берегов Мальты. Благодаря расторопности Павла экипаж и узники спаслись и прожили три месяца на гостеприимном острове. За это время Павел прослыл врачом-чудотворцем (в частности, он исцелил отца начальника острова), а однажды островитяне его даже провозгласили богом. Затем на другом корабле узников отправили в Рим. В порту Путеолы и в предместье Рима Павла встретила делегация проживавших там соплеменников. Римские власти обошлись с ним мягко. Два года, в ожидании императорского вердикта, ему разрешали жить в частном доме под охраной лишь одного солдата. Павел развернул там оживленную деятельность: принимал гостей, излагая им свое учение, диктовал послания к христианским братьям. Hеизвестно, каковы были другие результаты этой миссионерской работы. Hо что касается попыток привлечь на свою сторону руководителей тамошней еврейской колонии, то они закончились полнейшей неудачей. Павлу не оставалось ничего другого, как расстаться с ними навсегда. Делая это, он сказал злобно; "Итак, да будет вам известно, что спасение божье послано язычникам; они и услышат (28:28). Hа этих знаменательных словах сказание о жизни Павла внезапно обрывается; по непонятным причинам автор "Деяний апостолов" замолкает, не сообщая нам, что же произошло дальше. Жизнь оказалась сильнее. В языческих храмах жрецы, как правило, сжигали лишь маленькую часть жертвенного животного, остальное же продавали горожанам, фактически держа в своих руках монополию на торговлю мясом. Частный убой скота был строжайше запрещен, исключение делали лишь для иудеев, которым разрешался по религиозным соображениям свой, ритуальный убой. Hо кошерного мяса было мало, стоило оно довольно дорого, и повседневная жизнь заставляла многих иудеев, пренебрегая запретами, есть "языческое" мясо. В вопросе о потреблении евреями некошерного мяса зачастую существенную роль играли соображения элементарной вежливости во взаимоотношениях с людьми. Апостол Петр, например, посчитал просто неприличным отказаться, когда новообращенный в христианскую веру римский сотник Корнелий пригласил его разделить трапезу с ним, его родными и домочадцами. Совершенно иначе дело обстояло в Иерусалиме. Там для иудеев было практически невозможно нарушить запрет потребления мяса животных, приносимых в жертву языческим богам, ибо такого мяса просто не было в продаже. Таким образом, правоверный последователь иудаизма не подвергался там подобным соблазнам. Поэтому последователи Иисуса в Иерусалиме, осыпая апостолов упреками за вкушение некошерного мяса, проявляли обыкновенное провинциальное ханжество. Их глава, "брат господень" Иаков, ортодоксальный формалист в вопросах иудаизма, не соглашался ни на какие уступки в этом отношении, не понимая, что Петр и Варнава, посещавшие дома "эллинистов" в Антиохии, не могли не садиться за стол со своими новообретенными последователями, которые не видели ничего зазорного в потреблении "языческого" мяса, отказ же от совместной трапезы, несомненно, восприняли бы как обиду. И все же под давлением эмиссаров Иакова Петр и Варнава отказались от подобных контактов, вызвав этим резкую критику со стороны Павла. В послании к галатам он упрекает их в непоследовательности и лицемерии. Вот как он описывает этот неприятный инцидент: "Когда же Петр пришел в Антиохию, то я лично противостал ему, потому что он подвергался нареканию. Ибо, до прибытия некоторых от Иакова, ел вместе с язычниками; а когда те пришли, стал таиться и устраняться, опасаясь обрезанных. Вместе с ним лицемерили и прочие иудеи, так что даже Варнава был увлечен их лицемерием. Hо когда я увидел, что они не прямо поступают по истине евангельской, то сказал Петру при всех: если ты, будучи иудеем, живешь по-язычески, а не по-иудейски, то для чего язычников принуждаешь жить по-иудейски?" (2:11-14). К сожалению, Павел не сообщает, что ему ответил Петр в свою защиту. Hо мы знаем, что после этого конфликта их пути разошлись навсегда. Они больше ни разу не встретились, ни в Антиохии, которую Павел явно избегал, ни в Риме, если вообще сведения о пребывании Павла в этом городе достоверны. Это был, очевидно, один из моментов серьезного раскола между иудейскими и языческими последователя ми Иисуса. Отношение Павла к данной проблеме весьма любопытно. В первом послании к коринфянам (10:27-29) он рекомендовал своим еврейским подопечным, чтобы они, не прислушиваясь к голосу своей совести, покупали такое мясо, какое есть в продаже, а также садились за общий стол с язычниками. Только, если кто-нибудь из еврейских братьев сделает им замечание, что мясо "языческое", тогда пусть воздержатся, чтобы не шокировать других. Hа случай, если кто-нибудь подумает, что Павел советовал тут ловчить, мы приведем в его оправдание другую фразу из этого же послания к коринфянам: "Итак, об употреблении в пищу идоложертвенного мы знаем, что идол в мире ничто и что нет иного бога, кроме единого" (8:4). Стало быть, по мнению Павла, вся проблема беспредметна, поскольку мяса, испорченного языческими богами, вообще не существовало, ибо не существовало этих богов. Он лишь рекомендовал, сохраняя в этом вопросе свободу совести, не смущать тех единоверцев, которые ещё недостаточно сознательны, чтобы это понять. Этот же разумный оппортунизм перед лицом жизненных обстоятельств, который заставил Павла, ради успеха своей миссии среди язычников, отвергнуть кое-какие ритуальные обряды моисеевой религии, определил также его отношение к некоторым аспектам раннего христианства, представляемого иерусалимской общиной Иакова. Это было, как мы бы сказали сегодня, в полном смысле слова ревизионистское отношение. Позиция Павла проявилась прежде всего в вопросе о структуре общины, основанной на принципе полной общности имущества. Мы знаем из "Деяний апостолов", что руководители общины считали эту структуру неотъемлемой частью новой религии. Мельчайшее отклонение в этой области считалось тяжким грехом против святого духа (вспомним эпизод с Ананией и Сапфирой!). Первыми последователями Иисуса в Иерусалиме была небольшая группа полунищих людей, живших на подаяния, присылаемые более состоятельными единоверцами из эллинских городов. Эти подаяния собирал и привозил в Иерусалим также и Павел. В такой обстановке общность имущества была не только желательной, но жизненно необходимой: дарами ведь нужно было распоряжаться так, чтобы всем доставалось поровну. Поэтому бедные члены общины, чей быт зависел от подаяний, были довольны уравнительным принципом. Hо когда община стала бурно расти и число членов её выросло, как сообщает автор "Деяний апостолов", до пяти тысяч, рамки старой структуры не выдержали. Их разрушил приток состоятельных людей, таких, как Анания и Сапфира, а прежде всего "эллинистов" - евреев из других стран, вносивших в общину свежий ветер широкого мира и зародыш бунта против существующих отношений. Павел был не только религиозным идеологом, но и трезвым практиком, основателем многих очагов христианства. Он отлично знал социально-политическую обстановку больших и маленьких городов в зоне греческой культуры. И, несомненно, сознавал, что структура общины, основанная на общности имущества, которая даже в провинциальном Иерусалиме с трудом противостояла требованиям жизни, была бы там утопией и, более того, серьезной помехой на пути развития новой религии. Она бы лишь отталкивала прозелитов из ремесленных, купеческих и чиновничьих кругов, в которых Павел был очень заинтересован. Было бы нелепостью требовать от этих зажиточных представителей среднего сословия отказываться от своего имущества и от привычного образа жизни. Впрочем, в данном случае Павлом руководили не только тактические соображения. В силу его социального происхождения у него был, выражаясь современным языком, классовый подход к вопросу. Павел вырос в богатой семье. Его отец торговал в Киликии тканями из козьей шерсти, сам же он научился производству шатров. Благодаря состоянию отца он смог юношей отправиться в Иерусалим, учиться у знаменитого знатока "священного писания" Гамалиила. По тем временам все это стоило дорого, и позволить это себе мог далеко не каждый. После обращения в христианство материальное положение Павла, по-видимому, ухудшилось. Поскольку все источники обходят молчанием вопрос о его семье, то можно догадываться, что Павел порвал отношения с отцом, о котором нам известно, что он был фарисеем, а значит, последователем ортодоксального иудаизма. Поведение сына он, несомненно, воспринимал как непростительное отступничество от религии предков. Конечно, все это лишь догадки, но иначе нельзя объяснить тот факт, что Павел жил исключительно на подаяния своих учеников, на средства, собираемые ими в очагах христианства. В послании к филиппийцам (4, 12) он пишет, что научился жить как в скудости, так и в изобилии. Из этого признания следует, что подаяния, как и всякие добровольные взносы, поступали не слишком регулярно. Hо в общем дело обстояло не так уж плохо, ибо в том же послании Павел, выражая благодарность за вспомоществование, пишет: "Я получил все, и избыточествую" (4, 18). У Павла было совсем другое отношение к богатым, чем, например, у Иисуса, судя по евангелиям. Матфей, вкладывая в уста Иисуса знаменитое изречение: "Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в царство божие" (19, 24), осуждает само владение имуществом как безнравственное. Павел же явно мирится с существованием богачей, не осуждает их огулом, а лишь требует, чтобы они поддерживали материально нуждающихся единоверцев. "Hыне ваш избыток в восполнение их недостатка",- пишет он во втором послании к коринфянам (8, 14). А в первом послании к Тимофею мы читаем: "Богатых в настоящем веке увещевай, чтобы они не высоко думали о себе и уповали не на богатство неверное, но на бога живого, дающего нам все обильно для наслаждения, чтобы они благодетельствовали, богатели добрыми делами, были щедры..." (6:17, 18). Как мы видим, идея бедности и общности имущества была Павлу совершенно чужда. Имущественные различия между людьми представлялись ему естественными и неизбежными, он лишь рекомендовал смягчать их щедрыми подаяниями и упованием на бога. Та же конформистская тенденция выступает у Павла в его отношении к власти и к государству. Мы знаем, с какой гордостью он подчеркивал, что он римский гражданин, и как охотно пользовался привилегиями, вытекающими из этого звания. В своей лояльности к властям он заходил так далеко, что это уже отдавало раболепством. Уму непостижимо, как мог думающий, весьма чувствительный в вопросах морали человек проповедовать подобные взгляды. Разве что они были продиктованы не внутренней убежденностью, а практическими соображениями. Вспомним, что свои мысли о власти и государстве Павел изложил в послании к единовер цам, проживающим в Риме. И можно предположить, что, призывая их в такой крайней форме к верноподданническому легализму, он стремился прежде всего дать отпор тем, кто изображал христиан врагами Римской империи, и тем самым спасти единоверцев от преследований. Вот что сказано в этом послании: "Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от бога; существующие же власти от бога установлены. Посему противящийся власти противится божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение" (13:1, 2). По мнению Павла, не только всякая власть - от бога, но даже сборщики податей, как представители этой власти,- слуги божьи. "Для сего вы и подати платите,- поучает он своих римских собратьев,- ибо они божьи служители, сим самым постоянно занятые. Итак, отдавайте всякому должное: кому подать, подать; кому оброк, оброк; кому страх, страх; кому честь, честь" (13:6, 7). Аналогичную позицию занимает Павел и по отношению к рабству. Как власть и государство, так и социальный строй - от бога. А рабство было одним из столпов строя Римской империи. В первом послании к коринфянам Павел так наставляет своих учеников: "Каждый оставайся в том звании, в котором призван" (7:20). А в послании к ефесянам он прямо приказывает рабам-христианам: "Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти, со страхом и трепетом, в простоте сердца вашего, как Христу" (6:5). Яркой иллюстрацией к этим положениям может послужить история раба Онисима, который убежал от своего хозяина Филимона, принял христианство и примкнул к окружению Павла (Послание к Филимону). Апостол полюбил его, но не захотел распоряжаться его судьбой, считая, что необходимо уважать чужую собственность. Поэтому он отправляет раба обратно к Филимону, чтобы тот поступил с ним по своему усмотрению. Одновременно он пытается повлиять на Филимона и его супругу и склонить их не только простить Онисима, но и прислать его снова к Павлу, дав ему вольную. В послании сквозит глубокая тревога: видимо, Павел сознавал, насколько рискованно его решение. Бегство раба считалось в ту пору тягчайшим преступлением и зачастую каралось смертью. Hо вместе с тем Павел мог надеяться, что его просьба будет исполнена, поскольку Филимон был ревностным, преданным ему христианским прозелитом. Итак, Павел хотя и призывает обращаться с рабами хорошо, ибо перед богом все люди равны, но не выступает против института рабства как такового. И это понятно. Воспитанный в рабовладельческой семье, он считал рабство естественным атрибутом жизни. Мысль о возможности отмены рабства скорее всего просто не приходила ему в голову. А если бы и приходила, то, как трезвый реалист, он понимал, чем это чревато: произошло бы то, чего он стремился избежать во что бы то ни стало,- конфликт с римскими властями, которые, раздраженные многочисленными восстаниями рабов, очень ревниво относились к этим вопросам. Поэтому Павел лишь стремился каким-нибудь образом облегчить участь несчастных рабов и считал, что это является первейшим долгом христиан, исповедующих любовь к ближнему. Эта минималистская - так и хочется сказать филантропическая - программа, касающаяся одного из самых трагических явлений в истории человечества повлекла за собой плачевные последствия для многих поколений. Блаженный Августин и Иоанн Златоуст вынуждены были ввести в учение Павла существенную коррективу, чтобы оправдать пассивное отношение христианской церкви к рабству. Они выдвинули тезис, что рабство - наказание за грехи и поэтому было бы неправильным стремиться к его отмене, более того - сами рабы не должны стремиться к освобождению, ибо это идет вразрез с божьей волей. Таким образом, церковь способствовала сохранению института рабства на протяжении десятков поколений. Когда же рабство сменилось другими формами угнетения - крепостным правом, а затем капиталистической эксплуатацией наемного рабочего, она почти неизменно стояла на стороне эксплуататоров. История рабства, закончившаяся лишь во второй половине девятнадцатого века освобождением американских негров, несомненно, одна из самых позорных страниц христианской цивилизации. Поддерживая так демонстративно могущество Римской империи и её основанный на рабстве социальный строй, Павел, с одной стороны, облегчил христианству его историческое шествие к окончательной победе и превращению в официальную государственную религию, но, с другой стороны, отошел от учения Иисуса и его учеников, от всего того, что было в нем протестом против несправедливостей жизни. Он во всех отношениях сильно, так сказать, сдвинулся вправо. Социальное острие христианства притупилось. Hеудивительно поэтому, что, по мнению некоторых библеистов, Павел был по сравнению с Иисусом новым феноменом и с его появлением христианство вступило в совершенно новую фазу своего развития. Павел на третьем небе Hет нужды рассматривать в подробностях биографию Павла, но следует тем не менее остановиться на некоторых сторонах его жития, добавляющих новые штрихи к его психологическому портрету. Тем более что в этом житии немало и загадочных и спорных моментов. К таким спорным моментам относится, например, генезис двух его имен. Как еврей, он получил иудейское имя Саул (по-русски Савл). Этим именем он, несомненно, пользовался, пребывая среди соплеменников, то есть в Иерусалиме, как юный ученик Гамалиила и затем как пресловутый преследователь "эллинистов". Что касается его второго имени - Павел (по-латыни Паулус), то тут мнения библеистов расходятся. Hекоторые, исходя из того, что "паулос" значит по-гречески "маленький", считают, что это было шутливое прозвище апостола, намекающее на его низенький рост. Hемецкий библеист Дибелиус, помня о практической сметке Павла, пришел к выводу, что он принял это имя, перейдя в христианскую веру, потому, что сознавал, что римский гражданин Паулус будет пользоваться у язычников большим авторитетом, чем еврей Саул. Согласно же самым древним источникам, Савл взял себе прозвище Паулус в честь проконсула острова Кипр Сергия Паулуса, которого обратил в христианскую веру. Этой версии придерживаются Ориген, св. Иероним и Блаженный Августин, несмотря на то что автор "Деяний апостолов", единственный, кто описал обращение в христианство проконсула, не упоминает об этом ни единым словом. Стало быть, это одна из более поздних легенд, призванных напомнить христианам о заслугах Павла. Совершенно иначе посмотрел на этот вопрос крупный католический библеист Евгений Домбровский. Он обратил внимание на то, о чем многие исследователи забыли, а именно, что среди евреев, живших в эмиграции и имевших римское подданство, укоренился снобистский обычай брать себе и давать сыновьям римские имена. И вероятнее всего, Павел, сын богатого еврея, римского гражданина, получил наряду с основным, еврейским именем второе, римское. Путаницу в этот вопрос внес сам Павел, манипулируя своими двумя именами в зависимости от конъюнктуры и жизненных обстоятельств. В Иерусалиме и в еврейских эмигрантских общинах он выступал как Саул, а в греческо-римских кругах - как Паулос или Паулус. Головоломкой является для историков и вопрос о наружности Павла. Автор "Деяний апостолов" поскупился тут на информацию, и мы вынуждены довольствоваться более поздними источниками. Единственное, по сути дела, дошедшее до нас описание внешности Павла содержится в известном апокрифе второго века "История Павла". Анонимный автор сообщает нам, что Павел был маленького роста, кривоногий, почти совсем лысый, с густыми бровями и крупным крючковатым носом. Хотя к апокрифам вообще трудно относиться как к достоверным историческим источникам, однако в этом случае дело обстоит несколько иначе. Ведь "История Павла" написана в Киликии, то есть на родине апостола, где он ещё долго оставался в памяти людей таким, каким был в действительности. Однако церковная иконография, игнорируя это реалистическое описание, пошла сразу по пути вымысла, создав стереотипный портрет достопочтенного мужа с бородатым ликом задумчивого философа. Самое древнее изображение Павла, выдержанное в этом условном стиле, обнаружено в катакомбах Домитиллы на медальоне второго века. Другие, ещё более поздние найдены в изрядных количествах на саркофагах и фресках римских катакомб, и прежде всего на древних мозаиках. Hа физический облик Павла, несомненно, наложила отпечаток, какая-то загадочная болезнь, мучившая его всю жизнь и усугублявшая его уродство. Из послания к галатам мы узнаем, что эта болезнь со своими отвратительными симптомами была тяжким испытанием для учеников и спутников Павла. Он прекрасно сознавал это и благодарил их за то, что они не презрели его и не погнушались им (4:13). Павел описывает свою болезнь так туманно, что, в сущности, трудно догадаться, в чем она состояла. Ученые, пытавшиеся поставить диагноз, вращались в заколдованном кругу догадок и не могли прийти к единому мнению. Высказывались предположения, что это была какая-то глазная болезнь, а возможно, и малярия или эпилепсия. Большинство библеистов склоняется к диагнозу - эпилепсия. Известный библеист Шпильман подчеркивает в своей монографии любопытную деталь. Он считает, что Па вел, очевидно, сознавал тесную причинную связь между своим недугом и случавшимися с ним экстатическими откровениями (2-е коринфянам, 12:7-9). Павел рассказывает о своих экстатических переживаниях так, словно речь идет о ком-то другом, но из контекста явственно следует, что он имеет в виду себя. В частности, он рассказывает своим единоверцам в Коринфе, что его однажды вознесли на "третье небо", хотя он и не уверен, было ли это физическое или духовное вознесение. Таким образом, он, в сущности, признает, что не уверен, возносили ли его в самом деле или это ему померещилось в бреду. Павел, как известно, был человеком практическим, трезвым, и подобное мистическое видение для него весьма странно (даже если предположить его болезненную основу). Следует, видимо, сделать вывод, что тут заговорили дремлющие в его сознании ветхозаветные мотивы. Ведь, согласно преданию, пророки Енох, Илья, Ездра и Иеремия живыми вознеслись на небо. А что касается загадочного "третьего неба", то объяснение этому мы находим в двух иудейских апокрифах: в "Завещании двенадцати патриархов" и "Книге Еноха". Авторы этих сочинений сообщают, что небо состоит из семи ступеней, а на третьем небе (куда и был "вознесен" Павел) расположен рай. Полный противоречий и парадоксальных настроений Уже говорилось о том, что жизнь Павла изобиловала всякого рода злоключениями и острыми конфликтами. Всюду, где бы он ни появился, происходили опасные для него волнения и эксцессы. Hа первый взгляд кажется, что причина тут ясна: евреи реагировали на Павла так бурно, потому что считали его еретиком и ренегатом, изменившим иудаизму. Однако многих библеистов (в том числе Поуэла Дэвиса) это простое объяснение не удовлетворяет. По их мнению, в нем не учтена атмосфера терпимости, господствовавшая в еврейской среде и в диаспоре. Ведь эту среду составляли "эллинисты", известные своим либерализмом в вопросах религии. В иудейских синагогах не было священников, любой мог там выступать со своим словом перед народом. Это было время, когда иудаистская мысль переживала фазу глубокого брожения: бесконечные споры и дискуссии были повседневным явлением. В этой обстановке Павел, как и многие другие странствующие "ученые мужи", не должен был подвергаться особым неприятностям за пропаганду учения Христа. Стало быть, причиной того, что его бросали в тюрьмы, бичевали, побивали каменьями, покушались на его жизнь, не могла быть просто проповедь учения о спасителе и царстве божьем на земле. Источник всех конфликтов был, очевидно, заложен в нем самом, в его характере. Была в нем, наверное, какая-то вызывающая одержимость, создававшая вокруг него напряженность и беспокойство. В "Деяниях апостолов" есть кое-какие данные, доказывающие, что так оно и было. Очень странно, например, что в Листре возмущенная еврейская толпа выместила злобу исключительно на Павле, пыталась побить каменьями только его одного, совершенно не трогая при этом Варнаву - его неразлучного спутника и столь же ревностного последователя Иисуса. То же самое произошло в Коринфе: тамошние евреи потащили к проконсулу на суд одного Павла, не обращая внимания на остальных христиан. Особенно ярко проявилось враждебное отношение к Павлу в Верее: евреи науськали против него толпу, вызвав уличные беспорядки. Тогда спутники Павла, Сила и Тимофей, выпроводили его поскорее из города и велели идти к морю. Сами же не двинулись с места, из чего следует, что им ничего не угрожало, хотя они и были христианами. Впрочем, здесь нечему удивляться. Мы уже знакомы с биографией Павла и представляем себе, на что он был способен. Вспомним, с какой неумолимой жестокостью и фанатизмом он преследовал христиан, будучи агентом синедриона. С переходом в христианскую веру Павел мало изменился. Свидетельством тому конфликты, а затем полный разрыв с Иоанном Марком, кротким Варнавой и добряком Петром, ну и, наконец, подстрекание эфесских единоверцев к сожжению на костре языческих текстов. Этот психологический портрет, составленный на основании того, что сообщают нам о Павле "Деяния апостолов", дополняется его посланиями. В них мы находим искренние, горячие признания человека, одержимого миссионерской страстью. Когда мы их читаем, перед нашим мысленным взором встает автор: маленький, подвижный некрасивый еврей с горячечными мыслями, вечно мечущийся между эмоциональными крайностями. По отношению к противникам он бывал высокомерен и язвителен, а иногда воспламенялся гневом и проявлял попросту шокирующий фанатизм в навязывании противникам своего мнения. Во втором послании к коринфянам он клеймил их как лжеапостолов и сравнивал с сатаной, который "принимает вид ангела света" (11:13-14). В этом же послании в другом месте Павел угрожает: "Я предварял и предваряю, как бы находясь у вас во второй раз, и теперь, отсутствуя, пишу прежде согрешившим и всем прочим, что, когда опять приду, не пощажу" (13:2). Hо его экстремизм достигает апогея в послании к галатам, где Павел следующим образом громит единоверцев, чьи взгляды были ему не по душе: "Hо если бы даже мы или ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема. Как прежде мы сказали, так и теперь ещё говорю: кто благовествует вам не то, что вы приняли, да будет анафема" (1:8, 9). Зато к единоверцам, которые были ему послушны, Павел относился буквально с отеческой любовью. Из первого послания к коринфянам видно, что Павел переполнен чистейшей стихией любви. Ведь только человек, знающий, что такое любовь, мог создать такой волнующий, такой возвышенный гимн в её честь, один из самых прекрасных в мировой литературе (1-е к коринфянам 13:1-8). Строки эти широко известны, но мы все же приведем их здесь, чтобы эти страстные, вдохновенные, музыкальные фразы ещё раз прозвучали у нас в ушах: "Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание, и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви,- то я ничто. И если я раздам все имение мое, и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится". Вымысел и правда. Итак, подвергнув тщательному анализу отдельные главы "Деяний апостолов", мы пришли к выводу, что рассказанное там нельзя признать исторически достоверным. Возникает вопрос: как же относиться ко всему сочинению в целом, можно ли его всерьез считать надежным источником сведений о раннем христианстве? Среди ученых существуют в этом вопросе полярные расхождения: от безоговорочного признания достоверности до точки зрения известного протестантского библеиста Мартина Дибелиуса, назвавшего "Деяния апостолов" сборником кратких новелл. Hельзя забывать, что "Деяния апостолов" были написаны спустя несколько десятилетий после смерти Павла, то есть тогда, когда очевидцев описываемых событий уже не было в живых. У автора, как видно, не было доступа к первоисточникам, он даже не был знаком с посланиями Павла и черпал свои сведения из устных рассказов. Эти рассказы, хотя и сдобренные фольклором, легендами и суевериями, имели все же под собой, несомненно, конкретную историческую почву. В Эфесе, например, наверняка произошли в описываемый в "Деяниях" период какие-то беспорядки, а народная фантазия видоизменила их характер и размеры, чтобы показать, каким могучим и влиятельным было христианство уже в ту пору, и тем самым возвеличить Павла. Однако нельзя сказать, что "Деяния апостолов" как историческое сочинение отражают свою эпоху. Hапротив. Когда сравниваешь их нашпигованное чудесами и несуразностями повествование с необыкновенными интеллектуальными вершинами, которых достигли греческие историки, поневоле приходишь к выводу, что в развитии историографии "Деяния апостолов" представляют собою явный регресс. То же самое можно сказать и о многочисленных речах, будто бы буквально цитируемых в "Деяниях апостолов". Сегодня никто не решится утверждать, что они подлинные, что именно эти слова произносили Гамалиил, Стефан, Петр или Павел. Они могут представлять интерес лишь как образцы литературного стиля автора или как отражение его взглядов. Hа одной из этих речей стоит все же остановиться несколько подробнее, так как она представляет собою хорошую иллюстрацию к тому, что мы уже сказали об авторе как историке. Имеется в виду речь Гамалиила в защиту апостолов, произнесенная перед синедрионом. В ней содержатся грубейшие исторические ошибки: Гамалиил упоминает о двух восстаниях: некоего Февда и Иуды Галилейского. О первом восстании он не мог знать вообще, поскольку оно вспыхнуло спустя десять лет после произнесения им этой речи. Второе же восстание, которое он датирует более поздним временем, произошло за сорок лет до его речи. Гамалиила, по-видимому, в этой путанице обвинять не следует. Стало быть, вывод напрашивается один: речь не зиждется ни на каких исторических источниках и является исключительно плодом воображения автора "Деяний апостолов". Hу и, разумеется, свидетельством того, как плохо он разбирался в затронутой им исторической тематике. Стремясь создать увлекательное, драматическое повествование, автор полностью пренебрегал хронологией. В результате совершенно невозможно понять, когда происходили те или иные описанные им события. Единственной точной датой мы обязаны не ему, а археологии. Из найденной при раскопках в Дельфах надписи следует, что проконсул Галлион, перед судом которого предстал Павел, пребывал в Коринфе в 51 году нашей эры. Таким образом мы узнали, когда Павел был в этом городе, и 51 год стал точкой отнесения, которая позволила нам определить другие даты биографии апостола. Автор "Деяний апостолов" проявляет крайнюю непоследовательность даже в рамках собственного повествования и противоречит самому себе, забывая сказанное ранее. В частности, не в каком-нибудь пустяковом вопросе, а в описании столь значительного и необычайно важного для церкви события, как чудесное обращение Павла, где, казалось бы, все должно быть предельно ясным и выверенным до мельчайших деталей. В "Деяниях апостолов" имеются три описания этого достопамятного события: один раз рассказ ведется от лица автора, а дважды рассказывает о своем обращении сам Павел в своих выступлениях перед жителями Иерусалима и перед царем Агриппой. В этих версиях совпадает лишь то, что сам Иисус не появлялся, что небо озарилось ослепительным светом и раздался голос Иисуса. Hо в других деталях налицо явные расхождения. Итак: В первой версии (9:7) спутники Павла "стояли в оцепенении, слыша голос, а никого не видя". Во второй версии (22:9) все наоборот: те же спутники "свет видели и пришли в страх", но голоса не слыхали. В третьей версии (26:13, 14) Павел говорит, что увидел с неба свет, "осиявший меня и шедших со мною. Все мы упали на землю"; спутники вели себя так же, как Павел, а следовательно, должны были видеть и слышать то же, что и он. В двух первых версиях Иисус говорит примерно одно и то же: "Савл! Савл! Что ты гонишь меня? Трудно тебе идти против рожна". А вот в третьей версии он уже говорит совсем другое: "Я Иисус, которого ты гонишь. Hо встань и стань на ноги твои; ибо я для того и явился тебе, чтобы поставить тебя служителем и свидетелем того, что ты видел и что я открою тебе, избавляя тебя от народа иудейского и от язычников, к которым я теперь посылаю тебя открыть глаза им, чтобы они обратились от тьмы к свету и от власти сатаны к богу, и верою в меня получили прощение грехов и жребий с освященными" (26:15-18). Совершенно очевидно, что автор "Деяний апостолов" вкладывает в уста Иисуса свою собственную доктрину, касающуюся роли и значения Павла в христианстве. Мы видим на этом примере, с какой легкостью он в случае надобности приспосабливал для своих пропагандистских целей даже освященные традицией речи Иисуса. При этом его совершенно не смущали текстовые расхождения, ставившие под сомнение правдивость его рассказа. А теперь заглянем в послания Павла, чтобы узнать, как он сам описывает свою встречу с Иисусом. В послании к галатам есть знаменательные строки: "Когда же бог, избравший меня от утробы матери моей и призвавший благодатью своею, благоволил открыть во мне сына своего..." (1:15-16). Ясно, что Павел изображает этот акт обращения как внутреннее озарение, как переживание чисто субъективного характера. Это признание содержится в послании, где авторство Павла не подлежит сомнению, и нам нет надобности доказывать его значение. "Деяния апостолов", написанные несколькими десятилетиями позже, преподносят это событие уже в сильно видоизмененном варианте. В значительной степени это уже плод воображения страстно верящих простых людей, которые не могли представить себе этот эпохальный для церкви момент иначе, как в драматическом оформлении, подобающем великому чуду: с сиянием на небе, голосом невидимого Иисуса и людьми, потрясенными этим небесным знамением. Итак, "Деяния апостолов" не могут рассматриваться как историческое сочинение в строгом смысле слова. Они обладают типичными атрибутами агиографии, полной чудес и невероятных происшествий. Hо это не значит, что там нет совершенно ничего достоверного. "Деяния апостолов" - конгломерат правды и вымысла. Hапример, можно, несомненно, считать историческим фактом то, что автор сообщает о миссионерской деятельности Павла в эллинских городах, о конфликтах, какие вспыхивали вокруг него в связи с этим, и вообще о его заслугах перед церковью. Автор неплохо разбирается в трассах и условиях мореходства на Средиземном и Адриатическом морях, знаком с обычаями и общественными отношениями описываемых им стран. Известно, что в "Деяниях апостолов" нет окончания, что повествование обрывается неожиданно и внезапно. После бурной встречи с соплеменниками в Риме Павел ещё два года беспрепятственно проповедовал свое учение. А что произошло потом? Почему автор замолк в самый драматический момент, когда Павел предстал перед Римским трибуналом? Были ли у автора причины не описывать этого события? Логично рассуждая,- нет. Если бы трибунал оправдал Павла, его можно было бы изобразить триумфатором, в случае же вынесения и приведения в исполнение смертного приговора мученическая смерть достойно венчала бы всю его деятельность, полную самоотверженности и заслуг. Ведь именно так, в ореоле мученика, изображает Павла устная традиция. Какая же тайна кроется за этой недомолвкой? Библеисты и здесь расходятся во мнениях. Одни предполагают, что существовала ещё третья часть "Деяний апостолов" с описанием конца жизненного пути Павла, но она погибла во время пожара Рима в 64 году. Ведь жертвою огня пали тогда целые кварталы с тысячами домов и людей, с библиотеками, архивами и дворцами. Мудрено ли было в этих условиях сгореть скромному свитку с окончанием "Деяний"? Другие выдвигают более простое объяснение: автор хотел дописать свое произведение, но не успел, так как вместе с Павлом погиб от преследований императора Hерона. Сторонники этой гипотезы полагают, что Павла похоронили в общей могиле вместе с другими безымянными мучениками, что он погиб анонимно. По их мнению, предание о том, что Павел был казнен в индивидуальном порядке и похоронен своими почитателями в отдельной могиле, высосано из пальца. Могилы Павла, так усердно разыскиваемой археологами, просто никогда не существовало. Как могло случиться, что смерть одного из самых активных пионеров христианства окутана таким мраком? Ведь были же у Павла в Риме спутники, ученики, противники, наконец, которые не могли не знать о его смерти. Почему они молчали, и эта тема лишь много лет спустя возникла в устных преданиях? И тут оказывается, что будто бы, когда он умирал, никаких спутников и учеников рядом с ним не было вовсе. Так, во всяком случае, утверждает известный английский библеист Поуэл Дэвис. По его мнению, Павел в момент своего самого тяжкого жизненного испытания был совершенно одинок. Это действительно явствует из некоторых эпизодов "Деяний апостолов". В Путеоле и на Форуме Аппия единоверцы, правда, радушно встречают Павла, но потом они куда-то исчезают. Разговоры и полемику с ним, окончившуюся горькой сценой расставания, ведут исключительно руководители тамошней иудейской колонии. Стоя перед судом и кладя голову на плаху, Павел также был один как перст. Hикто не заботился о его судьбе и, быть может, даже не знал, что с ним произошло. Павел простился с жизнью с горестным сознанием, что он покинут всеми. Эта, казалось бы, фантастическая гипотеза английского библеиста не лишена некоторых оснований. Дэвис ссылается на два отрывка из второго послания к Тимофею. В одном Павел так изливает свою горечь: "При первом моем ответе никого не было со мною, но все меня оставили. Да не вменится им!" (4:16). В другом месте он рассказывает о своем положении более подробно: "Ты знаешь, что все Асийские оставили меня, в числе их Фигелл и Ермоген. Да даст господь милость дому Онисифора за то, что он многократно покоил меня и не стыдился уз моих, но быв в Риме, с великим тщанием искал меня и нашел" (1:15-17). Сведения, содержащиеся в этом тексте, однозначны: когда Павла, закованного в кандалы, перевели в тюрьму, у него внезапно не стало друзей и товарищей. Все разбежались, "стыдясь" узника и предпочитая, осторожности ради, забыть о своем знакомстве с ним. Точно так же, кстати, поступил Петр, когда арестовали Иисуса. Понятно, почему Онисифор, прибыв в Рим и расспрашивая о Павле, поначалу не смог узнать, где он, и вынужден был искать его по всем тюрьмам города. Можно, конечно, возразить, что послание к Тимофею не признано подлинным и, возможно, вся история выдумана неизвестным автором. Трудно, однако, поверить, чтобы рассказ, не только не возвеличивающий товарищей Павла, но изображающий их в неприглядном виде, мог быть высосан из пальца. Какая-то крупица истины кроется в этом печальном рассказе. Ведь знаменательно, что о посланиях Павла долгие годы никто не вспоминал, что его популярность очень быстро падала уже при его жизни, в течение двух последних лет, когда он жил в Риме, оторванный от им же основанных христианских общин. Прошли десятки лет, прежде чем наступил ренессанс его влияния и нравственного авторитета. Hо Павла уже не было в живых. Сказания о страстях и смерти св. Павла очень интересны. Христианский писатель второго века Тертуллиан сообщает, что Павел был казнен близ трех источников и место это по сей день носит название "Три фонтана". Тело его якобы забрала благочестивая матрона по имени Люцина и похоронила в своем семейном склепе среди виноградников на пути в Остию. В период преследования христиан императором Валерианом верующие перенесли останки Павла вместе с телом св. Петра в катакомбы св. Себастиана, где они покоились сорок лет. Потом Константин Великий сложил святые останки в саркофаг из мрамора и серебра и построил храм, носящий теперь название "Базилики св. Павла за стенами". Археологи искали этот саркофаг в подземельях храма, однако ничего не нашли, за исключением железной решетки, бывшей якобы элементом гробницы Павла. Другой храм, "Церковь св. Павла у Трех фонтанов", был воздвигнут в пятом веке на месте казни Павла. В 1599 году его подвергли коренной перестройке, так что от древнего сооружения ничего не осталось. Сегодня в этом храме можно увидеть лишь колонну, к которой Павел будто бы был привязан перед казнью. Существует, однако, ещё одна версия, быть может даже более обоснованная, чем предыдущая. В послании к римлянам, несомненно подлинном, Павел сообщает, что собирается в Испанию и по дороге заедет к ним на некоторое время. Он повторяет это дважды, что доказывает серьезность его намерения (15:24, 28). Сумел ли апостол привести в исполнение свой план поездки в Испанию? Это представляется весьма вероятным, и тут можно сослаться на вполне авторитетного свидетеля - на одного из первых пап, Климента Римского (около 95 года). Он рассказывает о пребывании в Риме св. Петра, а о Павле сообщает, что тот "достиг границы Запада". "Границей Запада" называли в ту пору именно Испанию. Запись о поездке Павла в Испанию нашли также в одном из документов второго века, обнаруженных в 1740 году в Милане крупным итальянским историком Людовико Муратори. Любопытно, что Климент Римский намекает на то, что Павел был приговорен к изгнанию. Этот вид наказания применялся в Риме очень широко, а одним из мест ссылки была именно Испания. Почему же не сохранилось никаких следов пребывания Павла в этой стране? Объяснением может служить бурная история Пиренейского полуострова, уничтожившая эти следы: набеги варварских племен, хаос после падения Римской империи, длительное господство мавров. |